Амгунь — река светлая - Владимир Коренев

— Денис! — заорал Лыкин, орудуя ключом с длинной рукояткой. — Ходь-ка сюда! Чего толкаешься здесь? Иди вон к Патрину, будешь вместе с ним под шпалы, где провисы, грунт подсыпать. Понял?

— Понял!

— Рви!

И Дениска рванул галопом, как застоялый конь, — наконец-то!

Патрин бросал из кучи на насыпь грунт совковой лопатой. Бросал остервенело, с разворотом, всем своим сухим мускулистым телом. Брезентуха его лежала в стороне на насыпи, в ее складках скопилась дождевая вода. Патрин, голый по пояс, загорелый, широкогрудый, улыбнулся Дениске через просторное плечо.

— Я к тебе, — оказал Дениска.

— Давай, — Патрин кивнул в сторону насыпи, — подбивай под шпалы.

Дениска залег на насыпь и принялся сапогами заталкивать грунт под шпалу.

— Эй! — крикнул Патрин. — Вон там возьми штык.

Скоро Дениска приловчился: подгребал, подбивал штыковой лопатой, притаптывал сапогами, кричал Патрину;

— Сюда лопаточку! Еще! А теперь сюда, так!

И жарко ему стало. Подумал, снял брезентуху — не развернуться. Сбросил и свитер. Струи дождя иголками — впились в тело, но Дениска не дрогнул, только быстрее зашевелил лопатой — не какой-нибудь хлюпик. Патрин поглядывает на него, посмеивается.

— Давай, давай, Денис! — Видно, нравится ему горячая обстановка, а может, наскучался за неделю безделья в дороге, да силы — через край.

И Дениске в охотку работа, разогрелся. Кажется ему, что не Патрин, а он, Дениска Еланцев, задает здесь тон. И хорошо Дениске, покрикивает весело:

— Сюда лопаточку! Сюда теперь! Еще! Давай!

И Патрин дает, что землеройная машина, мускулы ходят буграми под отлакированной блестящей кожей.

— Давай — не зевай! — покрикивает Дениска, поддавая задора.

Патрин от удовольствия крутнул головой, взгэкнул, хватил полную резиново раздавшуюся грудь воздуха, налег на лопату, поддевая так, что в дугу гнулся березовый черень, и минут пять задал Дениске жару — успей попробуй!

Но скоро выпрямился:

— Фу! Перекур, Денис, — протянул Дениске сигарету: — Кури.

— Я не курю.

— Молодец! — Пожаловался: — Я бросал, но… силы воли, что ли, не хватает. — Замолчал упрямо, поперек лба вызмеилась горькая морщина, глаза попритухли. Встряхнулся, бросил недокуренную сигарету. — Давай, Денис, поперли.

Дениска, подбивая лопатой под шпалу грунт, думал о Патрине: что это Патрин всегда такой сумрачный и неразговорчивый. Может, случилась у него беда какая? Все время молчит, о чем-то думает, думает.

— Петр! — окликнул он Патрина. — У вас что-нибудь случилось… Беда какая?

— Что? — протянул Патрин, опуская лопату от неожиданности. — Какая беда?

— Я подумал так, — объяснил Дениска. — Вы всегда такой, ну, как сказать, угрюмый… и… у вас морщина на лбу.

— Чудак ты, — Патрин улыбнулся как-то по-детски беспомощно. — Чудак. Углядел, надо же! — Вздохнул. — Эх, Денис, Денис… Это меня в детстве лошадь копытом задела.

— А-а, — протянул Дениска, и ему стало почему-то смешно.

И Патрин засмеялся.

— Петро, — вдруг решился Дениска, — а почему вас зовут Некий Патрин?

Патрин махнул рукой: ерунда, мол, все это, но вдруг подошел к Дениске и, закуривая новую сигарету, заговорил:

— Я, видишь ли, пришел в отряд забулдыгой. Опроси хоть у кого, и тебе скажут: так и было. Пил, дрался почем зря… Было. Было, получу аванс ли, получку, еду в город, нанимаю такси и катаюсь до тех пор, пока деньги в кармане есть. Пока все до копейки не изгуляю. Короче, дурака валял. Ну и однажды не рассчитал: накатал рублей тридцать, а в кармане к тому моменту всего четвертная. А водитель — зануда. Давай, и все тут. Ну, я ему фамилию свою, место работы и честное слово. Говорю: приезжай завтра, долг верну с лихвой. Он на завтра тут как тут. Как часики. К конторе нашей подъехал и опрашивает меня. Говорит, ваш рабочий, некий Патрин, задолжал, мне. Ну и, ясное дело, пошло-покатилось… А ты что думал?

— Думал, имя ваше.

— Имя? — Патрин расхохотался. — Имя. Рассмешил меня ты, Денис! — крутнул головой, лихо выплюнул сигарету. — Давай работать, Денис, а то похолодало чтой-то, — Зябко передернув плечами, взялся за лопату: — Держись!

У Дениски ладони горели и пальцы некрепко сжимали черенок лопаты, выкручивался он, как живой, выскальзывал из рук, и Дениску уже давно подмывало швырнуть лопату куда-нибудь подальше. Но Патрин подкидывал и подкидывал ему лопату за лопатой, и ему ничего не оставалось, как крепче сжимать верткий черенок и подбивать, подбивать грунт под шпалы, подтрамбовывать, подсыпать, и снова подтрамбовывать, и некогда было выпрямить спину, дать роздых рукам, вытереть выедающий глаза пот.

А Патрин подбрасывал грунт и подбрасывал. На минуту оторвался, вскарабкался на насыпь к Дениске, потрогал ногой около шпалы, только что подсыпанной Дениской, притопнул, торкнул:

— Аккуратней, Денис, надо, — еще притопнул. — Дай-ка лопату!

И — скрыг, скрыг! — лопатой о галечник.

— Ну-ка, иди сюда. Посмотри сейчас. Ударь, ударь!

Дениска ткнул ногой в след, оставленный от сапога Патрина, — как в железо.

— Есть разница?

Разница была, и Дениска согласился с ним. Патрин посмотрел на него, спросил:

— Не простынешь? А то оделся бы, а? Худой же ты, Денис. — И хотел было похлопать Дениску по плечу, потянулся уже, но увидел, что рука глиной перемазана, отдернул, посоветовал: — Ешь больше, а то гремишь костями: скелет скелетом.

— Я моторный, потому и худой, — сказал Дениска. — Худые, они, брат, самые выносливые в любой работе, как Лыкин.

Патрину нечего было сказать на такое веское замечание: уж кого-кого, а Лыкина он знал несколько лет, и знал, как тот умеет работать. Потыкав ногой под шпалину, он буркнул:

— Ну ладно…

И пошел к своей лопате, широкоплечий, мускулистый, поджарый, как гимнаст. Самое время было сказать ему, что отдохнуть пора, что нет уже никакой мочи скрыгать лопатой, но не решился Дениска. И еще — что-то не позволяло ему сказать об этом: то ли стыд, то ли гордость.

И работал теперь Дениска зло, ожесточенно и мысль смаковал одну: лопату не выпустить из рук до тех пор, пока не умается вовсе и сковырнется с катушек лицом в шпалы. И не жалея сил, а задыхаясь, с удовольствием отметил горловой храп: последние силы собравши, налег на лопату, и показалось ему, что в глазах потемнело…

— Еланцев! Оглох, что ли? — перед ним стоял Архипов. — Почему самовольничаешь? Кто тебе разрешил с кухни уходить? Разгильдяй.

Лицо суровое, тяжелым взглядом так и давит к земле, руки на отлете, как у борца: сейчас схватит и сомнет. Дениска беззвучно открыл рот.

— Одна нога здесь, другая — там. Ясно? — прохрипел Архипов.

И улепетывая, услышал Дениска, как Архипов обрушился на Патрина:

— У тебя что, совсем не варит? Пацана вконец заездил…

«Вон что, — опустошенно подумал Дениска. — Вон оно как…»

Закусил губу.

По всходнушке он поднимался медленно — покачивало пьяно, а больше всего не хотел Дениска встретиться сейчас с Ириной, а почему, и сам толком не знал. И поднимался, будто его на аркане тащили.

Ирина стояла к нему спиной — мыла чашки и не оглянулась, словно не слышала, что он вошел. Песню запела негромко, врастяжечку: «Светит незнакомая звезда…» — голос приятный.

Он без слов взял в углу топор и вышел.

За колку он взялся из упрямства, как бы наперекор Архипову, унизившему его перед Патриным, к тому же меньше всего хотелось видеть Ирину, предавшую его.

Он выбирал самые сучковатые чурки, обрушивая на них град ударов, кромсал ядреную плоть, пытаясь поглубже вогнать топор и развалить чурку надвое. Очень скоро его удары стали слабыми, и часто топор со звоном отлетал в сторону, но от этого Дениска становился только упрямее. Он беспрестанно думал о том, что должен доказать и Архипову, и Ирине, и всем монтажникам, что ни в чьей жалости и покровительстве не нуждается и может постоять за себя без посторонней помощи. «Ишь, взяли за привычку — это нельзя, сюда не пойди, — распаляя себя, размышлял Дениска. — Да что я, мальчик маленький, ребенок, что ли?»

Он так увлекся, что и не заметил, как подошел Архипов.

— Ты что, Денис, решил дров на год вперед заготовить? — опросил Архипов.

Но Дениска только глазом косанул в его сторону — продолжал размахивать топором. У него спина болела и руки, и промок он насквозь от дождя и пота, и самый был момент передохнуть, и Дениска было подумал об этом, но вспомнил свои обиды на Архипова вовремя.

— Ты чего, Денис, набычился? — потоптавшись неловко, спросил Архипов.

— А ничего, — голос Денискин свибрировал от напряжения и дерзости, охватившей его. — Ничего.

— Ну-ка, погоди молотить.

— А чего вы загнали меня сюда? — прорвало Дениску. — Чего вы за мной, как за ребенком, ходите? Я просил вас? Может, я…