Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, чего же ты сопишь, как паровоз? Можешь ты сказать, что случилось?..
— Могу… Я… Я… Отпустите меня домой, Алексей Константинович!.. Сил моих больше нет! Отпустите! — вдруг закричал срывающимся тонким голосом Саша и прижал грязные рукавицы к груди. Алексей даже растерялся.
— Н-ну, знаешь ли, Сашок, — сказал он первое, что пришло на ум, — такими словами на ветер не бросаются…
Саша резко отвернулся. Алексей озадаченно потер заросший колючей щетиной подбородок.
— Да-а, дела-а… А объяснить что-нибудь ты в состоянии? Ведь прежде, чем отпустить тебя, я должен знать причину твоего решения…
— Я, Алексей Константинович, свечу упустил… тридцать третью… Рекорд сорвал…
— И это все?..
— А чего еще нужно? Со стыда, хоть сквозь землю…
— Эх ты, Саша! — Алексей подошел и обнял паренька. — Если из-за каждой неудачи мы будем носы вешать, да в истерику бросаться, то грош цена нам в базарный день. Пойдем-ка на буровую… Да ты не упирайся, пойдем…
Тропинка для двоих была узка. Мастер, обняв Сашу за плечи своей большой тяжелой рукой, шел прямо по целине.
— А наше дело такое, Сашок, — случилась промашка, споткнулся — не распускай нюни, стисни зубы и двигай вперед…
А Саша шел и думал: «Эх ты, идет и даже не чувствует, что снега-то по колено».
— Ты ведь любишь свою работу, Сашок?
— Люблю, — тихо ответил Саша.
— Вот-вот… Это самое главное… Если любишь, значит, ничего страшного… А тридцать третью мы переделаем — это верно, мешает она.
Саша благодарно посмотрел на мастера. Алексей улыбнулся, подмигнул и, сжав плечо юноши, сказал:
— А теперь возьми и прочти вот это… — Достал из кармана клочок бумаги и протянул растерявшемуся парню.
— Что это?
Но мастер уже не слышал — не оглядываясь, широко шагал по тропинке, в такт шагам взмахивая руками.
Саша сунул подмышку рукавицы, развернул бумажку.
«Родной мой! Пишу тебе из больницы и поздравляю с сыночком Илюшей. Теперь ты, Саша, — папка. Все обошлось хорошо, напрасно волновалась. Илюша родился большенький, полненький — три килограмма шестьсот граммов весил — во, как!
Приходил ко мне ваш директор Вачнадзе, привез домашнюю красную розочку и два апельсина. Какой он хороший человек, Саша! Он и заставил меня написать это письмо. Целуем тебя крепко-крепко. Ждем домой! Люда, Илья».
Саша читал, перечитывал неровные строчки и не верил глазам. Сын!.. Илья!.. Папка!.. От счастья кружилась голова…
А вечером, когда собирались на ужин, ребята окружили Сашу, перемигнулись и грохнули оглушительно и слитно:
— Поздравляем с сыном!
Подхватили растерявшегося молодого отца, и вот он уже взлетел к потолку, нелепо взмахивая руками.
— Держись за воздух, Сашок! Дай бог тебе еще десяток Илюшек!..
Алексей писал и прислушивался к голосам, доносящимся из-за стены. Ребята поздравляли Сашу Смирнова с сыном.
«…Сегодня у нас в общежитии радость: у верхового Саши Смирнова жена родила сына. Первенца. Отец ходит с сияющей и растерянной физиономией. Многие откровенно завидуют ему, в их числе и я…
…У меня иногда создается впечатление, что мы расстались с тобой навсегда, не увидимся больше. Идут дни за днями, а конца им не видно. Боюсь, не выдержу и удеру отсюда — вот будет номер!..
Говорят, все влюбленные в разлуке живут прежними встречами с любимыми. Вот так и я. Начинаю писать тебе и перебираю в памяти все наши встречи (как их мало было!), все наши разговоры (они были так коротки!). Помнишь ли ты тот день, когда я впервые пришел к тебе после экзаменов в нашем «учебном комбинате»? Помнишь? Я помню…»
Алексей откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Да, как хорошо это помнится!..
…С того майского вечера, когда Алексей проводил Галину в последний раз, прошло несколько месяцев. Наступила голубая, пронизанная нежаркими лучами солнца, прозрачная осень. По утрам крыши домов, земля и увядающие, горько пахнувшие травы, покрывались сизой изморозью. Деревья незаметно нарядились в разноцветную листву и при малейшем ветерке теряли их — яркие, похожие на цветы. В воздухе, прохладном и легком, блестели паутинки «бабьего лета».
Однажды утром Алексей направлялся к автовокзалу. Было свежо, над землей, на уровне крыш домов, стлался легкий туман. Косые лучи солнца, пробиваясь сквозь него, искрились, будто плавились. Было тихо, и поэтому особенно отчетливо слышалось бойкое чириканье воробьев, чуть грустное и нежное воркованье голубей, слетавшее с крыши ближайшего дома.
— Здравствуйте, Алексей Константинович! — вдруг раздался позади знакомый женский голос.
Алексей обернулся и обрадованно заулыбался:
— Ба, Настя Климова! Здравствуй, прости — не заметил.
Настя рассмеялась.
— Не заметили… Чуть не споткнулись через меня. Не хотела окликать, а потом думаю — что это с нашим Алексеем Константиновичем, идет и знакомых не узнает.
— Прости, Настенька, исправлюсь… Откуда спешишь?
— С рынка. Детишки одни остались — Иван-то на вахте…
Поговорили еще немного о всяких пустяках. И вдруг Настя сказала:
— А у меня вчера в гостях Галина была, Гурьева… Про вас спрашивала.
— Да? Ну и как она поживает?
Настя вздохнула.
— Да так… — И открыто глянув в глаза Алексея, тонко усмехнулась. — Горько поживает… Ну, я пошла, а то детишки проснутся.
Алексей не удерживал ее, стоял и смотрел ей вслед. «Горько поживает…» — звучало в ушах. Почему горько? Неужели Настя хотела сказать… Не может быть!
Алексей встрепенулся. Решение пришло сразу, неожиданно. Он круто повернул и широко зашагал обратно — в общежитие.
В свою комнату он ворвался почти бегом. Сбросил с себя рабочий костюм, выхватил из тумбочки бритвенный прибор, сбегал на кухню за горячей водой и, почти не видя своего отражения в зеркале, стал бриться. Потом выбрасывал из чемодана рубашки, рассматривал их и злился, что не может решить, какую из них надеть, подбирал галстук, гладил брюки, — и все это делал безотчетно, механически. Он смотрел в себя, прислушивался к своему решению и почему-то верил, что делает правильно…
Галина открыла сразу, будто ждала его.
— Вы?!.
— Доброе утро.
Она не ответила. В ее глазах, больших и прозрачных, как ключевая вода, были и смятение, и радость, и недоверие. И вдруг она побледнела, заспешила — одной рукой стала поправлять прическу, другой — запахивать халатик на груди.
— Простите, я в таком виде… Не ждала. Я сейчас… — и повернулась, чтобы уйти.
— Не нужно, — сказал он и, пугаясь своей смелости, тихо тронул ее за плечо.
Она остановилась и медленно, словно раздумывая, повернулась к нему. Он во все глаза смотрел ей в лицо, и все ему нравилось в ней: и высокий белый лоб, обрамленный пушистыми завитками темных волос, и
