Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - Нелли Шульман

Подросток положил голову на колени и тихо ответил: «Да уж и не узнаем никогда теперь, Илюша. И не узнаем — почему матушка такой стала, ну, как ты говорил. А ты мне о Кракове расскажешь?»

— Обязательно, — Элияху поднялся. «Пошли, Савелий Иванович уже меня обыскался, наверное».

Из предбанника на них пахнуло паром и вениками, и старик сварливо сказал: «Ты, ежели работать нанялся, дак работай, а не бегай там, абы где. Ох, молодежь!»

— Хочешь, помоги мне, — предложил Элияху, глядя на очередь, что собралась у боковой горницы. «Тут, наверное, все с зубами, рвать их придется».

— Ни за что, — Степа поднял ладони, — я уж лучше рисовать буду. Опосля вечерни приходи, у нас хоша и постно готовят, но вкусно, ты таких грибов, как я делаю, нигде не попробуешь.

— Постно, — это как раз хорошо, — улыбнулся Элияху. Уже пройдя в горницу, доставая свои инструменты, он вдруг подумал: «Приеду домой, схожу, помолюсь за них. Ну и что, что не евреи, какая разница. Господи, упокой их в присутствии своем».

— Чирей замучил, — угрюмо сказал стоящий в дверях мужик, показывая на кое-как замотанную тряпками ногу в грязном лапте.

— Садитесь и показывайте, — велел Элияху, вымыв руки, берясь за нож.

Лодья, осторожно двигаясь в мелкой воде, подходила к пристани, и Федор, положив руку на плечо сыну, сказал: «Смотри, вон, Степан, рукой нам машет. А это кто рядом с ним? — мужчина прищурился.

— Так я с батюшкой и не поговорил, — горько подумал Петя. «Да как — вон, в Ярославле, только и слышно было — мол, предатели, страну полякам продали. Как зайдем в Москву — так всем им головы отрубим — и Милославскому, и Романову, и Салтыкову».

Юноша взглянул на Кремль, и, искоса разглядывая лицо отца, вздохнул: «А я ведь обещался Марье. Может, уходом повенчаться? Она согласится, мы ведь любим друг друга. А война как же? Вдруг убьют меня — что с ней тогда станет?»

Петя вспомнил белокурые, чуть тронутые золотом волосы, синие глаза и вдруг разозлился:

«На все воля Божья. А так — может, дитя родится, у батюшки внук будет. Не могу, не могу я без нее!»

Федор спустился вниз по деревянному трапу и вдруг замер — рядом с младшим сыном стоял высокий, широкоплечий юноша в валяной шапке и простом кафтане. «Глаза, — подумал мужчина. «Ее глаза, Господи, ни у кого я более их не видел. У Пети такие же глаза — ровно небо северное. Откуда он здесь взялся?»

— Батюшка, — тихо сказал Степан, подняв голову, — сие Илья, ну, Элияху Горовиц, он из Польши, вести у него есть — про матушку и Марью. Вы послушайте его, пожалуйста.

Элияху посмотрел на огромного, мощного, — будто медведь, — мужчину, — в старом, прожженном, испачканном кафтане и заметил сзади юношу — вершков двенадцати, тоже рыжеволосого, с прозрачными, большими, серыми глазами.

— Будто брат мне, — подумал Элияху, — только волосы рыжие. Я и не знал, что люди так похожи бывают.

— Я сын пани Горовиц, — сказал он, глядя в голубые, с золотистыми искорками, глаза мужчины. — Она мне говорила, что с женой вашей, пани Эльжбетой, дружила, как вы в Несвиже жили.

Петя взглянул на юношу — у того были вьющиеся, светлые волосы и серьезное, еще совсем молодое лицо. «Мы со Степаном и то — меньше похожи, — усмехнулся Петя и протянул Элияху руку: «А я Петр, сын Федора Петровича, старший».

— Рассказывай, — коротко велел мужчина, глядя куда-то вдаль, поверх головы Элияху.

«Увидеть бы ее, хоша на единое мгновение, — вдруг, с тоской, подумал Федор. — Да что там, и не думай о сем».

Выслушав юношу, он тяжело вздохнул, и, перекрестившись, сказал: «Спасибо тебе. Уж и отпели мы их, а видишь, как получилось». Федор, на мгновение, прервался, и, обернувшись к старшему сыну, велел: «Петька, возьми Илюху к нам, в избу, а ты Степан, пойти с ними, приберись там, еды какой приготовь».

— Да я в банях… — запротестовал Элияху, глядя на хмурое, будто вырубленное из камня, лицо. «Даже не дрогнул, — подумал юноша. — Господи, да как он так может?»

— Ну и будешь ходить в свои бани, — коротко ответил Федор. — А жить — у нас будешь, все же, — угол красивого рта чуть искривился, — мне тебя твоей матери надо вернуть живым и невредимым. Так что я присматривать за тобой буду, Илья Никитич, ты уж не обессудь. Идите, — он махнул рукой, — я скоро.

— Куда он? — тихо спросил Элияху, глядя вслед Федору, что поднимался на откос холма.

— Он всегда так, — вздохнул Петя. — Не любит с людьми говорить, ему надо одному побыть. Батюшка мне рассказывал — как отчим его умирал, на Москве, молодым еще, дак батюшка из дома ушел, и у Троицкой церкви стоял.

Элияху вспомнил чудные, разноцветные купола, и всю ее — легкую, стройную, упирающуюся в облака и, помолчав, ответил: «Я понимаю, да».

Федор скинул кафтан, и, устроившись на траве, положив тетрадь в кожаном переплете на колено — стал рисовать. Она сидела, держа на коленях девочку, положив округлый подбородок на тонкую, изящную кисть, чуть улыбаясь. Волосы — густые, мягкие, — были прикрыты большим беретом, низко вырезанное платье открывало начало груди. Марья, прижимая к себе куклу — тоже улыбалась, глядя прямо на него, большими, материнскими глазами.

Он медленно, нежно прорисовал кружево на платье дочери и подумал: «Надо же, вроде порохом сейчас занимаюсь, артиллерией, а все равно — рука-то у меня точная осталась, и всегда такая будет».

— Папа! — услышал он капризный голос. — Заплети!

— Как раз я их с Шексны забрал и в подмосковную привез, — подумал Федор, — два года ей было. И уже болтала как бойко. Сидела у меня на коленях, и я ей косы заплетал. Лиза пришла, посмотрела, рядом на лавке устроилась, и голову мне на плечо положила. Я ей еще шепнул тогда: «Вечером в сторожку собирайся». Господи, — он посмотрел на рисунок, — упокой души их, пожалуйста. Ведь не страдали же они? — Федор взглянул на чистое, голубое небо, на медленно парящую над Волгой чайку и шепнул: «Я знаю, не страдали».

Он разорвал рисунок на мелкие клочки, и, пустив их по ветру, поднявшись — пошел в Кремль.

— Каша с грибами белыми и луком, — сказал Степан, доставая из печи горшок. — Давайте, садитесь.

Петя посмотрел на Элияху и шепотом сказал: «Ты только ему не говори, ну, насчет Болотникова, ни к чему Степке такое знать».

— Не буду, конечно, — так же тихо ответил юноша.

— О чем это вы там? — подозрительно спросил Степа, разливая квас. — Хоша избу в порядок привел, — он тонко улыбнулся, — уже не так запущено. Вот же Петя, что ты, что батюшка — дай вам волю, в грязи по уши сидеть будете.

— Да мы тут ночуем только, — отмахнулся Петя, садясь за стол. — Тако же и Илюха будет. А мы, — он на мгновение замялся, — о Марье, вот о ком.