Рюрик - Галина Петреченко

— Ты… пьян? — прошептала Руцина. Голос ее был теплый, ласковый, счастливый. Ей не верилось, что она снова в его объятиях, что снова в ее губы впиваются жадные губы молодого, горячего князя рарогов. — Ты пьян, да? — смеясь, спросила она.

Он не ответил. Он лихорадочно целовал и ласкал это красивое стройное тело, изнемогая от желания.

И Руцина уступила ему, радуясь счастью, выпавшему и на ее долю в эту победную Святовитову ночь…

Проснувшись к полудню следующего дня, оба не спешили вставать.

— Ты возмужал, мой повелитель. — Руцина губами дотронулась до шрама на правом плече мужа. — А это откуда, когда ты был ранен?

Князь не ответил на ее последний вопрос, но глаза его на минуту потеплели. Он положил руку на грудь своей возлюбленной, рассмеялся и спрятал лицо в ее волосах.

Руцина не отстранялась от ласк, но вдруг брови ее нахмурились. Князь почувствовал перемену в ее настроении.

— Что? — недовольно спросил он. — Что-нибудь случилось? Больна маленькая Рюриковна?

— Нет, мой дорогой, — поцеловав мужа, ответила Руцина и встала с ложа. Она прикинулась крайне озабоченной, ибо ей нужно было, чтобы Рюрик, ее князь-малыш, понял, как важно то, что она сейчас ему скажет.

— Не тяни, Руц, — хмуро попросил он, сбросив с разгоряченного тела меховое покрывало. — Ты же знаешь, я терпеть не могу недомолвок.

— Тогда… — она потянулась к лавке и взяла брошенное на нее любимое серое полотняное платье с красной вышивкой на груди, — тогда выслушай меня и не сердись. — Руцина быстро нырнула в платье.

Рюрик поморщился: ему не хотелось видеть Руцину одетой.

— Сними с себя эту тряпку: мы так редко видимся, — хмуро пояснил он, вскочив с постели в мгновение ока, и снял с жены платье.

— Нет, нынче ты невыносим, — смеясь и слабо сопротивляясь, ответила Руцина, уже лежа в постели.

Рюрик ничего не ответил ей, а только жадно целовал, горячо и нежно ласкал любимое тело…

— Слава Христу! Ты наконец-то насытился, — счастливо улыбаясь мужу, устало проговорила Руцина.

Солнце, наверное, ушло на запад — Рюрик тяжело приподнял голову, с любопытством заглядывая в глаза жены.

Она отвернулась, тряхнула копной рыжих волос и попробовала встать, но Рюрик так крепко обнял ее, словно пригвоздил к постели, и хрипло потребовал:

— Ну-ка, повтори, моя дорогая, кого это ты сейчас славила?

Руцина повернулась под тяжелой рукой мужа лицом к нему, смело глянула в его глаза и четко сказала:

— Христа, бога иудейской бедноты!

— Та-ак, — протянул Рюрик и привстал, опершись на локоть, чтобы удобнее было наблюдать за женой.

«Значит, Верцин был прав, — угрюмо подумал князь, — предупредив меня о беседах миссионеров с моими женами… Руцина уже передо мной выступает в роли миссионерки. И она мне покоя не даст, я-то ее хорошо знаю… Закусила удила. Вон как неотрывно следит за выражением моего лица, думает, с чего начать», — размышлял про себя Рюрик, глядя на выжидательную позу жены.

— Знаешь, Руц, у нас свои боги, и мне непонятен этот новый бог, которого еще вдобавок признала богом иудейская беднота, — улыбаясь, ответил наконец Рюрик. — И тебе я не советую его любить, — серьезно добавил он.

— Только потому, что он бог бедноты? — переспросила Руц, не веря ни единому слову мужа.

— Да! — вяло отмахнулся Рюрик. — Ненавижу бедность, потому что она всюду преследует наше племя! — раздраженно пояснил он. — И ты знаешь, моя красавица, мне больше по нраву наш бог Радогост. Он веселит душу, вселяет надежду… Так и полежал бы подольше на пурпурном ложе, как он. Только вот красивого гуся для своей буйной головы никак не поймаю. — Рюрик вдруг весело рассмеялся, изображая выразительным жестом своих рук маленького гусенка на своей голове, как это было на всех славянских изображениях Радогоста.

Руцина грустно улыбнулась, глядя на то, как веселится ее муж, но что-то в этом веселье ее насторожило.

— Ну, а если уж поклоняться богу бедноты, то надо стать безропотным рабом и оставить свое племя, — очень грустно проговорил Рюрик и тяжело вздохнул.

— Мне больше нельзя говорить с князем рарогов? — ласково спросила Руц, пораженная переменой в его настроении, и хотела было поцеловать его, но вовремя сдержалась.

Рюрик еще раз глянул на нее, убедился в ее настойчивости и безнадежно подумал: «Пусть скажет все сейчас, другого такого случая я себе не позволю. Пусть говорит…»

— Говори, женщина! — позволил князь говорить своей первой, старшей, жене с той насмешливой торжественностью, с какой он обратился бы только к полуторагодовалой дочери.

Руцина легко встала с постели, быстро оделась и тотчас же заставила мужа последовать ее примеру.

Рюрик безропотно, но с явным удивлением и недовольством повиновался ей.

— На, поешь. — Руцина дала Рюрику кувшин с овсяным киселем и овсяную лепешку.

«Хорошо еще, что не заставила совершить омовение и постоять перед священным котелком», — хмуро подумал Рюрик и глянул в правый угол одрины княгини: котелок на серебряной треноге стоял на своем исконном месте.

Князь облегченно вздохнул: «Значит, Христос еще не так сильно ранил ее душу. Это уже лучше…» Он перевел взгляд на туалетный столик жены и ахнул; на столе стоял небольшой, но красивый, добротной работы позолоченный… семисвечник! «Так вот где причина ее озабоченности!.. Предки были правы, что запрещали хмельным князьям заходить к своим женам. Войдешь хмельным выйдешь одурманенным… Ну, Руцина!..» — Рюрик жевал лепешку, хлебал кисель и смотрел во все глаза на свою старшую жену.

«Так, значит, побеседуем, моя миссионерка?!» — мысленно он уже звал ее так и, недобро улыбнувшись, подумал: «А что, если ей удастся то, что не удалось тем, двоим…»

Руцина уловила перемену в его настроении, каким-то чудом угадала причину его сопротивления, но отступать уже не могла.

Это было не в ее характере. «Ну, будь что будет», — решила она и ринулась в бой.

— Рюрик, ты так улыбаешься, глядя на меня и семисвечник, будто всеведущ. А между тем, мой любимый, есть вещи, которые не может объяснить даже Бэрин.

Рюрик поставил на стол кувшин. Вот сейчас он понял, за что любит Руц, за упорство: уж если она что-то задумает, то пустит в ход все женские уловки, и слабость, и силу свою, но от своего не отступится. Он улыбнулся ей, кивнул: «Продолжай, я внемлю тебе». Она же, уловив эту его теплую, нежную улыбку, споткнулась на слове, печально подумала: «Господи, дай мне силы! Я так люблю его, что готова за одну его улыбку идти за ним куда угодно…»

Пытаясь нахмуриться, она свела брови и, вздохнув, смиренно попросила:

— Не смотри на меня так, Рюрик! Выслушай меня! — взмолилась она, сложив обе руки ладонями вместе, а затем на мгновение закрыла лицо руками.

Рюрик нахмурился:

— Я внимаю тебе, как самый усердный из сынов Израилевых когда тот услышал в пустыне Хорива знаменитые слова: «Я есмь Сущий!» — почти сурово произнес он, но она уловила в его тоне и едва заметную грусть.

«Отчего же? И как хорошо, что грусть прозвучала в его голосе!» обрадованно подумала было она, но ютчас же поняла и другое: «Ох, как ты не прост, мой Рюрик!»

— Ты мог бы соперничать с Иосифом Флавием… — перебила она его, и голос ее прозвучал глухо, словно Руцина поняла всю безнадежность затеянного ею разговора.

Рюрик же в тон ей продолжил:

— …написавшим историю еврейского народа от сотворения мира в двадцати книгах.

Руцина вспыхнула, подняла голову и глянула ему в глаза:

— Не надо так, Рюрик! Многие народы уже поверили, что Бог — один! убедительно проговорила она, но князь резко прервал ее.

— Я не Акила! — воскликнул он и решительно встал, — Я не тот грек из Понта, который отрекся от язычества во имя иудейства!

Руцина умолкла. Она поняла, что Рюрик не хочет этого разговора. Он уйдет — и все. А надо, надо сделать так, чтобы не ушел. Но как?! Как убедить его в том, что с верой в Христа не будет больше войн? Не будет кровопролитий?

Не нужно будет ковать шлемы и мечи. Мужчины не будут ходить в эти ужасные военные походы, а женщины и дети не будут оплакивать погибших и рвать на себе волосы от горя. Ну почему он так упорствует? По-че-му?..

Рюрик прошелся по одрине раз, другой и, видя, что Руц затаилась, а не отступила, — не столько решительно, сколько, пожалуй, как показалось Руцине, обреченно, проговорил:

— Вот что, моя миссионерка, — вслух назвав жену так, как уже не раз называл ее про себя, Рюрик не улыбнулся; при этом в его глазах были явная растерянность и досада, но он попытался это скрыть от жены и поэтому резко опустил голову. — Вот что, моя милая, пылкая Руц! Верь ты в этого Йогве или Христа. Мне все равно, как ты будешь называть своего сверхсущего. Но меня, слышишь, меня от Святовита, от моего Перуна, от Сварога, Стрибога — от всех моих богов ты не оторвешь! Я с молоком матери впитал их дух! Я с мечом отца принял их заветы! Я со шлемом Сакровира и его щитом защищал наши земли. Так почему сейчас, когда они даровали мне победу над лютыми германцами, почему сейчас я должен их предать и перейти в другую веру, приносить жертвы чужому богу? — . Он взял жену за плечи и слегка тряхнул ее.