Большая судьба - Евгений Федоров

Старик сурово посмотрел на ребенка, и тот снова мигом исчез под овчиной. Затем Швецов молча провел гостя в знакомую горницу. Всюду заметен был беспорядок: посерели занавески на оконцах, на скамьях пыль, не политая герань повяла.

- Нет моей хозяюшки! Некому теперь меня обихаживать! - горько пожаловался литейщик.

Швецов устало опустился на скамью и задумался. Молчал и Аносов: на душе у него было тягостно. Ему вспомнились первые встречи с Лушей, поездка на Арсинский завод. "Забыл, очень скоро забыл хорошего и милого друга!" укорял он себя и еще ниже склонил голову.

Гнетущее безмолвие усиливало тоску; его нарушал лишь навязчивый, нудный шёпот, и Павел Петрович насторожил ухо. За перегородкой сочился старушечий голос:

- "Встанет раба божия, благословясь и перекрестясь, умоется свежей водой, утрется чистым полотенцем, выйдет из избы к дверям, из ворот к воротам, выступит под восточную сторону, где стоит храм Введения пресвятые богородицы, подойдет поближе, поклонится пониже, попросит смотреть место, и повсеместно, и повсечастно..."

- Какая чушь! - возмущенно прошептал Аносов. - Что там творится? указал он на перегородку.

- Ты, батюшка, не мешай! - жалобно проговорил кержак. - У Луши лихоманка - одна из двенадцати дочерей царя Ирода. Старуха разберется, какая из них - ломовая или трепуха, и отчитает ее, выгонит из избы...

- Ерунда! - рассердился Аносов. - Здесь нужен лекарь, а не знахарка!

На его слова выбежала скрюченная, морщинистая, со злыми глазами старуха. Она, как шильцами, обежала глазами всё помещение, три раза плюнула, бросила уголек в один угол, посыпала его золой, кинулась в другой - обронила горсть жита. Часто семеня сухими ножками, она, словно мышь, обежала все четыре угла, раскидав наговорные припасы - соль и хлебушко, затем заглянула в загнеток, снова три раза плюнула, зачерпнула ковшом воду из бадейки, набрала ее в рот и разбрызгала по комнате:

- Аминь, аминь, дорога тебе в голое поле. Аминь, аминь, лиходейка!..

После всего этого, оборотясь к Аносову, бабка прошамкала:

- Теперь, если думаешь повредить ей, беги за лекарем. А меня, старую, не испугаешь: у меня коренья, травы, и вреда никакого я народу не делаю.

- Ты, Акимовна, не трожь, оставь нас одних! - сурово сказал кержак знахарке, и она, ворча, послушалась и ушла из избы...

Павел Петрович, побледневший и взволнованный, вошел в горенку. Там, на высоко взбитых подушках, лежала Луша с полузакрытыми глазами. Лицо ее вытянулось, стало восковым, в нем появилось страдальческое выражение. Около губ легли складки, которые придавали ему суровый вид. Заслышав шаги, больная открыла глаза. Казалось, из глубоких ласковых глаз, как из родничков, брызнуло сияние.

- Петрович! - обрадовалась она и вся потянулась вперед. - Вспомнил меня!

- Здравствуй, Луша! - душевно проговорил Аносов. - Что это с тобой?

- Плохо, но ничего, пройдет. Сборю болезнь! - запекшимися губами еле слышно прошептала она. - Вот ослабела сильно. - Она протянула тонкую, бледную руку и горячими пальцами коснулась его руки. - Спасибо, Пав... Павлуша, - стесняясь, с нескрываемой глубокой любовью сказала она. Сейчас будто и полегчало.

Яркий румянец залил щеки больной. Кончики ее пальцев снова еле коснулись огрубелой от металлов руки Аносова, но это незаметное трепетное прикосновение наполнило юношу большим и светлым счастьем.

- Лушенька, не допускай к себе знахарку! - слегка укоряя, прошептал он.

- Это всё он, батюшка. Тревожится, да и верит старухе, - слабо ответила она.

- Я сейчас за лекарем сбегаю! - предложил он.

- Ой, что ты! Да разве ж мне, девушке, можно лекарю показываться! - с ужасом вскрикнула она. - Стыд какой!

Аносов решил действовать исподволь, промолчал и взял ее маленькую руку в свою. По губам девушки пробежала улыбка:

- Вот спасибо, что пришел... Боялась, что больше не увижу тебя. Чуток, и умирать собралась, сейчас не дамся...

В горячем шёпоте прозвучало столько неподдельной, теплой ласки! Он почувствовал, как бесконечно мила и дорога стала ему эта простая русская девушка.

Они тихо переговаривались, а старик, чтобы не мешать их беседе, затаился в своей горенке. Наконец Аносов спохватился:

- Ну, мне пора! - Он пожал хрупкие пальцы девушки и повернулся к двери.

По лицу Луши пробежала печаль; широко раскрытыми ясными глазами провожала она его, грустно улыбаясь вслед.

- Не забывай, Павлуша, - еле слышно промолвила она, и когда он скрылся, устало закрыла глаза...

Дни шли за днями. В конце октября легла зима в горах. Заводский пруд покрылся ровной снежной пеленой. Небо повисло над Косотуром хмурое, вечно клубились темно-серые облака, и короткий день быстро угасал, сменяясь сумерками. Скованная Громатуха умолкла до вешних вод, а на склонах окрестных гор уже бушевали метели. Луша продолжала болеть, но в состоянии ее наступило улучшение. Аносов вечерами часто забегал к Швецову и подолгу просиживал у постели больной.

Кержак хмуро поглядывал на молодых и укоризненно покачивал головой:

- Надо бы отказать тебе, Павел Петрович, да не могу. Сам вижу, что от доброй беседы с тобой оживает моя ласточка.

Ночи над Златоустом стояли темные, гудел ветер. Аносов поздно покидал домик литейщика и уносил в сердце хорошее, теплое чувство, от которого думалось и работалось веселее. В эти дни он сделал свою модель цилиндрических мехов. Уже давно после опыта с косами его ни на минуту не покидала мысль о роли сгущенного воздуха при закалке стали. Аносов много думал над этим и пришел к идее создания такой конструкции мехов, которая усилила бы воздушный поток, сделала бы его плотнее. Вместе с литейщиком они соорудили модель и испытали ее. Ожидания их оправдались: конструкция оказалась удачной.

В приподнятом настроении Павел Петрович торопился в домик Швецова, чтобы рассказать о своей радости.

Луша уже знала обо всем. Она поднялась и неуверенно пошла навстречу Аносову.

- Батюшка всё рассказал! - радостно встретила девушка Аносова. - Он у нас добрый и тебя, Павлуша, крепко любит. Прямо в душу ты к нему вошел...

Луша была еще слаба, но каждая кровинка в ней трепетала от возвращения к жизни. Несколько раз она прошлась при Аносове по комнате, шутя и смеясь над своей беспомощностью.

- Что-то батюшка нынче долго не идет. Всё плавки да плавки. И угомону ему нет! - вздохнула она. - Павлушенька, - переходя на шёпот, вдруг таинственно сказала она: - старик наш многое умеет, да помалкивает. Ведает он самую что ни на есть коренную тайность.

- Это что за такая коренная тайность?

- Батюшка еще от дедов перенял умельство варить добрые стали, да при немцах таит это. И другим не сказывает свою коренную тайность. На что ты полюбился ему, да и то не сказывает.

- Ну от меня-то ему скрывать нечего, - обиженно отозвался Аносов.

- То ж и я говорю, - спокойно продолжала Луша. - Ты любишь наше дело, ты свой, русский. А он одно твердит, что когда дедушка открыл ему тайное, великую клятву взял, что никому и никогда он не откроет поведанного. Потому тайность и зовется коренной. От старинных родовых корней идет. Луша вздохнула и покачала головой. - Вот и толкуй ему, а он в ответ баит: "Присмотреться к нему надо; да и запомни, дочка, старое присловье: с барином одной дорожкой иди, а того не забывай, что в концах разойдешься: он в палаты, а ты на полати". Слышишь, как?

Павел Петрович недовольно сдвинул брови.

- Лушенька, - взяв за руку больную, сердечно сказал он. - О человеке можно думать многое, но в одном поверь мне: не о себе думаю я, пекусь о славе российской. Мечтаю видеть отчизну еще могучее, еще богаче. Булатный меч дерзаю вручить богатырю русскому.

- У доброго человека и думки добрые! - сказала Луша. - Да разве ж я сомневаюсь в том! - она проникновенно посмотрела ему в глаза.

Много ласковых, хороших слов сказала ему Луша, и Павел Петрович ушел просветленный и взволнованный.

И без Луши Аносов догадывался, что старый литейщик хитрит и что-то скрывает от него. Павел Петрович с большим почтением относился к опыту Швецова: знал, что из поколения в поколение старые горщики практически дошли до великого умельства и передают его по наследству. Однако зоркий глаз и чутье Аносова подсказывали ему, что если и накопился значительный опыт, то это далеко не коренная тайность, как наивно назвала ее Луша. Настоящую коренную тайность надо искать в самой структуре металла, а для того, чтобы познать ее, нужны научные изыскания. Только наука откроет дверь к тайне булата. Павел Петрович чувствовал себя стоящим перед безбрежным морем, которое предстояло ему переплыть. Нужно было терпеливо проделать тысячи опытов, чтобы открыть закон, по которому складывается та или иная структура металла. К терпению Аносов готов, но кто позволит ему проделать тысячи опытов? Директор Златоустовской фабрики Клейнер назовет это безумием.

Павел Петрович, не теряя времени, работал над книгами. За делами он забыл об Эльзе. Однако Каймер в один из воскресных дней напомнил ему о себе. Он пришел на квартиру к Аносову и выложил перед ним исписанный лист. Держался гость отчужденно, важно.