Неизвестные солдаты - Владимир Успенский

Горькой безысходной тоской разбередила эта встреча вдовьи сердца, и никому не счесть, не узнать, сколько бабьих рыданий слышали в ту ночь стены осиротевших изб, сколько горьких слез пролилось над полуголодными детьми, навсегда потерявшими кормильцев своих!

С первых же дней пребывания в тюрьме Гейнц Гудериан понял, что его не столько охраняют, сколько оберегают от всяких неприятностей, которые могли бы обрушиться на бывшего гитлеровского генерала. Камера у него была просторная, с удобной койкой, умывальником и унитазом. Имелся даже небольшой стол для работы.

— Вот жизненное пространство, которое мне удалось отвоевать, — пошутил он, когда Маргарита первый раз пришла к нему на свидание. Жена внимательно осмотрела помещение, понюхала воздух, спросила о температуре и вздохнула:

— Нам остается только терпение, мой дорогой!

— Я не жалуюсь, — сказал он. — Я чувствую себя хорошо и надеюсь на лучшее.

Здесь, в тюрьме, заметно окрепло его здоровье. Он соблюдал строгий режим, крепко спал, два раза в день совершал продолжительные прогулки по саду. Правда, в августе его взволновало известие о том, что Советский Союз, США, Англия и Франция подписали соглашение об учреждении Международного военного трибунала для того, чтобы судить фашистских преступников. Как-никак, он тоже был не последней скрипкой в том оркестре, которым дирижировал Гитлер. Конечно, Гудериан — человек военный, он выполнял приказы, и в этом его оправдание. Но с другой стороны, он и сам разрабатывал директивы, составлял планы, проявлял инициативу. Все зависело от того, с какой точки зрения смотреть на его недавнюю деятельность.

Беспокойство генерала продолжалось недолго. Через несколько дней его отвезли за город в какой-то особняк, провели в большую, хорошо обставленную комнату. Появился седеющий мужчина в строгом черном костюме. Он не назвал себя, да Гудериану в конце концов и не важно было знать его имя.

— Мы высоко ценим ваши довоенные труды о бронетанковых войсках, — без обиняков начал мужчина. По-немецки он говорил с едва заметным акцентом. — Некоторые положения вашей книги и ваших статей не устарели и до сих пор. Но война многое изменила. Надо обобщить опыт, сделать выводы. И чем скорее, тем лучше, вы меня понимаете? — собеседник пристально посмотрел в лицо Гудериана. — О действиях немецких бронетанковых сил в этой войне никто не может рассказать лучше вас.

Генерал подумал, потом ответил сдержанно, с чувством собственного достоинства:

— Да, я собирался изложить свои впечатления в новой большой книге. Но для такой серьезной работы потребуются месяцы, может быть, годы. А я между тем не уверен даже в завтрашнем дне.

— Мы с вами деловые люди, — понимающе кивнул собеседник. — Сегодня я разговаривал с человеком, который будет вашим адвокатом. Он располагает вескими материалами для защиты. Самое большое, что вам грозит, — это десять лет тюремного заключения.

— При моем возрасте…

— Пройдет немного времени, и страсти улягутся, — перебил собеседник. — Вам, конечно, известен гуманный обычай пересматривать приговоры.

— Но мне трудно работать в камере. Нужна спокойная обстановка, потребуются материалы.

— Мы знаем, господин генерал, что у вас слабое сердце. Вам полезен свежий воздух, полезна природа. Семья, разумеется, будет рядом. При этом прошу заметить, мы не ставим никаких ограничений, не выдвигаем условий. Пишите так, как было в действительности. Лично меня интересует только основная концепция вашей будущей книги.

— Откровенность за откровенность, — ответил Гудериан. — Я хочу показать достоинства германского солдата, чтобы новое поколение немцев верило в свои возможности.

— И это все? — многозначительно спросил собеседник.

— Нет, — усмехнулся Гудериан, отлично понявший своего партнера. — Я постараюсь доказать новому поколению, что успешно сражаться с русскими можно лишь в том случае, если Запад объединит против них все свои силы. Вот главный вывод, который я сделал из этой войны!

Эскортный корабль высадил на остров роту строителей и полтора десятка моряков, с большим трудом удалось выгрузить на скалистый берег ящики с оборудованием для наблюдательного поста и радиолокационной станции.

Корабль ушел, а люди принялись обживаться на новом месте, среди камней на склоне сопки. Океан обдавал влажным теплом, в туманной сырости не просыхали одежда и парусина палаток. Неумолчный грохот прибоя глушил голоса.

В первый же день старшина Вячеслав Булгаков поднялся на вершину, где намечено было установить станцию. С берега казалось — рукой подать, а лезть пришлось часа четыре: по обрывам, по каменистым осыпям, по грязному снегу в глубоких затененных распадках, который так и не растаял за лето, дождался осени. Но особенно трудно было продираться через заросли кедрового стланника. Тугие пружинистые ветви его, густо переплетавшиеся на уровне груди, охватывали сопку широким поясом, стояли хоть и невысокой, но неприступной стеной. Тропу сквозь заросли нужно было прокладывать топором.

На вершине сопки Славка долго прыгал под холодным ветром, кутаясь в бушлат, ожидая, пока рассеется туман, и в конце концов был награжден за свое терпение. Сквозь серую мглу блеснул кусок голубого неба, пробился узкий солнечный луч. Он становился все шире, все ярче, белые струйки тумана, как змеи, уползали от него в расселины и на теневой склон. В какие-то пять минут расчистились небо и море, сразу стало тепло и так красиво, что Славка восторженно присвистнул, вертя головой.

Вдали вода была совсем черной, мрачной, а ближе к острову постепенно становилась синей, спокойной и нежной. Резко оттеняли границу прибоя белые кружева пены. Над крутизной скал заманчиво зеленели склоны сопок: со стороны казалось, что покрыты они ровной и сочной травой-муравой. А над всем этим многоцветным миром ослепительно блистал снежный конус, воткнувшийся прямо в центр голубого неба. Славка даже не смотрел на эту снеговую вершину — сразу слезились глаза.

Он поворачивался то в одну, то в другую сторону, и повсюду была вода. Он смотрел на восток, спину его холодил ветер, летевший через Охотское море с родных берегов. А впереди раскинулся Тихий океан, протянувшийся на многие тысячи километров. Где-то там, за волнами, за туманами, за необозримой водной пустыней лежала Америка.

«Форпост, — мысленно произнес Славка. — Нет, не зря нас сюда послали. Мы тут лицом к лицу. — Он еще раз обвел взглядом остров и с трудом подавил вздох. — Ну, что же, будем служить как надо, без дураков! Только скучища тут будет непроходимая, это точно. Особенно зимой. И ни одной женщины на пятьсот морских миль вокруг!»

Он запел громко для бодрости, для успокоения и начал спускаться вниз, туда, откуда неслись настойчивые удары железа по камню.

Быстро прошли несколько заполненных работой дней. Строители прокладывали дорогу, расчищали площадки для двух домов. Радисты установили связь с Большой землей. На вершине сопки и день и ночь торчал вахтенный сигнальщик с биноклем в руках.

Океан был пустынен. Лишь изредка подходила к берегу стая косаток: хищники затевали игру, носились вперегонки, рассекая воду черными спинными плавниками, блестевшими, как лакированные.

А в конце недели прозвучал вдруг сигнал боевой тревоги. Схватив автомат, Славка бросился к береговому обрыву, остановился на краю черной скалы, под которой перекипала белая пена прибоя.

Вдали, у самого горизонта, медленно шел военный корабль. Командир сказал, что это крейсер типа «Чикаго», и протянул Булгакову тяжелый морской бинокль: «Погляди».

Славка увидел надстройки, чуть скошенные назад мачты. Артиллерийские башни крейсера были развернуты в сторону острова. На корабле, наверно, производились учения, но Славке казалось, что вот-вот вспыхнет на орудийных стволах желтое пламя залпа…

Крейсер ушел, словно растаял в дальней туманной дымке, а Булгаков долго еще стоял над обрывом. С той стороны, где исчез корабль, дул холодный пронизывающий ветер и все ближе наползала стена тумана. Из-под нее бесшумно выкатывались длинные валы, неслись к берегу, гулко разбиваясь о камни, взметывая каскады крупных сверкающих брызг.

Шторм усиливался, массивней и круче делались волны, превращаясь в беспорядочные водяные холмы. Стремительным и могучим был их разбег. С глубинным нарастающим ревом бросали они свою многотонную тяжесть на широкую грудь скалы, которая содрогалась под ногами Булгакова. Махнув белой гривой, волны опадали и отступали с бессильным шипением, обнажая дно, чтобы через несколько секунд, получив подкрепление, обрушить на скалу новый удар!

— Настя, хочешь послушать мое стихотворение?

— Да, конечно!

— Только ты не суди очень строго, — смущенно улыбнулся Альфред, протирая очки. — Это вылилось сразу, в один прием. Я еще не знаю, что это будет. Может, начало поэмы, а может…