Прощённые - Юлия Эрнестовна Врубель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ростовцев встал из-за стола, прошёл к окну. Открыл. Вдохнул весенний влажный воздух. Закашлялся. Заговорил с Сапожниковым, даже не обернувшись:
– Пусть, Алексей, ты прав. Я виноват. И как мне быть теперь? Может, велишь идти до Александра Христофоровича с доносом? Да после этого меня не станут принимать в порядочных домах! А там и прошлые грехи припомнят. Ведь не отмоюсь до седых волос!
Сапожников с досадою махнул рукой.
– Да я тебя не посылаю к Бенкендорфу. Яша! А только надобно поговорить с Орловым. Ну хочешь – я с ним сам поговорю. Ты, поди, знаешь, где он нынче обретается?
– Предполагаю.
– Предполагаешь?
– Ну… Думаю, почти наверняка. Он говорил мне, где его искать. Да я к нему не ездил.
– Вот нынче вечером и навестишь. Отправимся попозже. Поедем вместе – к десяти часам. Сейчас уйду, а к вечеру опять заеду. Ты будь готов. Не пей, смотри! Нам нынче требуется здравомыслие.
В тот вечер Алексея Семёновича непреднамеренно опередили. Так, незадолго до его повторного приезда, в квартиру Якова Ивановича Ростовцева нагрянул куда менее желанный визитёр.
Глава 30. Престранное событие
Холодным зимним утром 12 декабря 1825 года Яков Ростовцев, адъютант генерала Бистрома, подпоручик лейб-гвардии Егерского полка и член Северного общества, явился в дом Алексея Сапожникова. Ростовцев был в крайне взволнованных чувствах…
Он ехал из Аптекарского переулка, с квартиры Карла Ивановича Бистрома, где проживал тогда совместно с князем Оболенским, поручиком, старшим адъютантом генерала. Евгений Оболенский, с которым Яков часто проводил часы досуга, входил в число вождей готовившегося в эти дни военного переворота.
Ростовцев, скинув прямо в комнате чуть тронутую снежной крошкой, тяжёлую шинель, уселся на диван.
– Ну всё, теперь они не остановятся. Надеялся. А тут… Теперь уж точно нипочём не обойдётся. Сегодня все доверенные офицеры из полков съезжались совещаться у Евгения. Ждут только назначения переприсяги, да далее команду к заварухе. При сём заявлен план – идти с гвардейцами на штурм дворца, пленить с семейством цесаревича, а остальные силы подогнать к Сенату.
Брови Сапожникова резко поползли на лоб… А Яков продолжал, захлёбываясь:
– При этом по сей день нет ясности, да и доверия между собою мало. Однако отступаться не намерены, при том согласны допустить кровопролитие. Рылеев подготавливает некоего цареубийцу, из отставных. Поверь мне, Алексей, может начаться страшное. Мне уже всяко никуда деваться… А ты бери жену, детей и уезжай куда-нибудь подальше из столицы – пока ещё не полыхнуло! Да не тяни!
Сапожников огладил бороду и, помолчав с минуту, рассудительно ответствовал:
– Не страшен нищему пожар – котомку взял и побежал… Глупец ты, Яшка. Ежели сильно полыхнёт – везде накроет. Как говорят – в большой избе искра проказлива… А у меня в столице Дело. Только и ты, свояк, не торопись паниковать. Тебя идти с бунтовщиками силой не неволят. Есть время – откажись.
Ростовцев застонал.
– Да кабы это было просто, Алексей! Я состоял всё это время в Обществе. Что из того, что я в последнюю минуту не пошёл? После прознают и найдут, как заговорщика. А ежели… Ну, то есть, если при другом исходе… Тогда меня почтут за труса и предателя. Хотя другой исход… С теперешним раскладом маловероятен. Расклад уж больно ненадёжен.
Сапожников слегка наморщил лоб. Потом спросил – хотя и с осторожностью:
– Скажи, на чём сегодня сговорились?
Ростовцев положил вспотевшие ладони на колени.
– Сперва решили объявить солдатикам, что новая присяга, дескать, незаконна. Что Император Константин не отрекался, а вместо этого был отстранён насильственно – задержан на границе и захвачен, чуть ли не в кандалах. Авось, солдатики на это поведутся.
– А что сам Константин?
– Что Константин? Да Константин, по слухам из Варшавы нос не кажет. Боится до смерти, что тут его придушат, как раньше батюшку. Проклятие семьи. То бишь, теперь он всяко царствовать не будет.
– Забавно. Но ведь тогда после ареста Николая начнётся, не дай Бог, безвластие и произвол. Неуправляемость! Как этакую кашу заваривать не боязно? Безумцы! – Купец встряхнул тяжёлой головой и удрученно обратился к Якову: – Эх, Яшка, где была твоя башка! – Потом недобро усмехнулся:
– Ах, да ведь ты у нас поэт. Ты же у нас возвышенной натуры! Помнится, давеча принёс мне альманах… Как бишь его? «Полярная звезда»! С большим своим стихотворением. А сам-то весь от гордости так и светился.
– В этом уж точно нету ничего дурного.
– Ага. Напомни, что ты там насочинял? Поэму! «Минин»!
Яков обиженно поправил:
– Моя поэма называется «Пожарский».
– Ну ежели «Пожарский» – это дело! «Пожарский», видишь ли…
– Всё насмехаешься. Зачем ты этак? Поэма не настолько и дурна.
– Да баловство это. Все эти ваши романтические бредни. Прогресс, либерализм. Европа! Теперь любуйся, до чего вас довели… Безумцы! – Сапожников в сердцах ударил по столу.
Яков растерянно моргнул, потом подумал и всё же робко возразил:
– Пусть так, однако в Обществе ещё остались здравомыслящие люди. От этого и разногласия. Иные господа колеблются. Был план попробовать воззвать к правительству для возбуждения серьёзных опасений в государе. Дабы, узнав о многочисленности тайных обществ, он сам подвигнулся на дарование свобод, боясь возможности грядущих выступлений.
(Сапожников, не сдерживаясь, в голос рассмеялся.)
– Напрасно ты не веришь, Алексей. А я слыхал, что собирались выдвинуть некоего добровольца, способного на хладнокровное пожертвование собой. Дабы он сам пошёл к властям, раскрыть про заговор. Но так, чтоб после никого не выдать, хотя бы и под страхом смерти. – Яков вздохнул. – Впрочем другие – большинством – склонились к самым радикальным действиям. Чую, грядёт гражданская война…Что ожидает бедную Россию! Подумать страшно!
Тут он запнулся, с удивлением обнаружив, что Алексей уже не слушает его. Тот, судя по всем признакам, ушёл в себя…
Впрочем, купец довольно скоро поднял голову, и посмотрел на Якова внимательно, но как-то очень странно.
– Конечно, тюфяки вроде тебя, и в «русскую рулетку» не играют… Но это – шанс. И ежели его использовать немедля…
Последующие несколько часов никто из них не выходил из кабинета, там же обедали… Простились вечером – почти в слезах, обнявшись, при этом старший младшего благословил.
А в девять вечера, 12 декабря произошло престранное событие…
Часть 31. Я этого тебе не позабуду
Великий князь Николай Павлович в те дни практически не покидал дворца. Он, всё ещё с надеждой, ждал манифеста из Варшавы,
