Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник) - Тахира Мафи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внутри стоит машина.
Я моргаю.
Не только машина. Тут еще и танк.
Адам не в силах сдерживаться. Он смотрит мне в лицо, проверяя реакцию; он очень доволен моим изумлением. Слова вылетают из него пулеметной очередью:
– Я сказал Уорнеру, что один из танков, на которых я сюда приезжал, отказал. Они работают на электричестве, ну, я и сказал, что основной узел перегорел при контакте с химическим оружием, якобы что-то такое в атмосфере было. Уорнер прислал за мной машину, а танк велел бросить. – Адам улыбнулся. – Он посылал меня сюда, несмотря на запрет своего папаши, и скрыл от него, что угробил танк стоимостью в полмиллиона. В официальном отчете указано, что танк угнали повстанцы.
– А если кто-нибудь зайдет сюда и увидит?
Адам открыл люк.
– Гражданские боятся этого места как огня, солдаты сюда тоже не попрут. Кому охота нахвататься радиации? – Он наклонил голову набок. – Отчасти поэтому Уорнер доверил мне тебя. Ему понравилась моя готовность умереть при выполнении долга.
– Он решил, что ты не пойдешь против приказа, – пробормотала я, начиная понимать.
– После исчезновения отслеживающей сыворотки он уверовал, что здесь может случиться самое невероятное. На всякий случай я деактивировал электрический узел танка, вдруг Уорнеру взбредет в голову проверить. – Он кивнул на монструозную махину. – У меня было предчувствие, что однажды он пригодится мне. Всегда полезно быть готовым.
Готовым. Он всегда готов бежать, спасаться…
Интересно – почему?
– Иди сюда, – говорит Адам заметно нежнее. Он тянется ко мне в тусклом свете, и я делаю вид, что лишь по счастливой случайности его руки коснулись моих голых бедер. Я сохраняю невозмутимость, когда он разбирается с прорехами моего платья, помогая мне забраться в танк. Притворяюсь, что не вижу, как он смотрит на меня в последних лучах почти закатившегося солнца.
– Надо полечить твои ноги, – шепотом говорит Адам. Я ощущаю его дыхание, и в моей крови начинает потрескивать электричество. Секунду я не понимаю, что он имеет в виду. Мне даже все равно. У меня странно мечтательное настроение. Прежде я не могла свободно кого-то касаться, и, уж конечно, никто не хотел ощутить на себе мои руки. Мне ни с кем не было так хорошо, как с Адамом.
Я мучительно хочу коснуться его.
– Порезы не опасные. – Он трогает мои икры кончиками пальцев. – Но промыть на всякий случай надо. Иногда безопаснее получить рану от ножа мясника, чем оцарапаться о случайный осколок металла. Ты же не хочешь инфекции?
Он поднимает глаза, задержав руку на моем колене.
Я киваю, не зная почему. Я не могу сказать, передалась ли внутренняя дрожь моему телу. Надеюсь, в полумраке Адам не заметит, как пылает мое лицо: меня сводят с ума его прикосновения. Надо что-нибудь сказать.
– Нам, наверное, надо спешить?
– Да. – Он глубоко вздыхает и становится прежним. – Да, поедем. – Он вглядывается в угасающий вечерний свет. – У нас есть немного времени, прежде чем они сообразят, что я жив. Этим надо воспользоваться.
– А сыворотка снова не заработает?
– Нет. – Прыгнув на место водителя, Адам возится с зажиганием. Ключа нет, только кнопка. Интересно, неужели в качестве авторизации в памяти сохранен отпечаток пальца Адама? Короткое шипение, и двигатель заработал. – Мне обновляли сыворотку всякий раз после возвращения. Сейчас мы ушли, можно сказать, с концами, – улыбается он. – Но отсюда действительно надо выбираться.
– Куда? – спрашиваю я наконец.
Он трогает танк с места и отвечает:
– Ко мне домой.
Глава 30
– У тебя есть дом? – От изумления я забываю о хороших манерах.
Адам смеется и выезжает на поле. Танк, к моему удивлению, идет почти бесшумно – мотор работает с ровным успокаивающим гулом. Вот почему танки перевели с солярки на электричество! Совсем другое дело.
– Не то чтобы дом, – отвечает он. – Но едем мы ко мне домой.
Я хочу спросить и не хочу спрашивать. Меня распирает желание спросить, хотя я и не хочу. Все же я должна спросить. Я собираюсь с духом.
– А твой отец…
– Умер, давно уже. – Улыбка пропала, в голосе слышится напряжение, причины которого понятны только мне. Боль. Горечь. Гнев.
Едем молча, занятые каждый своими мыслями. Не решаюсь спросить, что сталось с его матерью. Все же прекрасный парень вырос, при таком-то никудышном отце. Но зачем он пошел в армию, если ненавидит насилие? Робость мешает спрашивать. Не хочу лезть в душу.
У меня самой много сугубо личных тем.
Напрягаю глаза, пытаясь разглядеть, где мы едем, но различаю лишь ставшие привычными безлюдные, покинутые улицы. Здесь нет жителей; мы слишком далеко от поселков Оздоровления и бараков мирного населения. В каких-нибудь ста футах вижу другой танк, патрулирующий район, но мы едем, не включая фар, и все обходится. Как вообще Адам видит дорогу? Хорошо, ночь лунная.
Вокруг неестественно тихо.
На секунду позволяю себе подумать об Уорнере, гадая, что он сейчас делает, сколько людей меня ищут, что он предпримет, чтобы меня вернуть. Адам ему нужен мертвым, я – живой. Уорнер не остановится, пока я снова не окажусь его пленницей.
Он никогда-никогда-никогда не узнает, что я могу его касаться.
Можно только догадываться, что сделал бы он, получив беспрепятственный доступ к моему телу.
Судорожно вздыхаю. Не рассказать ли об этом Адаму? Нет. Нет. Нет. Зажмурившись, думаю: может, я неправильно оценила ситуацию? Вспомнить, что там творилось, с этой сиреной… Может, мне показалось? Ну конечно.
Мне показалось.
Само по себе уникально, что Адам может меня касаться. Вероятность того, что есть два человека, невосприимчивых к моему прикосновению, ничтожно мала. Чем больше я думаю, тем больше убеждаюсь в своей ошибке. По ноге могло скользнуть что угодно, да тот же угол простыни, которую Адам бросил, разбив окно. Или подушка, упавшая с кровати. Или одна из сброшенных перчаток Уорнера, лежавшая на полу.
Он никак не мог коснуться меня, иначе корчился бы и кричал от боли.
Как все остальные.
Я сжала пальцы Адама обеими руками, вдруг очень захотев убедиться, что у него действительно иммунитет. И вдруг заволновалась, что это временная невосприимчивость. На срок. Часы пробьют полночь, и карета превратится в тыкву.
И я потеряю его.
И тогда я потеряю его.
Жизнь без него – это сто лет одиночества, не хочу даже представлять. Не хочу, чтобы руки лишились его тепла, его прикосновений, его губ, Боже, его губы на моей шее… Его объятия, в которых тонет мое тело, словно подтверждают небесполезность моего существования на этой земле.
Осознание, маятник размером с Луну, снова и снова входит в меня.
– Джульетта?
Проглатываю пулю, застрявшую в горле.
– Да?
– Почему ты плачешь?.. – Голос Адама почти так же нежен, как рука, мягко высвободившаяся из моей. Он трогает слезы, катящиеся по моему лицу, и я испытываю такое унижение, что у меня нет слов.
– Ты можешь ко мне прикасаться, – в первый раз говорю я вслух. Голос тут же вянет до шепота. – Ты можешь ко мне прикасаться. Ты обо мне заботишься, не знаю почему. Ты очень добр ко мне… Моя собственная мать так обо мне… – Голос пресекается. Я смыкаю губы. Запечатываю их. Заставляю себя быть неподвижной.
Я скала, статуя, движение, застывшее во времени. Лед, который ничего не чувствует.
Адам не отвечал, пока не съехал с дороги в старый подземный гараж. Здесь вроде бы начиналось какое-то подобие цивилизации, но темно, хоть глаз выколи. Я снова удивилась, как Адам ухитряется ориентироваться, но взгляд упал на маленький освещенный экран на приборной доске, и до меня доходит: у танка есть система ночного видения. Ну конечно!
Адам выключает мотор. Я едва различаю силуэт, но чувствую его руку на бедре. Другая рука, касаясь меня, поднимается вверх, к лицу. Тепло распространяется по телу, как горячая лава. Кончики пальцев рук и ног покалывает; мне приходится закусить губу, чтобы сдержать мучительную дрожь.
– Джульетта, – шепчет он совсем близко. Не знаю, почему я не испаряюсь в ничто, в небытие. – Мы с тобой всегда были против целого мира. Моя вина в том, что я слишком долго не решался что-то сделать.
– Нет, – мотаю головой. – Это не твоя вина.
– Моя. Я влюбился в тебя давным-давно, просто у меня не хватало мужества действовать.
– Потому что я могла тебя убить?
Адам тихо засмеялся.
– Я считал, что недостоин тебя.
На мгновение я становлюсь живым сгустком изумления.
– Что?!
Он касается кончиком носа моего и наклоняется, пряча лицо у меня на шее. Обматывает прядь моих волос вокруг пальцев. Я не могу, не могу, не могу дышать.
– Ты замечательная, – говорит он.
– Но мои руки…
– Никогда не делали ничего, чтобы кому-то навредить.
Я готова запротестовать, но он уточняет:
– Не делали намеренно. – Адам откидывается на спинку кресла. В темноте вижу, как он растирает шею. – Ты никогда не давала сдачи, – говорит он через секунду. – Я всегда недоумевал почему. Никогда не кричала, не сердилась, не говорила обидных слов. – Мы будто снова оказались в третьем, четвертом, пятом, шестом, седьмом, восьмом, девятом классе. – Черт, ты, должно быть, прочла уйму книг. – Я слышу, что, говоря это, он улыбается. Пауза. – Ты никому не докучала, но ежедневно становилась мишенью. Ты же могла дать отпор, проучить любого, если бы захотела!