Верховная королева (Туманы Авалона - 2) - Мэрион Брэдли

Пройдя под низкой притолокой, они оказались в конюшне. Здесь, заслоняя свет дня, бесконечной чередой выстроились привязанные лошади. Приятно пахло соломой и сеном. Снаружи суетились люди: сооружали стога сена, устанавливали чучела из набитой чем-то кожи; входили и выходили, седлали лошадей.

Едва завидев Ланселета, один из воинов громко окликнул его:

- Скоро ли Верховный король и знатные гости будут готовы на нас полюбоваться, сэр? Не хочется выводить коней раньше времени, а то еще разнервничаются...

- Да скоро, скоро, - отозвался Ланселет. Рыцарь, стоявший позади одного из коней, при ближайшем рассмотрении оказался Гавейном.

- А, кузина, - приветствовал он Моргейну. - Ланс, не води ее сюда; здесь даме не место, многие из этих треклятых зверюг еще не объезжены. А ты по-прежнему собираешься выехать на том белом жеребце?

- Я не я буду, если не обуздаю негодника: Артур поскачет на нем в следующую же битву, даже если для этого я шею себе сверну!

- Не шутил бы ты так, - поморщился Гавейн.

- А кто сказал, что я шучу? Если Артур с ним не справится, так значит, в битву на нем поскачу я, а нынче вечером я покажу его всем собравшимся во славу королевы!

- Ланселет, - встревожилась Моргейна, - незачем тебе рисковать своей шеей. Гвенвифар все равно не способна отличить одну лошадь от другой; проскачи ты на палочке через весь двор, ты произведешь на нее впечатление ничуть не меньшее, нежели подвигами, достойными кентавра!

Ланселет смерил ее взглядом едва ли не презрительным; Моргейна с легкостью читала мысли юноши: " Откуда ей знать, как важно для него показать всему миру, что этот день нимало его не затронул?"

- Ступай седлай коня, Гавейн, и дай знать на ристалище, что через полчаса начинаем, - объявил Ланселет, - да спроси Кэя, не хочет ли он быть первым.

- Вот только не говори, что Кэй тоже поскачет, с его-то изувеченной ногой, - промолвил один из воинов, чужестранец, судя по выговору.

- А ты лишил бы Кэя возможности показать себя в том единственном боевом искусстве, где хромота его не имеет значения? Он и так вечно привязан к кухням и дамским покоям, - свирепо накинулся на него Гавейн.

- Да нет, нет, я уж понял, куда ты клонишь, - отозвался чужестранец и принялся седлать своего собственного коня. Моргейна коснулась руки Ланселета; тот глянул на свою спутницу сверху вниз, в глазах его вновь заплясали озорные искорки. "Вот сейчас, занимаясь подготовкой к скачкам, рискуя жизнью, совершая подвиги ради Артура, он позабыл про любовь и снова счастлив, - подумала про себя молодая женщина. - Удержать бы его здесь за этим делом подольше; не пришлось бы ему страдать ни по Гвенвифар, ни по иной другой женщине".

- Так покажи мне этого наводящего страх жеребца, на котором ты поскачешь, - попросила Моргейна.

Ланселет провел свою спутницу между рядами привязанных скакунов. Вот и он: серебристо-серый нос, длинная грива, точно шелковая пряжа, - крупный конь, и высокий - в холке не уступит ростом самому Ланселету. Жеребец запрокинул голову, фыркнул - ни дать ни взять огнедышащий дракон!

- Ах ты, красавец, - промолвил Ланселет, поглаживая коня по носу. Тот нервно прянул вбок и назад.

- Этого я выездил сам и сам приучил его к удилам и стременам, объяснил юноша Моргейне. - Это мой свадебный подарок Артуру: самому-то ему недосуг объезжать для себя скакуна. Я поклялся, что ко дню свадьбы он будет послушен и кроток, точно комнатная собачка.

- Заботливо подобранный подарок, - похвалила Моргейна.

- Да нет, просто другого у меня не нашлось, - отозвался Ланселет. - Я ведь небогат. Впрочем, в золоте и драгоценностях Артур все равно не нуждается; у него такого добра пруд пруди. А такой подарок могу подарить только я.

- Этот дар - часть тебя самого, - промолвила молодая женщина, думая про себя: "Как он любит Артура; вот поэтому так и мучается. Ведь терзается он не только потому, что его влечет к Гвенвифар; дело в том, что Артура он любит не меньше. Будь он просто-напросто бабником вроде Гавейна, я бы и жалеть его не стала; Гвенвифар - воплощенное целомудрие; то-то порадовалась бы я, глядя, как она даст ему от ворот поворот!"

- Хотелось бы мне на нем прокатиться, - проговорила она. - Лошадей я не боюсь.

- Да ты, Моргейна, похоже, ничего на свете не боишься, верно? рассмеялся Ланселет.

- О нет, кузен мой, - возразила она, разом посерьезнев. - Я боюсь очень многого.

- Ну, а я вот еще менее храбр, чем ты, - отозвался Ланселет. - Я боюсь сражений, и саксов, и боюсь погибнуть, не успев вкусить всего того, что может предложить жизнь. Так что я принимаю любой вызов... просто не смею отказаться. А еще я боюсь, что и Авалон, и христиане заблуждаются, и нет на свете никаких богов, и никаких Небес, и никакой загробной жизни, так что, когда я умру, я сгину навеки. Вот я и боюсь умереть раньше, чем изопью чашу жизни до дна.

- Сдается мне, ты уже почти всего отведал, - предположила Моргейна.

- О, что ты, Моргейна, нет, конечно; на свете еще столько всего, к чему я страстно стремлюсь; и всякий раз, когда я упускаю из рук желаемое, я горько сожалею и гадаю, что за слабость или неразумие удержали меня от того, чтобы поступить так, как хочу... - И с этими словами Ланселет резко развернулся, жадно обнял ее и притянул к себе.

"Им движет отчаяние, - с горечью думала Моргейна, - это не я ему нужна; он пытается забыть о том, что сегодня ночью Гвенвифар и Артур уснут в объятиях друг друга". Руки его, такие умелые и ловкие, со знанием дела ласкали ей грудь; он припал к ее губам, прильнул к ней всем своим мускулистым, крепким телом. Молодая женщина застыла в его объятиях, не шевелясь, упиваясь истомой и нарастающей жаждой, что сводила с ума, точно боль; сама того не сознавая, она теснее прижалась к нему, подстраиваясь к его движениям. Но едва он попытался увлечь ее к ближайшему стогу сена, она слабо запротестовала:

- Милый, ты безумен, в конюшне Артуровы ратники и конники так и кишат, их тут с полсотни, не меньше...

- А тебе есть до них дело? - прошептал Ланселет, и, трепеща всем телом от возбуждения, она еле слышно выдохнула:

- Нет. Нет!

Ланселет заставил ее лечь; она не сопротивлялась. Где-то в глубине сознания затаилась горечь: "Принцесса, герцогиня Корнуольская, жрица Авалона развлекается в сене, точно скотница какая-нибудь, и даже на костры Белтайна в оправдание себе не сошлешься!" Но Моргейна выбросила докучную думу из головы, позволяя рукам Ланселета ласкать себя. "Лучше так, чем разбить сердце Артуру". Моргейна сама не знала, ее ли это мысль или того мужчины, что навалился на нее всем телом, чьи нетерпеливые, охваченные исступлением пальцы оставляют на ее коже синяки; в поцелуях его ощущалось нечто свирепое, с такой яростью впивался он в ее губы. Моргейна-женщина почувствовала, как Ланселет взялся за ее платье, и откатилась в сторону, чтобы ослабить шнуровку.