Большая судьба - Евгений Федоров

- Стоящий мастер. Теперь клинок будет синеть, словно небушко в холодный зимний день! - похвалил старик. - Ну, а теперь идем, полюбуемся на Иванку Бушуева...

Под окном сидел круглолицый молодец с кудрявой головой и старательно, мелко выстукивал зубилом по синему полю клинка.

- Вот тебе и насечка! - показал глазами старик.

Заслышав шорох за своей спиной, молодой гравер поднял серые глаза. При виде смотрителя украшенного цеха он встал.

- Продолжай свое дело, а я погляжу! - мягко сказал Павел Петрович.

Гравер уселся на табурет и вновь склонился над клинком. Большая крепкая рука опять замелькала, неуловимо перескакивало зубило, а насечка была так мелка, что почти невозможно было разглядеть микроскопические зубчики. Поверхность стали походила на серый бархат.

- Что же это будет? - спросил Аносов.

- А вот как приклепаю золотую проволочку к насечке на клинке, так всё разом и покажет себя! - степенно пояснил Бушуев, отложил клинок и зубило в сторону и потянулся к сабле, которая лежала на столе. - Вот образец, работа самого господина Шаафа, а мне надлежит сделать копир...

Горный офицер внимательно вгляделся в гравюру на клинке. По синему полю золотыми линиями изображены античные воинские доспехи, оружие, пальметты, венки. Над композицией из доспехов и оружия под императорской короной вензель "А I". В нижней части клинка гирлянды из дубовых и лавровых листьев. Насечка сделана аккуратно, всё на месте, но печать бездушия, как потухший пепел, лежала на клинке.

Старик гравер прочел на лице Аносова разочарование. Не хотелось Павлу Петровичу обидеть Иванку, но всё же он сказал горькую правду:

- Не играет гравюра...

Бушуев тяжело вздохнул.

- Справедливо заметили, не играет. Нет жизни! - согласился он. Перейдя на шёпот, признался: - Шааф - большой мастер, но, не в обиду будь сказано, сух и скучен. От такой работенки у меня душа, как осенний лист под заморозками, ссыхается. Хочется радость вдохнуть в рисунок, но не смей! А коли любо увидеть настоящее, не побрезгуйте, заходите к нам. Дедушка - старинный гравер, вот и покажет светлое мастерство. От него и я сбрел свое стремление...

Бушуев говорил степенно, не заискивая перед начальником. Павлу Петровичу это понравилось.

- Приду, обязательно приду, - пообещал он. - А теперь - я к самому Шаафу.

Отец, Вильгельм Шааф, и старший сын его Людвиг разместились в большой светлице. Они из всего делали тайну и никому не показывали своего мастерства. Это были высокие, упитанные люди, молчаливые и суровые. Отец и трое сыновей приехали в Златоуст из немецкого городка Эльберфельда, где они пользовались славой лучших граверов - украшателей оружия. Пятидесятишестилетний старик и его старший сын Людвиг в самом деле были хорошими мастерами по вытравке и позолоте клинков, а младшие сыновья Иоганн и Фридрих работали по лакировке кожаных ножен. Все они недолюбливали Аносова за его желание знать всё в цехах. Никто не смел проникнуть в их мастерскую, но на этот раз старший Шааф с распростертыми объятиями встретил Павла Петровича:

- Я и мой сыновья рады, что вы теперь смотритель украшенный цех. У нас теперь есть начальник, который хорошо разумеет наш высокий искусство и будет ценить... О, это так важно!

Тем временем, пока старый немец рассыпался в любезностях, сын как бы невзначай прикрыл работу и инструменты на столе. От Аносова не ускользнуло это, но он сделал вид, что ничего не замечает, и приветливо отозвался:

- Вы правы, вы действительно отличный мастер, господин Шааф! У вас всё точно, ничего лишнего, всё на месте!

- О, милый мой, излишеств всегда вредно! - подхватил гравер. - Я всегда говорил Людвиг: следуй отцу, и ты будешь великий художник! - с важностью сказал старик.

Аносову стало смешно, он улыбнулся.

- Вами все довольны, господин Шааф! - спокойно продолжал он. - Очень жаль, однако, что ваше высокое мастерство никто до сих пор не перенимает. А ведь по договору вы обещались научить и наших людей?

- О, это в свое время будет! - закивал Шааф. - Сейчас невозможно: тут весьма некультурный народ. Он не понимает секрет высокой гравюры. Нет, нет, не будем спорить, мой дорогой, сейчас не время...

- Мне кажется, вы ошибаетесь, - учтиво заметил Павел Петрович.

Старик надел большие очки и сердито посмотрел на Аносова:

- Я никогда не ошибаюсь, господин начальник!

- Ну-ну, смотрите! А то может и так случиться, что наши Иванки обойдут вас! - лукаво улыбнулся смотритель украшенного цеха.

Шааф отбросил очки, завалился в кресло и засмеялся хрипло.

- Вы шутите, господин Аносов! Гравюр есть очень тонкий искусств. Местный Иванки знают только копир. Это и есть предел их совершенства!

Павел Петрович пытливо посмотрел на гравера:

- Это не так. Приглядитесь к их работе, господин Шааф, и вы увидите, что скоро они свое искусство покажут в полной силе.

- Этого не может быть! - побагровев, вскричал мастер. - Я не позволю портить клинок!

- Зачем портить; если всё будет умно, живо и на своем месте, почему же и не дозволить? Я перечить им не буду! - ответил Аносов.

Шааф смолк, стал угрюм: он понял, что вновь назначенный смотритель украшенного цеха только по виду простоватый молодой человек, но характером тверд, решителен и безусловно настоит на своем. Только одна надежда оставалась: Шааф считал русских работных слишком грубыми и не подходящими для тонкого граверного художества.

Расстались немецкие мастера с Павлом Петровичем вежливо, но холодно.

Глава восьмая

РУССКИЙ МАСТЕР ИВАН КРЫЛАТКО

Златоустовскому граверу Ивану Бушуеву только-только минул двадцать второй год, а владел он уже двумя мастерствами: отменно ковал клинки и еще лучше украшал оружие. Жена его Иринушка была на два года моложе мужа. Она преклонялась перед мастерством Иванки. Однажды Иванка пришел из украшенного цеха хмурый и усталый и пожаловался подруге:

- Иноземцы всю душу засушили! Только и знают - копир да копир. Да и мастера ли Шаафы, еще подумать надо...

Иринушка крепко прижалась к плечу мужа, погладила его непокорные кудри.

- Ты, Иванушка, не падай духом! - ласково сказала она. - Никогда ключевой родник не высушить суховею: всё равно найдет он дорогу. Шааф мастер немалый, но корни у него чужие, не понять ему наших людей.

- Пустое ты говоришь, - отмахнулся огорченный Иванка.

- Нет, милый, не пустое! - мягко заговорила жена. - Глянь кругом, что творится? Кто лучше всего споет русскую песню? Сам русский человек. А почему, Иванушка, так? Да потому, что его выпестовала своя земля-родина, напоила его силушкой, а родная матушка сердце взрастила в нем особое ласковое, бесстрашное, отдала ему всё свое, русское. И когда запоет он свою песню, то она и льется у него от души, от сердца и трогает нашего человека горячим непродажным теплом...

- Ах ты милая! - просиял мастер. - Что верно, то верно. Хоть мы оба я и Шааф - люди, но думки у нас разные, замашки у каждого на свой лад.

- А еще, Иванушка, - подхватила молодка, - когда ты трудишься над гравюрой, ты всю душу в нее вкладываешь. Рисуешь, как песню поёшь. Поёшь, и поднимаешь в своем мастерстве русский народ. А пришлому - кто мы? Что ему наша земля-родина? Он и старается, а души в его мастерстве нет. Робит, а видит перед собой только золотые лобанчики...

Из-за перегородки выглянул старик Бушуев. Лицо сияло, в глазах искорки.

- Видишь, Иванушка, как верно подружка рассудила! Ай да Иринушка! похвалил старик. - Всегда держись своего, родного...

Сивобородый, но еще крепкий, дед сидел за рабочим столом и старался над гравюрой. В оконце струился светлый голубой день. Рука гравера уверенно насекала клинок. Из-под шершавой ладони старика выглядывали завитушки, кружковинки, веточки, а всё вместе тянуло к себе взор молодого мастера. Иванко загляделся на работу дедушки, вздохнул:

- Когда же я смогу так узорить металлы?

- Не сегодня - так завтра сможешь! Вот скажет Аносов свое слово, а ты не трусь! Вот только когда он забредет к нам... Не терпится поглядеть: много про него говорят, а как себя покажет, кто знает?..

Аносов оказался легок на помине. Он пришел в хибарку, смотревшую окнами на Громатуху. Домик был ветхий, серый от времени и непогод. Рядом билась о камни и шумела горная речонка, и шум ее доносился в крохотную мастерскую. Иринушка приветливо распахнула калитку и проводила гостя в горницу. Дед и внук встали перед начальником украшенного цеха. Павел Петрович протянул старику руку. Старый Бушуев стоял перед ним высокий, плечистый, с длинной курчавой бородой, седина которой отливала желтизной; большая голова - лысая, из-под жестких бровей на Аносова смотрели умные, строгие глаза.

- Спасибо, барин, что простыми мастерами не побрезговал, - ласково сказал он и показал на скамью. - Садитесь, гость дорогой.

Аносов слегка нахмурился и, смущаясь, попросил:

- Не зовите меня барином, дедушка.

- Не любо? Что ж, это хорошо! - одобрил старик и потянулся к клинкам. - Полюбуйся-ка, Петрович, нашей простецкой работой. Может, что и не так выйдет по-вашему, по-ученому, но скажу - зато от всей широкой русской души наводили красу на металл! - Он бережно развернул холстинку и выложил перед Аносовым охотничий нож.