Когда человека не было - Димитр Ангелов

Никогда еще ни земля, ни животные на земле не видели таких странных существ. Не знали их ни грау, ни мо-ка, ни даже белое светило. У этих существ были сильные косматые тела, живые блестящие глаза, рыжевато-черная шерсть и широкие сильные челюсти; они могли двигаться, встав на задние лапы, а передними размахивать во все стороны и хватать все, что захотят. Конечно, они были похожи на чунгов, но решительно были чем-то большим, нежели чунги, так как передние лапы стали у них руками; и они пользовались деревом и камнем так ловко и сознательно, как никакой другой чунг до них.

Но все же это были чунги. Это те же чунги, настоящие чунги. Во главе их большой стаи находится юный чунг. Юный чунг — самый прямой, самый сильный и смелый в целой стае; и все остальные чунги признают это и подражают ему во всем. Все считают его вожаком, и он вошел в их сознание, как Смелый чунг.

Близ него сидят Большой чунг и Старая пома, все еще прихрамывающая на заднюю лапу. Шкура у обоих поседела от старости, и в мускулах уже нет той упругости и силы, которая позволяла им выходить победителями из многих битв с крупными, сильными хищниками. Они тоже давно уже ходят на задних лапах, но долгое хождение зачастую утомляет их; и потому им трудно следовать за быстрыми и ловкими молодыми чунгами. Они тоже носят с собою по острому камню, не выпуская их даже тогда, когда начинают бежать на четвереньках. Они первыми открыли силу острого камня в борьбе с хищниками и своим личным примером научили этому и других чунгов.

Рядом со Смелым чунгом сидит одна молодая пома. Она не такая крупная и сильная, как Смелый чунг, но все же очень крупная и сильная и во всем остальном похожа на других пом в стае. Только шкура у нее имеет рыжевато-бурый цвет и блестит больше, чем у других пом, а туловище и ноги не так косматы, как у них. Этот рыжеватый цвет шерсти очень нравился молодым чунгам; и потому все молодые самцы отдавали предпочтение бурой поме. А когда она выросла и для нее пришло время выбирать себе пару, каждый самец хотел, чтобы она выбрала его. Они начали бить себя кулаками в грудь, реветь и наскакивать друг на друга; и каждый старался реветь как можно громче и страшнее, чтобы Бурая пома выбрала именно его.

Смелый чунг тоже хотел, чтобы она выбрала его, и потому тоже ударил себя кулаком в грудь и заревел. Его воинственный, вызывающий рев прозвучал мощнее и громче, чем рев других молодых чунгов. А так как он был самым сильным и смелым чунгом в стае, то никто не посмел вступить с ним в поединок, и Бурая пома выбрала его.

Она была последним детенышем Старой помы, у которой после нее уже не было детей. Но Смелый чунг не сознавал, что Бурая пома — его сестра, да и Бурая не знала, что Смелый — ее брат. Зато Смелый хорошо знал, что у нее скоро будет детеныш и что он не должен и не может расставаться с нею ни сейчас, ни после, когда ему придется заботиться о новорожденном и о его матери. Он знал, что она значит для него гораздо больше, чем Большой чунг, чем Старая пома и все другие чунги.

И оба хорошо знали, что до конца своей жизни всегда будут вместе, как всегда были вместе Большой чунг и Старая пома. Они знали, что новый детеныш появится скоро — может быть, сегодня, или завтра, или на следующий день после того… И Смелый поворачивал голову к Бурой, приближал к ней лицо и озабоченно вглядывавался. Потом он прикасался к ней губами и начинал перебирать ими, словно говоря: «Я с тобой и всегда буду с тобой. И мы оба позаботимся о нашем детеныше и не позволим, чтобы его съели ни ла-и, ни мо-ка, ни и-вод…»

Бурая пома благодарно посмотрела на него, потом тяжело вздохнула и загляделась куда-то вдаль. Она думала о маленьком чунге. Мысли у нее были совсем неясные, неопределенные; она сама не знала, что такое мысли, но от всего этого ощущала одновременно и тревогу, и радость.

В стае было еще много других семейств: наверное, больше, чем пальцев у одного чунга и еще у одного. Были и маленькие чунги. Некоторые помы носили на груди совсем маленьких детенышей, вцепившихся им пальцами в шерсть, и кормили их своим молоком. Детеныши постарше носили в руках камни и ветки. Они еще не знали, для чего им эти камни и ветки, потому что были еще маленькие; но они уже считали себя большими и во всем подражали взрослым.

Все чунги огляделись кругом и долго смотрели вдаль. Потом Смелый выпрямился, взмахнул суком, который держал в руке, двинулся вперед и гортанно крикнул:

— У-о-кха!

— У-о-кха! — повторили и другие чунги, подгоняя этим друг друга, и все двинулись вслед за Смелым — одни столпившись, другие рассеиваясь. От высоко расположенной скалистой пещеры начиналась широкая долина, еще окутанная голубоватым утренним туманом, и стая начала спускаться туда.

Откуда шли чунги? Куда они идут? Этого не мог бы сказать даже Смелый чунг, самый сильный и отважный из всех. Все они чувствовали, что кто-то непрестанно гонит их, гонит все дальше на юг, и что этот кто-то сильнее всех чунгов на земле и страшнее всех грау и всех мо-ка, собранных вместе. Этот кто-то, о котором у них не было никакого представления, — кроме того, что он похож на грау величиной с гору, — преследовал их с незапамятного времени. Этот грау неотступно шел по их следам, и все живое убегало от его леденящего дыхания.

Страшный, всесильный, всевластный, он убивал и замораживал даже деревья и превращал все в глухую белую пустыню. И животные неустанно убегали. Через равнины и каменистые осыпи, через высокие плоскогорья и глубокие ущелья, между стволами гигантских деревьев, через колючие кусты и болота, где не один из них тонул и погибал, а они продолжали двигаться все вперед и все время на юг.

Чунги не знали, в каком направлении двигаются и зачем должны двигаться в этом направлении. Они сознавали только, что белое светило должно всегда восходить по одну их сторону и заходить по другую. Но даже когда белого светила не бывало, даже когда им случалось идти ночью, они неизменно и безошибочно шли в одном и том же направлении.

Так они двигались день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Странное бегство, которое ни один чунг не сознавал как бегство, во время которого они рождались, вырастали, старели и умирали! Их стая то уменьшалась, то увеличивалась, так как все, оказавшиеся непригодными для этой новой, суровой действительности, отставали и умирали. Одни, одряхлев от старости, останавливались на отдых и засыпали, чтобы никогда не проснуться больше, а трупы их замерзали или бывали съедены. Других, которые не носили с собой острых камней и веток, растерзывали ла-и или мо-ка. Третьи тонули в болотах и топях. Четвертые падали во внезапно открывшиеся под ногами пропасти и ямы. Пятые умирали от голода и истощения. Но вместо них к стае присоединялись другие чунги или рождались новые, но и из этих могли уцелеть только те, которые оказывались наиболее сильными и приспособленными.

Глубоко в сознании чунгов таилось какое-то чувство, что все что им встречалось на этом пути на юг, все эти пещеры в скалах, безлесные равнины и обрывы, эти слабоветвистые деревья с острыми, как иглы, листьями уже знакомы им. Где-то глубоко у них в сознании таилось ощущение, что сейчас они возвращаются по пути, пройденному в далеком, полностью позабытом прошлом при другом бегстве на север, бегстве от другой могучей стихии, от какого-то свирепого пожара. Но воспоминание это настолько побледнело, стало таким смутным и неопределенным, что они ни в коем случае не могли представить себе своего прошлого — да это уже и не были те же чунги. Кроме того, морозный северный ветер и скудость пищи заставляли их думать только о том, как бы прокормиться и защититься от холода…

Уже совсем рассвело. Тяжело нависшие облака все ползли над вершинами деревьев и утесами, лишь время от времени разрываясь и открывая то там, то сям кратковременные просветы. Тогда широкая долина, по которой чунги шли на юг, покрывалась золотистыми пятнами в лучах белого светила. Одно такое золотистое пятно затрепетало совсем близко от чунгов, подползло к ним, согрело — и все они присели, щурясь от его теплоты. Так редко случалось белому светилу побаловать их, дать почувствовать свою теплоту и порадовать своими лучами. Целыми месяцами оно пряталось за серыми тучами, целыми месяцами небо бывало сердитым, и дни шли одни за другим, тяжелые, нерадостные, серые и холодные.

Присела на корточки и Старая пома, устало вздохнула и молча, устало зажмурилась. Она была уже совсем старая и чувствовала, как с каждым днем все больше теряет силы. Чувствовала, что приближается день, когда она должна будет отстать от прочих и умереть, как умирали тысячи других чунгов до нее. Чувствовала, как ее охватывает приятная, непривычная для чунгов истома и сонная, ленивая дремота. Ей хотелось отдыхать долго-долго. Хотелось спать долго-долго.

Но захочет ли Смелый чунг, вожак стаи, остановить стаю и ждать, пока она совсем отдохнет? Сделает ли он это для своей старухи-матери? Нет, Старая пома знала, что Смелый чунг, чунг-вожак, не сделает этого, не может сделать, не должен сделать. Потому что этот громадный, страшный грау, следов которого чунги не могли найти, но ледяное дыхание которого ощущали на коже, тогда настигнет и заморозит всех.