Марина Влади, обаятельная «колдунья» - Юрий Сушко

Он шалел от любви. Друзья не узнавали своего товарища и волновались за него, он казался им совершенно беззащитным и беспомощным, и все страдания легко читались на его лице. Он ее преследовал, но все было тщетно… Она украдкой просила гостей, откланивающихся под утро из ее гостиничного номера:

— Ребята, вы его уведите подальше от гостиницы, а то он возвращается и… как это?.. Ломится…

Как во городе во главном,Как известно — златоглавом,В белокаменных палатах,Знаменитых на весь свет,Воплотители эпохи,Лицедеи-скоморохи,У кого дела не плохи, —Собралися на банкет…

А ведь вовсе не фантазировал поэт, и вправду был такой банкет — по случаю завершения кинофестиваля развлекались «воплотители эпохи». Едва заиграла музыка, Сергей Аполлинарьевич Герасимов — ох, старый светский лев! — как бы по праву «первой ночи», то бишь старинного знакомства, тут же подхватил Марину под локоток и увлек на танец. Она, уже сменив свое роскошное вечернее длинное платье на что-то легкомысленное, невесомое, из ситчика, кружилась и от души, задорно смеялась…

В этот момент в пресс-баре возник Высоцкий. Именно возник, а не вошел. Он тут же оказался рядом и пригласил Марину на танец. Она протянула ему руку: «да».

— Попалась, — шепнул он ей на ухо, крепко обняв за талию. «Попалась, — с удивлением и тихим восторгом молча согласилась Марина, — ну и что?.. А может, я к этому и стремилась?.. Неужели я влюбилась? Разве можно вот так, с первого взгляда? Наверное, можно. Во всяком случае, что-то со мной происходит…»

И вдруг он попытался поцеловать ее в шею! Она заливается веселым смехом, будучи уверенной, что он поймет: «Но послушайте! Нет! Как же так?!.» А ему кажется, что своими объятиями он уже замкнул вокруг нее мир.

Она прикрывает глаза, чтобы он не увидел в них то, что в них отражалось. Из-под опущенных ресниц наблюдает за ним. Когда он поднял руку, чтобы смахнуть бисеринку пота со лба, тускло сверкнул тонкий ободок обручального кольца. Он заметил ее взгляд.

— Марин, пусть это тебя не тревожит, ладно? — Он посмотрел на кольцо и медленно, с натугой стал стаскивать его с пальца. Кольцо не поддавалось. Владимир упорно продолжал попытки освободиться от него, несмотря на Маринины протестующие жесты. — Мы с женой давно уже просто друзья, понимаешь? Я знаю каждую ее черточку, ее характер, могу предсказать все, что она думает и скажет через минуту. И она тоже. Мы уже рассказали друг другу все на свете. Наверное, так и должно быть. Но нет того, чтобы нас соединяло. Мы просто привыкли друг к другу…

Ах, как старались лабухи! Танцевальные ритмы гремели без перерыва. Вокруг Марины и Владимира уже вились стайки жаждущих с плотоядным блеском в глазах. Очень вовремя пришли на выручку свои ребята, возглавляемые Левой Кочаряном. Они взяли «свою» пару в плотное кольцо и чужаков в него не допускали. А потом, когда Марине понадобилось на минутку отлучиться в дамскую комнату, Высоцкий, еще тяжело дышавший после очередного рок-н-ролла, хлопнул у стойки бара рюмку водки и сказал одному из друзей:

— Я буду не Высоцким, если я на ней не женюсь.

Как клял себя последними словами поэт Евгений Евтушенко, что занесла его в тот вечер нелегкая куда-то не туда и не довелось видеть самому весь этот праздник в фестивальном пресс-баре! Но воображение все равно позволило ему нарисовать живую картинку: «Володя, как Иван-царевич, подхватил Марину на лету, усадил ее на серого волка, несущегося в запутанной, пугающей, но только не этих двоих чащобе все еще продолжающейся „холодной войны“, а не покоренная доселе никем красавица прижалась к нему, как будто именно его ждала всю жизнь…»

В назначенный день и час Марину ждали на «Мосфильме». Ажиотаж на студии царил невероятный. «Она вошла — и сразу начали с кинопроб, снимали ее в павильоне, — вспоминал штатный фотограф Борис Балдин. — Я предложил Юткевичу снять ее в ателье… Приготовили много нарядных шляп и костюмов… Пришла Влади, красивая, изящная, любезная… Она сказала: „Ну, заряжай побольше пленки!“… И я сразу увидел настоящего профессионала, понял, что значит западное умение владеть собой перед камерой…»

Дома по ней скучали сыновья, сестры, хворающая мать, отложенные на какое-то время новые театральные и кинопроекты, непрочитанные сценарии, стайка наверняка загрустивших собак, наконец! Пора-пора было возвращаться. Марина исчезала, не давая Высоцкому ни малейшего шанса на успешное продолжение знакомства.

И на бумагу ложились трогательные, печальные и отчаянные строки влюбленного поэта, тоскующего от разлуки:

В душе моей — все цели без дороги,Поройтесь в ней — и вы найдете лишьДве полуфразы, полудиалоги,А остальное — Франция, Париж…

История любви Высоцкого и Влади была отмечена летучим, нежным прикосновением невидимой волшебной палочки, магическим знаком невероятности, сказочности и одновременно фатализмом.

Провожая Марину в аэропорт, Юткевич вручил ей книжку с изящной закладкой: «Там — о вашей героине, но и о вас, Марина. На досуге обязательно прочтите». — «Конечно, — обещала она. — Через месяц-другой я буду в вашем полном распоряжении. Главное — чтобы вы успели уладить все ваши бюрократические сложности». — «Клянусь». — Сергей Иосифович приложил обе руки к груди.

В самолете она раскрыла сборник воспоминаний современников о Чехове. Неведомая беллетристка Татьяна Щепкина-Куперник писала: «Лика была девушкой необыкновенной красоты. Настоящая „Царевна-лебедь“ из русских сказок. Ее пепельные вьющиеся волосы, чудесные серые глаза под „соболиными“ бровями, необычайная женственность и мягкость, и неуловимое очарование в соединении с полным отсутствием ломанья и почти суровой простотой — делали ее обаятельной, но она как будто и не понимала, как она красива…»

«Я знаю, что это — ты…»

Поэт — а слово долго не стареет —

Сказал: «Россия, Лета, Лорелея…»

Россия — это ты, и Лета, где мечты.

Но Лорелея — нет! Ты — это ты!

Дома она пристально, с неосознанной и невнятной ревностью сравнивала портреты Лики Мизиновой со своими московскими фотографиями в нарядах конца XIX века. Конечно, на эту женщину наверняка засматривались мужчины. Она вспомнила Чехова, который почти всерьез говорил, что зимой в Мелихово зайцы взбираются на сугробы и заглядывают в окна, чтобы полюбоваться на гостившую в доме Лику…

Перечитывая чеховскую переписку с Мизиновой, Марина чувствовала: «Я сама влюбилась в Лику… Мне понятен ее внутренний мир, ее отношение к Чехову. Человек, который в течение многих лет был рядом с Антоном Павловичем, был духовно близок ему, не мог быть незначительной, неинтересной фигурой. В этом трудность и достоинство роли…»