Сорок роз - Томас Хюрлиман

— Очень мило с твоей стороны.

— Когда экзамен?

— Завтра утром.

— Утром — понятие растяжимое.

— В восемь, — уточнила она.

— Как насчет пивка?

— На прощание?

— Да.

— Ладно.

Они пошли в пансион.

Выпили пива.

— Как ты узнал, когда я приеду?

— Луиза прислала мне телеграмму.

— Ах вот как.

— Да.

— Прощай, Макс.

— Прощай, Мария.

— Это всё?

Минувшей весной, гуляя в лугах, они обнаружили в своих биографиях множество параллелей, подспудных связей, пересечений, аналогий. Сейчас оба находились в комнате столичного пансиона, время шло к полуночи, завтра вступительный экзамен, а они, не в силах оторваться друг от друга, называли свои отличия. Макс — блондин, Мария — брюнетка. Она из обеспеченной семьи, он — выходец из простого народа. Он вырос в горах, она — на равнине. Он признался, что в поезде всегда сидит лицом по направлению движения, устремив взгляд вперед, то бишь в будущее, она же как раз наоборот, предпочитала сидеть спиной к движению, глядя, как пейзаж скользит в прошлое.

— В поезде нам не придется спорить из-за места, — заметил Макс.

— Да, — кивнула она. — Мы можем без помех путешествовать сообща.

Он стоял, прислонясь к дверному косяку, она сидела на кровати. Она улыбалась, он нет.

— Мне пора идти, — сказал он.

— Не уходи! — воскликнула она.

— Ты обратила внимание на впадину в подушке? — спросил он. — Когда постель застилают, во взбитой подушке ребром ладони делают вмятину.

— Получается вроде как открытая книга!

— Эта впадина, — пояснил Макс, — символизирует женское лоно. Такой знак встречается повсюду, в том числе на хлебе, поэтому возникает вопрос, как лишенный впадин хлеб для тостов, который приобрел всемирную популярность благодаря маршу союзников, влияет на плодовитость.

— Макс, — воскликнула она, — чего ты только не знаешь! Отвернись, я хочу раздеться.

Он послушно отвернулся к двери.

— Мог бы хоть словечко сказать о моем костюме, — укорила она. — Черно-белый, под стать клавишам рояля.

— Юбка могла бы быть подлиннее.

— Иди сюда, сядь на кровать!

— Ладно, — отозвался Майер, — еще три минуты.

Он взглянул на часы, она положила голову в ложбинку. Ей по душе рассказы и романы, он предпочитает анализы и интерпретации. Она всегда чуточку опаздывала, он был сама пунктуальность.

— На хозяина пансиона положиться нельзя, — заметил Макс. — Завтра утром, ровно в шесть, я сам постучу в дверь.

— Ты готов это сделать ради меня?

— Да. На экзамен опаздывать нельзя.

В пансионе проживали главным образом коммивояжеры. На лестнице сумрачно, в коридорах, где у дверей стояли башмаки, висел тяжелый запах пота и дорожной пыли. Макс сидел на краю кровати, а у Марии то и дело закрывались глаза. Но оба все говорили, говорили и никак не могли расстаться. Отличия, как они решили, связывали их крепче общностей. Макс дал себе клятву никогда впредь не останавливаться в убогих, пропахших фенхелем и бедностью номерах, для Марии пансион был романтическим напоминанием о генуэзской гостинице «Модерн» — такой же столик с подсвечником, такой же фарфоровый тазик, в кувшине такая же, отдающая хлоркой вода. Снимая с него очки, она сказала:

— Макс, было очень приятно повидать тебя в последний раз.

Он встал, правда без очков.

— Ты справишься, Мария. Выдержишь экзамен. Думаю, для твоего старика это весьма важно — в отличие от многих из нас он пережил тяжкую войну.

— Как тренер по водному поло.

Макс недоверчиво воззрился на нее.

— В Сахаре. В британском пехотном полку. Арчи Бёрнс, его командир, прицепил ему орден.

— К плавкам? Н-да, у британцев все возможно. Не забудь, передай от меня привет Луизе. А если зимой закончится картошка, дай знать.

— Спасибо, Макс.

— Мария…

— Да?

Он молчал.

— Ну, говори же!

Он помотал головой.

— Смелости не хватает?

Он кивнул.

— Макс, наш роман закончен. Можешь говорить откровенно. Теперь это ничего не значит.

— Верно, — задумчиво пробормотал он.

— Грибок на ногах или что-нибудь в таком роде?

Он уставился на нее, потом отошел к изножию кровати, обхватил ладонями латунную штангу, вскинул подбородок и сказал:

— Мария, твой отец тебя не отпустит. Я должен это принять. И принимаю. Мы расстались. Теперь это не имеет значения. И все же… чтоб ты знала… я хочу сказать…

— Говори!

— Не могу.

— Ты же офицер, Макс.

— На службе я умею за себя постоять. У меня прекрасная аттестация. Скоро получу обер-лейтенанта.

— Руководить, приказывать — у тебя это в крови.

— Именно ты так говоришь, Мария?!

— Ну! Смелее!

— Вдруг ты испугаешься.

— Правда? Ужас какой. Я что, неправильно себя вела? Говори, что тебя мучает! Дочка еврея?

Он опять помотал головой, выпрямился и с пафосом произнес:

— Ты замечательная, Мария. Недавно в пивной я прямо-таки восхищался тобой — свободная, уверенная, даже чуточку небрежная. Никогда себя не роняешь. Всегда сознаешь свое достоинство, свое положение. Как ты одной улыбкой отвадила от столика аптечного коммивояжера, который норовил всучить нам таблетки сульфамида, — высший класс.

— Таблетки от гонококков… неужто у тебя?..

— У меня? Гонококки? Боже мой, конечно же нет! — по-ораторски вскричал он, перекрывая многоголосый храп коммивояжеров, доносившийся из-за стен. — Мария, мы расстались, и это правильно. Но расставание показывает, что мы должны быть вместе. Что мы созданы друг для друга. Как ты обошлась с хозяином — просто верх совершенства! Посмотрела мужику на перепачканный жевательным табаком жилет и объявила, что я поднимусь с тобой в комнату — проверю затемнение.

— Не забудь, идея была моя!

— Затемнение? Конечно, твоя.

— Здорово, да?

— Еще бы. Он мигом отвесил поклон. Да, Мария, очень многое нас соединяет, и во многом мы дополняем друг друга. Но самого главного я тебе пока не сказал…

— Выкладывай!

— Ты прирожденная First Lady.[49]

— Кто-кто?

— Самая подходящая жена для мужчины, стремящегося наверх.

— Ты стремишься наверх?

— Да, дорогая. На самый верх. В правительство.

— Оп-ля! — вырвалось у нее. — И как же это произойдет?

— С твоей помощью. В вопросах стиля слово за тобой. Ты чутьем угадываешь, как надо держать себя в обществе. Мы станем приглашать нужных людей и добиваться, чтобы важные персоны относились к нам с почтением. Майер, будут говорить все, это имя стоит взять на заметку. Есть в нем что-то такое. А главное, жена у него просто клад.

— Как это понимать?

— Как объяснение в любви, — сказал он, а затем приглушенным голосом добавил, что партия вышла из недавнего прошлого не совсем уж без порока. Кое-кто, например д-р Фокс, даже позволял себе дудеть не в ту дуду. И эту ошибку необходимо исправить. Не за горами новое время, эстафету подхватит молодежь, и такой, как он, Майер, который ничем себя не запятнал и у которого прелестная молодая жена…

— С черными волосами, — вставила она.

…призван прицельным броском выбить из правления типов вроде мясника, донимавшего ее и весь городок. Когда война кончится, он, Майер, подыщет себе место, возможно в адвокатской конторе, но это не главное, главным его делом будет политика, завоевание места в комитетах, борьба за влияние, уважение и власть.

— Словом, дорогая Мария, как только мы поженимся, я расчищу эту лавочку.

— Мы поженимся?!

Поцелуй.

— Правда?

Поцелуй.

— Тогда я свалю мясника! — Поцелуй. — Все правление! — Поцелуи в грудь, в губы, в лоб, в волосы, в лоно, а поскольку он при этом не переставал твердить о подъеме своей карьеры, ей чудилось, будто Майер прямо в ораторской позе повалился в ее жадные объятия. — Послушай, Мария…

— Да, — простонала она, — я тебя тоже, я тоже!

Его признание и легкий стыд, который он в своих неловких ласках скорее выставлял напоказ, нежели прятал, придавали ему что-то мальчишеское, и странным образом эта бурная беспомощность возбуждала ее. Он наверняка успел нажить кой-какой опыт, крутил романы не с одним десятком медсестер и подавальщиц, но следа от них не осталось, он любил их мимоходом, ища взглядом ту, что ждет в грядущем, одну-единственную: такую, как она. Он искал меня. Я — любовь его жизни. Он уверен, что я приведу его наверх, на самый верх. Возьми меня и забери к себе. Сделай меня тем, что я есть: женщиной. Твоей женой. Пока смерть не разлучит нас. Она обхватила его руками и ногами, он грубо вошел в нее, она принудила его к этому, хотела, чтобы он взял ее, распорол, разорвал. Она вскрикнула, укусила его в плечо, канула во тьму, в бездонную пропасть, а когда снова открыла глаза, увидела, что Майер с ужасом смотрит на ее кровь.