Цвет цивилизации - Клод Фаррер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они проходили по шоссе, посыпанному красным песком. Виктория проехала совсем близко. Мевиль остался на месте. Ось колеса коснулась его ноги.
– Осторожно! – закричал инженер, отскакивая назад. Мевиль посмотрел на него с удивлением, потом махнул рукой.
– Нет никакой опасности, – пробормотал он. Они перешли улицу.
– Так вот, – резюмировал доктор.
– Еще ничего не потеряно, – сказал Торраль. – Мале тебя любит, ухаживай за ней. Используй Фьерса, этого идиота, раз он там бывает. Встречайся с ней, все равно где, подстерегай ее, обходи кругом, – словом, охоться за нею. Что касается другой, – черт возьми! ты ее не любишь: головокружение – это еще не желание.
– Если я не буду обладать Мартой Абель, – повторил упрямо Мевиль, – этим головокружениям не будет конца, и я пропаду.
– Все кончается, – возразил Торраль. – До вечера в клубе.
Он ушел, потом вернулся.
– Пожалуйста, остерегайся экипажей. Служить касательной к траектории колес – вещь опасная. Это посерьезнее, чем временные головокружения!
XIV
Курильня Торраля была темной: занавески на окнах не пропускали в нее света солнца, убийственного в два часа дня. Только лампа для опиума бросала желтое пятно света на потолок, и темные клубы дыма тяжело колыхались в воздухе, пропитанном запахом снадобья. Тихое потрескивание трубок чередовалось с безмолвием. Торраль курил, бои спали у его ног.
Палящий зной в эти часы сиесты наводит дурман без сновидений. Сайгон спит, и смертоносное солнце одно царствует на пустых улицах. Только курильщики продолжают жить в глубине запертых курилен, и нить их мыслей, чудесно смягченных опиумом, тянется за пределы земного мира, удлиняясь до того, что достигает благословенного и лучезарного царства, которое Куанг-Тзе открыл некогда своим ученикам.
Лежа на левом боку, правой рукой протягивая иголку к лампе, Торраль приготовлял свою шестую трубку. Он лежал на камбоджийских подушках из свежей рисовой соломы. Его пижама, расстегнутая, обрисовывала смуглый торс, слишком узкий для его большой головы, сильной и в то же время рахитичной, торс цивилизованного человека, который утончает без устали свой мозг, с презрением отдавая свое тело разврату. Торраль курил свою шестую трубку.
Он вдыхал черный дым глубоким вдыханием и долго задерживал его в легких прежде, чем выпустить. Его откинутая голова покоилась на подушке, сладкая истома сковывала тело, все его чувства, казалось, вибрировали подобно тетиве лука. Горячий запах снадобья ласкал его обоняние, свет дымящей лампы очаровал остановившийся взор, мерное дыхание спящих боев звучало в ушах, как нежная мелодия скрипок.
Снаружи, далеко на улице, безмолвной как пустыня, прозвучали шаги. Никто, кроме курильщика, не мог бы их расслышать. Торраль с любопытством ожидал человека, который приближался: это был мужчина, потому что он шел мерным шагом, не спеша, – изощренная проницательность курильщика тотчас же уловила это. Человек остановился, потом пошел опять. По стуку каблуков на камнях тротуара Торраль угадал колебание идущего, вынужденного выйти из тени деревьев, чтобы пересечь улицу. Шаги прозвучали перед дверью, и по короткому стуку одним пальцем Торраль узнал Фьерса, хотя Фьерс обыкновенно не выходил никогда в эти часы.
Торраль толкнул ногой темную груду тел спящих. Бои проснулись, потягиваясь. Они были похожи на маленьких лежащих идолов из бронзы. Сао поднялся, с покрасневшими от опиума глазами. Он разыскивал свой «каи-хао» из белого полотна, брошенный в угол на время сиесты. Но в этот момент Фьерс нетерпеливо постучался вторично. Тогда бой отправился отворять совсем голый, собрав только под тюрбан свои длинные черные волосы.
Фьерс вошел, сбросил шлем и сел, не говоря ни слова.
– Что? – спросил инженер.
– Ничего.
Он растянулся на циновке по правую сторону лампы. Торраль приготовил трубку и предложил ему. Фьерс отрицательно покачал головой. Торраль курил один. Потом они оба задремали. Бои тоже снова улеглись спать.
Черный дым покрывал словно тушью циновки из рисовой соломы. Уравнения на аспидной доске просвечивали сквозь облака дыма, и курильщик созерцал их, как начертанные серебром изречения непреложного Евангелия.
Пробило четыре часа. Торраль поднялся. Его лицо и руки были черны от сажи. Он обтер их одеколоном и протянул флакон Фьерсу.
– Десять трубок и два часа отдыха после десятой. Ни в чем не нужно излишеств.
Он скинул свою пижаму и оделся. Фьерс курил папиросу. Торраль сел верхом на единственный табурет.
– Почему ты пришел отдыхать сюда?
– Меня выгнали из дому.
– Кто?
– Лизерон.
Торраль ожидал объяснений. Фьерс раздавил свою папиросу о поднос для опиума.
– Обыкновенная история. Я флиртовал от времени до времени с этой бабенкой, которую официально содержит Мевиль. Он, понятно, не знал ничего…
– Само собой.
– Хорошего понемногу, и я собирался на этих днях порвать с Лизерон. Тут, однако, возникли некоторые затруднения…
– Для развода нужно, чтоб было двое.
– А я был один. Она уцепилась за меня, ей нравилось обманывать Мевиля со мною. Я прекратил свои визиты – она стала приходить ко мне. Я говорил, что меня нет дома – она ожидала меня у ворот. Наконец, вчера вечером я написал ей.
– Достаточно ясно?
– Должно быть нет: я ее просил не приходить никогда больше – и вдруг сейчас, в самом разгаре сиесты, она обрушилась на меня…
– Как социализм на буржуазию…
– Это совсем не смешно: я был в пижаме, я спал, надо было идти отворять.
– Бедный!
– Она входит. Тотчас мне в лицо летят триста пиастров – я их приложил к моему письму вчера – и в ту же минуту она в моих объятиях совсем голая. Она пришла в пеньюаре.
– И ты еще жалуешься?
– Я терпеть не могу насилия. Я вырывался, как только мог, надел вестон и пришел сюда. Она кричала от злости. Но это пройдет – и я ей так и сказал.
Он добродушно смеялся.
– У тебя ломкая мебель? – спросил Торраль.
– Только железная кровать.
Он взял другую папиросу. Голубые клубы дыма поднимались медленно к потолку.
– Недурен ты был, – снисходительно смеялся Торраль. Опиум еще пропитывал его вены, смягчая его обычную резкость.
– Недурен, – подтвердил Фьерс.
Он пошел взглянуть на черную доску, испещренную формулами. Торраль, повернувшись на своем сиденье, следил за ним взглядом.
– Тебя не видно уже больше десяти дней, – сказал он вдруг.
Фьерс покраснел.
– Я утомлен.
– А между тем ты прекрасно выглядишь.
Фьерс в самом деле выглядел, как нельзя лучше: свежий цвет лица, веки без темноты. Ни румян, ни пудры. Торраль начал смеяться.
