Магаюр - Маша Мокеева

– Не хочу стряпать, – ответила я. – Не умею в таких условиях. Я вам ненароком избушку спалю. Давайте я вам лучше полкопейки уплачу…

Дед поднял брови:

– А где ты их украла?

– Не ваше дело.

– Ладно, – усмехнулся он, – но пойдёшь сегодня с нами в церковь, батюшке расскажешь свои грешки. Бог тебя простит, беглянку. Видать, от своих грехов и сбежала.

Я молчала. Дед счёл это согласием, покряхтел, помычал и вышел. Я рухнула на солому. Сердце стучало от волнения как швейная машинка. Дверь в сени открылась. Вошла девочка лет четырнадцати – босая, в сером льняном сарафане.

– Пойдём со мной, – сказала она нараспев, – у матушки щи остались, мы вас угостим. Меня тоже Лиза зовут.

И мы с ней пошли в деревню. По улицам курсировали куры, козы и дети. Я осмелела, достала телефон. Сказала:

– Лиза, постой! Посмотри на меня и улыбнись.

Она засияла и даже поправила волосы, как делают в наше время. Я её сфотографировала.

– А что это у вас?

– Это чародейная коробочка, – сказала я, – чтобы запоминать то, что со мной происходит.

– Тебе её какая-то ведьма продала? – округлила глаза Лиза.

– Нет… – ответила я, стараясь подобрать авторитетного для того времени человека, – её мне дала жена владимирского священника, матушка Елена. Сказала, Бог бережёт того, кто помнит всех тех, кто ему помогает. Вот я тебя помнить буду.

– Как хорошо! – ответила она. – Тогда ты и матушку мою запомни! И кошку мою!

Мы вошли в избу семьи Лизы, и я сфотографировала её мать – нестарую женщину с морщинами у выразительных голубых глаз. Сфотографировала полосатую кошку.

Мне налили щей в глиняную чашку, дали соли и хлеба. Горячая похлёбка показалась божественной после двух суток, проведённых на остатках печенья и яблоках. Конечно, щи были без мяса, без перца, одна только капуста, лучок и немного свёклы, да ещё какие-то корешки, но и этого было достаточно, чтобы воспрять духом, возвыситься над неясностью моего положения.

Затем Лиза повела меня пройтись по деревне. Показала мне колодец, спуск к реке, водяную мельницу, три дороги, бани, пастбище, берёзовую рощу, родник – все местные достопримечательности. Крестьяне поглядывали на меня, усмехались, но уже без особого удивления. Странники, сироты – они все чудны́е.

Зайдя в лес, на ближайшей опушке мы с Лизой пособирали разные лечебные травы. Она показала мне, как выглядит валериана, дудник, пахучка, душица. Рассказала об их целебных свойствах. Кто бы мог подумать, что одуванчик помогает от болей в животе?

Прежде чем идти вечером в церковь, в ближайшее село, Лиза отвела меня к себе в избу, дала рубаху, платок на голову и сарафан из своих запасов. С нами шла почти вся деревня. Было воскресенье. Народу шло так много не только из-за крестьянской набожности – за отсутствие на исповеди взимался штраф пять копеек. Я хорошо это помнила из курса истории, потому что поразилась, насколько глубоки бюрократические корни: священник записывал всех, кто приходил на исповедь, отмечал тех, кто не явился. Если крестьянин неоднократно пропускал покаяние, его вносили в специальную ведомость и пороли.

До соседнего села было километра три. Шли. Я с интересом разглядывала своих спутников. На них были разные медные вещички, которые мы потом находим в земле, – крестики, колечки, дешёвые серьги. Несколько старух ехали рядом с нами на телеге, запряжённой коренастой тёмной лошадкой, одной из тех тысяч лошадок, элементы упряжи которых мы откапываем с металлоискателем на старых дорогах и называем «кониной»: пряжки, бубенчики, бляхи и заклёпки.

Я до сих пор чувствовала себя туристом в незнакомой стране. Страх, что я не смогу вернуться, поутих. Я фотографировала этих людей, тем самым сохраняя связь со своим временем и надежду на возвращение. Интересно, думала я, может ли моё сознание вместить их сознание? Ведь я старше на несколько веков и знаю многое, о чём они не догадываются. Но чувства превосходства не ощущала. Наоборот, ко мне вернулись многие детские ощущения – потребность быть ведомой, признание авторитета других, боязнь рассердить старших. Да, я их боялась – глупо было не бояться. Праправнуки этих людей свергнут монархию и лишат дворян власти и состояний. Несмотря на крестьянское происхождение, которое я выяснила, занявшись пару лет назад генеалогией, по сравнению с ними я чувствовала себя аристократкой, белоручкой из-за своего образа жизни – сидеть дома, писать статьи в журналы, не слезая с дивана. Что бы об этом сказала Лиза? Или вон та труженица, несущая в корзине хлеб для всех на обратную дорогу?

Наконец мы дошли до церкви. Чинно зашли внутрь. Вскоре внутри стало очень душно. Хор запел «Херувимскую песнь», затем молитвы. Мне стало плохо, закружилась голова. Я пробралась к выходу и села отдышаться недалеко от паперти на поваленное бревно. Вокруг бревна россыпью росли ромашки, слышны были успокаивающие птичьи чириканья, да ещё пришла кофейного цвета дворняжка и села у моих ног. Тяжкий гул, доносящийся из церкви, отошёл на второй план.

– Будешь тутова сидеть, епитимью получишь. Сто поклонов, воистину. Батюшка у нас строгий.

Я повернулась. Сзади меня стоял сухонький старик с ехидным взглядом. Голова его немного тряслась. Рукой он опирался на посох.

– А вы кто? – спросила я из любопытства.

– Сторож ихницкий, – указал он клюкой на белёную церковь.

Я вздохнула, встала, пошла в сторону церкви. Слышу:

– Ну дурында, куда понесло тебя!

Я озадаченно посмотрела на старика.

– Вы же сказали…

– Положи, что взяла, на место, да дома окажешься.

Видимо, чтобы пресечь дальнейшие расспросы, он повернулся ко мне спиной и пошёл куда-то. Дворняжка тут же вскочила и потрусила за ним.

Терять мне было нечего – исповедоваться перед старорежимным священником желанием я не горела, поэтому вернулась на дорогу и быстрым шагом, иногда переходя на бег, направилась обратно к деревне. Путь занял немало времени, и я устала, но отдыхать было некогда. Скинула сарафан, натянула обратно свой камуфляжный костюм, достала из-за печки рюкзак с металлоискателем, проверила, лежит ли в кармане полушка.

Уже смеркалось, когда я наконец нашла место, где выкопала полушку: к счастью, там был заметный каменный валун, в наше время почти целиком ушедший под землю. Ковырнула сапогом землю, кинула в неё монету, присела, закопала и закрыла глаза. Посчитала до десяти. Открыла глаза.

Справа был орешник, слева – вырубка.

Я достала телефон – он не работал, аккумулятор окончательно разрядился. Поплелась назад в село. Теперь там повсюду были провода и металлические заборы. На месте церкви, из которой я выбежала несколько часов назад, местные мужики с помощью наёмных таджиков строили новую. Без купола. И она больше походила на крематорий. Я огляделась, увидела во дворе одного из домов женщину, которая в потёмках что-то доделывала на своём огороде, и попросилась переночевать. Пустили. Накормили до отвала и положили спать. Засыпая, я думала: