Марина Влади, обаятельная «колдунья» - Юрий Сушко

Но главное — работа. Ее знакомят с будущими партнерами по фильму. С Иечкой Саввиной они встречаются уже как лучшие подружки. На Юрия Яковлева, который должен будет играть поклонника Лики, Потапенко, Марина, кроме «Карениной», успела посмотреть еще и в его Театре Вахтангова. Ну что ж, весьма… Очень необычным ей показался стремительный, взрывной Ролан Быков… Ромен Роллан? Странные все же встречаются имена.

Только перед встречей с Николаем Гринько,[15] которого Юткевич отобрал на роль Чехова, она заметно нервничала. И напрасно! Даже без грима, без этой бородки и пенсне он был поразительно похож на Чехова. И не только внешне. Мягкий, тактичный, интеллигентный, ироничный, предупредительный, добрый, сторонящийся шума и толпы, более всего боящийся причинить неудобства другому… И глаза! Искренние, теплые, насмешливые. Еще десяток, если не больше, самых разных, прекрасных эпитетов сразу вызвал у нее этот человек с глуховатым голосом и легким, почти незаметным и милым (южнорусским, объяснили Марине позднее) говорком.

Она тут же попросила позволения обращаться к нему «НиГри» — так проще и, можно сказать, интимнее, доверительней. Николай Григорьевич был смущен: «Что за внимание к моей скромной персоне?» и безропотно развел руками: «Как вам будет угодно…» Улыбка у него была совершенно очаровательной.

«С ним я чувствовала себя тепло и уютно, — говорила Влади. — Гринько был очень спокойный… Внутри он, может быть, был и бешеный, как мы все, но этого не показывал. Замечательный партнер…» Супруга «НиГри», скрипачка Айше Чулак-Оглы, постоянно сопровождавшая мужа, уверяла, что и ее «Коле Марина очень нравилась. Он ее обожал и боялся. Рассказывая о съемках, он каждый раз прибавлял к ее портрету что-то новое: то она невероятная умница, то восемь языков знает, то необыкновенно проста и вместе с тем демократична… А однажды притащил мне от нее подарок: лучшую в мире канифоль „Пирастро“ для моей скрипки!..»

Влади долго не могла приноровиться к стилю работы советских коллег: «Девять месяцев съемок, холодная зима. Мы работали страшно медленно. Вначале это меня удивляло. И даже раздражало. В субботу — выходной, много времени, на мой взгляд, уходило даром… И только когда я поняла, что такое время „по-русски“, мне стала ясна такая манера работать. Время — это не деньги: человек видит перед собой вечность…»

А пока Сергей Иосифович Юткевич долго и придирчиво выбирает натуру для съемок. Недалеко от Внуково по его эскизам выстроили дощатый павильон «Станция Лопасня» рядом с заброшенной узкоколейкой. На время загородных съемок киногруппа оккупировала обычные крестьянские избы, где Айше усердно жарила домашние котлетки для актеров, и Марина представляла себя мелкопоместной барынькой конца девятнадцатого века. Хорошо… А Курск, это далеко? Близко? Там у бабушки когда-то была усадьба…

Потом режиссер потребовал от своих ассистентов найти что-нибудь похожее на «колдовское озеро», которое являлось одним из действующих лиц чеховской «Чайки». Озеро нашли неподалеку, возле пансионата «Узкое». Лирическое объяснение Лики и Чехова снимали на опушке березовой рощи около шоссе на Домодедово. Все было так красиво: костюмы, позы, хоровод белых стволов, два дерева на первом плане — безмолвные свидетели первого поцелуя…

Но тут у бедного «НиГри» возникли проблемы — любовный эпизод ему не давался. Перед камерой Гринько робел, Марина тоже. К тому же «Антону Павловичу» предстояло как можно элегантнее забраться под интригующе широченные поля шляпы Марины и поцеловать ее именно по-чеховски, точнее, так, как видел это Юткевич: слегка смущенно, но в то же время страстно. Домашние репетиции с женой «НиГри» не помогали.

При просмотре рабочего материала Саввина, игравшая властолюбивую сестрицу писателя, не на шутку возмутилась, так и не сумев до конца выйти из образа:

— Гринько, ты что, не умеешь целоваться?!. Ну что это за поцелуй?!! Тебя поучить?

Узнав о терзаниях «НиГри», Марина рассмеялась: «Я ему сама помогу!» Перед очередным дублем она отозвала Гринько в сторонку и, как заклинание, полушепотом прочитала ему кусочек из чеховского письма Мизиновой:

«Ах, прекрасная Лика! Когда Вы с ревом орошали мое правое плечо слезами (пятна я вывел бензином) и когда ломоть за ломтем ели наш хлеб и говядину, мы жадно пожирали глазами Ваши лицо и затылок. Ах, Лика, Лика, адская красавица! Когда Вы будете гулять с кем-нибудь или будете сидеть в Обществе и с Вами случится то, о чем мы говорили, то не предавайтесь отчаянию, а приезжайте к нам, и мы со всего размаха бросимся Вам в объятия. Когда будете с Трофимом, то желаю Вам нечаянно выколоть ему вилкой глаза. Вам известный друг Гунияди-Янос».

— Вы знаете, кто такой Гунияди-Янос, милый «Антон Палыч»? — строго спросила партнера Марина.

— … — отрицательно качнул головой Гринько.

— Должно быть стыдно. А еще великий писатель. Это — минеральная слабительная водичка, очень популярная в чеховские времена.

Они расхохотались и без малейших замечаний со стороны режиссера сыграли свою сцену.

Порой Марину ставили в тупик не только сугубо «национальные особенности» производственного кинопроцесса, но и иные странности бытия: «Разбудить приятеля в три часа ночи, прийти к нему выпить только потому, что на тебя „нашла тоска“ — они не считают ни невежливым, ни чем-то исключительным. Найдут время, чтобы выслушать — столько, сколько нужно… Ну где вы еще найдете такую открытость и доброжелательность друг к другу, как в России?!.

Но за 8–9 месяцев Россию невозможно познать. В ней столько привлекательного, сколько и варварства, порой отвратительного».

Еще одно открытие сделала Марина: в российской словесности есть замечательный глагол — «домогаться». Иного не подберешь, ибо ее в Москве на самом деле упорно домогались. Поклонники следовали за ней буквально по пятам. Имя им — легион.

За французской кинозвездой увивались самые знаменитые, самые модные, самые стильные в ту пору кинорежиссеры, актеры, поэты, писатели, художники, которые давно были избалованы тем, что это к их ногам снопами с восторгом валятся юные и зрелые, да какие угодно! — поклонницы, а вовсе не наоборот. В случае же с Мариной им самим приходилось вспоминать подзабытые амурные приемчики юных лет, пыхтеть и напрягаться, изображая из себя если не суперменов и плейбоев, то хотя бы «граждан земного шара». Многоопытный Сергей Юткевич, наблюдая всю эту праздную суету, с лукавой усмешкой повторял: «Марина, здесь у ваших ног и лучшая проза, и лучшая поэзия, что вы еще хотите?..»

А что она? Она умело держала дистанцию, стихотворным посвящениям вежливо аплодировала, комплиментам художников и режиссеров внимала, благосклонно кивая, всем мило улыбалась, но хранила свою независимость, оставалась полностью самостоятельной в оценках, мнениях и поступках.