Хуррамабад - Андрей Волос

— Может, за мост двинем? — незаинтересованно спросил он. — За мостом-то, небось, все работает…

Камол поразмышлял.

— Можно и за мост, — сказал он. — Пойдешь, Хамид? Тяпнем по маленькой? Чтобы солнце ярче светило! А?

— Э! Ты что! Посмотри, что делается!.. — озабоченно ответил тот. — Домой надо идти, домой!

И тут же поднялся, со смешками пожал обоим руки на прощание, торопливо, но вежливо пробормотал пожелание хорошего отдыха и, скособочившись и часто озираясь, поспешил к выходу.

— Вот уж точно — чумчук! — неодобрительно сказал Беляш, глядя ему вслед. — Воробей — он и есть воробей! Припрыгивает-то как!.. Ну, умора! Слов много говорит, а чуть что — так сразу домой… Нет, некомпанейский все-таки мужик!

Они прошли мимо закрывшейся шашлычной, где хромой сын Русского Мирзо громыхал стульями, переворачивая их на застеленные клеенкой столы, миновали проулок, в котором несколько испуганных женщин упрямо норовили продать кому-нибудь разложенные на пустых мешках пучки вянущей зелени, вышли на просторную улицу, повернули налево и неторопливо побрели вниз.

Залитая золотым весенним солнцем улица ниспадала к реке и длинным мостом бросалась через широкую галечную пойму, где шумели сейчас, разбегаясь и снова сходясь, несколько русел. В каждом из них билась о камни и сверкала на солнце коричневая вода.

Беляш шел, сунув руки в отвислые карманы синих спортивных штанов, пузырящихся на коленках. Он щурился, разглядывая свежую зелень, промытую ночным дождем, лаковые кусты шиповника, взбегающие на обрывы справа и слева от дороги, буро-зеленые холмы, тут и там запятнанные сиренево-розовой пеной цветущего миндаля, крутой зигзаг снежных вершин над ними и пушистые облака на ярком синем небе, похожие на раскрывшиеся хлопковые коробочки. Справа за рекой зеленели всходы на полях; сады горных кишлаков были похожи на горсти свежей зелени. Слева кирпичиками лежали кварталы 65-го микрорайона, дальше — такие же кирпичики и коробочки Испечака… Впереди к дороге с двух сторон примыкали две огромные чаши: темно-зеленая — стадиона имени Фрунзе, голубая — Комсомольского озера. Где-то там, в кущах ив возле озера, располагалось заведение Дадахона, куда они держали путь, и уж Дадахон-то, надо думать, в отличие от пугливого Фируза, в пятницу даром времени терять не станет…

— Благодать! — вздохнул он, невольно сглотнув слюну. — А, Камол? Помирать не хочется!

— А когда хочется? — с усмешкой спросил Камол.

По сравнению с Беляшом он выглядел франтом — худая тонкокостная фигура была облачена в грязную нейлоновую рубашку, в нескольких местах прожженную сигаретным огнем, и брючную пару серого цвета, сшитую из какой-то сине-сиреневой стеклистой ткани, обладавшей двумя замечательными свойствами: во-первых, она почти не мялась, благодаря чему в костюме можно было спать без опасения его испортить; во-вторых, в темноте из-под мышек при малейшем движении сыпались снопы голубых искр. На пиджаке недоставало пуговиц. Зато из кармашка элегантно высовывалась желтая шариковая ручка.

И шагал он не вразвалочку, как Беляш, а прямо, вскинув голову, с той полумеханической экономностью движений, что свойственна некоторым насекомым и первым делом наводит на мысль о богомоле.

— Да особенно-то никогда… — сказал Беляш. — Дед мой так говорил. Бывало сядет так же вот на солнышке… помирать, говорит, не хочется! А что ему было помирать? Обут, одет… пенсию получал хорошую… не то что теперешние пенсии… теперешние пенсии разве такие? Вот секи: получал он сто двадцать рублей. На это сколько всего купить можно было! А теперь что можно купить? Тьфу! Ни черта не купишь!.. Потом льготы у него были какие-то… раньше-то, знаешь, на каждый чих по какой-нибудь льготе полагалось…

Они незаметно спустились почти к самому мосту (Беляш болтал, а Камол иногда подбадривал его рассеянным угуканьем или понимающим кивком), когда на той стороне реки показались две бортовые машины. Машины выехали на главную дорогу и быстро покатили им навстречу, к мосту.

Камол прикрыл глаза от солнца и стал их рассматривать. Бортовушки были битком набиты людьми. Ему вдруг пришло в голову, что это первые автомобили, которые появились в поле зрения.

— Что-то машин так мало, — сказал он, замедляя шаг. — И автобусов нет…

Беляш оглянулся — и тут же увидел большой желтый «Икарус», выруливший от базара к Путовскому спуску.

— Как это нет! Да вон же! — сказал Беляш. — Вон!

Даже издалека было видно, что автобус заполнен до отказа.

— Да, ну и конечно, — стопарик! — снова уже толковал Беляш. Он извлек руки из карманов и теперь молодецки ими помахивал. — Он уж и старик был, и прибаливал, а вот стопарик к обеду — как штык! Рюмка у него была такая синяя — старинная, у-у-у! царская еще! — граммов на восемьдесят… Это, говорит, от всех болезней! Тяпнет — и на боковую! Часок поспит, значит, потом…

— Смотри-ка! — сказал Камол. — Что такое?

Метрах в двадцати от них обе машины затормозили и остановились на мосту, расчетливо перегородив проезжую часть. С бортов тут же посыпались орущие люди. Это была молодежь, пацаны.

Автобус, громко пища воздухом в тормозах и виляя задницей, соединенной с головной частью черной гармошкой, замедлял ход и оглушительно сигналил.

— Во дают! — восхитился Беляш. — Сдурели?..

Скрежеща и кренясь, автобус встал, не доехав до них несколько метров. Его тут же облепила набежавшая толпа.

Водитель распахнул дверцу кабины и стал хрипло кричать, стуча себя по голове кулаком. Лицо у него было такое белое, словно его только что посыпали пшеничной мукой.

Через секунду его сдернули с сиденья, и он исчез.

Задние двери вполовину раскрылись, и теперь возле них клубилась яростная толчея: крик, мельтешение рук, ног — кого-то торопливо стаскивали со ступенек, безжалостно валили наземь.

— Всем выйти из автобуса! — визгливо вопил по-русски низкорослый бородатый человек в темной одежде. — Немедленно выйти из автобуса!..

Два парня выдернули из двери женщину, рывком бросили вниз со ступенек; вскрикнув, она тяжело рухнула на асфальт.

Беляш в ужасе сделал шаг назад.

— Стой! — сказал Камол, хватая его за рукав, и Беляш понял, что Камол прав: побежишь — обратят внимание и кинутся вдогонку… а так еще, глядишь, и пронесет.

— За-а-а-ан!!! — ревели и выли пацаны, обступившие автобус. — За-а-а-ан!!!

Задыхаясь, Беляш тяжело бежал по безлюдному переулку, примыкавшему к базару. Он был свекольно красен, ноги подкашивались, но все же остановился, только когда почувствовал, что все, край, сейчас упадет, — и тогда бессильной хрипящей тушей повис на штакетнике, с каждым выдохом, обжигающим горло, повторяя: «Ой, бля, да что ж это… да что ж это, бля!..»

Он перегнулся через штакетник, его вырвало, и Беляш с испугом почувствовал, что сердце остановилось… впрочем, потом оно екнуло и пошло дальше — неровно, спотыкаясь от перенапряжения, но пошло.

Он не понимал, как оказался здесь, в переулке за Путовским базаром, как ему удалось вырваться из толпы и скрыться.

— Да что ж это! — бормотал он, обращаясь невесть к кому. — Ты смотри, а!..

Он зажмурился — и тотчас же снова увидел человека, который прыгнул с моста; его темная фигура на фоне залитой солнцем реки так и впечаталась в глаза. Беляш помотал головой, отгоняя назойливое видение, но оно не хотело отступать. Здоровый такой парень… поначалу кое-как отмахивался… но потом прижали к перилам — и тогда он легко вскочил на них, взмахнул руками и полетел вниз, на камни…

Беляш распрямился, бессмысленно переводя шалый взгляд с дома на дом, с дерева на дерево. Здесь было тихо, только легкий ветер теребил опушенные зеленью ветви… да еще откуда-то издалека — с площади, что ли? — доносилось невнятное уханье… как будто дальний лай…

А в ушах у него стоял рев, крик, вопль.

Камол только успел крикнуть — «Ман точик! Ман точик!..» — и потом его сразу оттерли, а Беляш тоже закричал «Ман точик!..», потому что его окружил десяток пацанов, и у каждого из них в руках была палка или заточка из куска арматуры. Должно быть, вопль его был убедителен настолько, чтобы сбить их с толку, поколебать уверенность… и он сразу понял, что надо ускользнуть хотя бы за автобус — а оттуда, глядишь, можно будет рвануть вверх по дороге назад к базару.

— Не надо! — кричала женщина по-таджикски. — Не надо!!!

Ее обступили плотно; в воздухе мелькали клочья одежды; «Зачем оделась по-русски!.. — вопил кто-то неровным, ломким голосом. — Зачем по-русски, сука!! Какая ты таджичка!!! Ты русская подстилка!.. А раз подстилка, так и будешь подстилкой!!!»; она страшно кричала, отбиваясь; уши были окровавлены — должно быть, по ходу дела выдернули серьги… он видел, как ее повалили на асфальт… прижали…