Александрия - Дмитрий Барчук

Поздно вечером я отвез жену в частную клинику, где она наблюдалась. До плановых родов оставалось еще целых две недели, но ей стало настолько плохо, что дальше оставлять ее дома было опасно.

На следующее утро все столичные газеты цитировали заявление американского валютного спекулянта Джорджа Сороса о неизбежной девальвации рубля. В обменных пунктах за долларами выстроились огромные очереди. К полудню баксы подорожали на десять процентов. Многие банки (в том числе и наш) прекратили продавать валюту, а только покупали ее.

В вечерних новостях по ящику показали президента. Он шел по летному полю к самолету и на ходу, по-уральски растягивая фразу, как бы нараспев, уверенно заявлял:

– Я еще раз повторяю: никакой девальвации не будет…

А Татьяне становилось все хуже и хуже. Главный врач клиники сам позвонил мне на мобильный телефон и попросил срочно приехать.

– У вашей жены серьезное воспаление. Мы опасаемся за жизнь и матери, и ребенка, поэтому будет лучше, если мы вызовем преждевременные роды. Но, может быть, придется даже делать ей кесарево сечение, – поведал мне лучший гинеколог Москвы.

Я только спросил у него:

– Когда будет операция?

Доктор почесал свой седой затылок и ответил:

– Еще денек подержим ее на укольчиках. Снимем рецидив. А в понедельник с утра и ребеночка на свет божий попросим.

Хороший муж в такой критический момент должен быть рядом с женой. Но я, похоже, по роду своей деятельности не мог относиться к их числу. Все воскресенье я провел в офисе. По всем подразделениям холдинга я разослал приказ о немедленном перечислении всех рублевых средств на счета управляющей компании для последующей незамедлительной конвертации в валюту. Управляющим филиалам банка было дано строгое указание в понедельник с утра избавиться по любой цене от государственных облигаций.

С Таней я разговаривал только по телефону. Она держалась молодцом, пробовала даже шутить и настаивала, чтобы я не волновался за нее и ребенка, а занимался работой.

За Машкой стала присматривать моя мама. Благо Лешка укатил с друзьями на Кавказ. Танина же мама ухаживала за больным мужем в поселке под Наро-Фоминском и не могла приехать в Москву.

Домой я попал лишь во втором часу ночи. Сил хватило, чтобы только раздеться, даже душ и чистку зубов я оставил на утро.

В половине седьмого меня разбудил звонок по сотовому телефону, номер которого знали, кроме меня, только два человека в стране.

– Михаил Аркадьевич, сегодня правительство объявит технический дефолт по краткосрочным облигациям. Если успеваете, примите меры, – коротко и ясно поставил меня в известность голос, который часто слышала в новостях вся страна.

Я позвонил в гараж и вызвал машину на полвосьмого. Принял душ, умылся, побрился, надел свежую сорочку. Мама накормила меня яичницей. Я выпил чашку крепкого черного кофе и отправился не в больницу, а в головной офис холдинга.

За Уралом уже начался рабочий день. Многим филиалам удалось скинуть часть ГКО. Но, похоже, что не я один обладал инсайдерской информацией. К десяти часам утра по московскому времени уже никто не хотел покупать государственные облигации. Валюта же, наоборот, нужна была всем.

Я с тревогой ожидал сообщения из клиники, где в эти минуты оперировали мою жену, и начала торгов на Московской межбанковской валютной бирже. Как я и ожидал, едва открывшись, торги на ММВБ были тут же прекращены. Спрос на доллары и марки в разы превышал предложение. А это означало банкротство нашего банка, ибо девяносто процентов наших активов были номинированы в рублях, а займы мы осуществляли у иностранных банков в свободно конвертируемой валюте. Если рубль обесценится в два или три раза, то даже если распродать всю собственность банка и нефтяной компании, все равно не хватит денег рассчитаться с кредиторами.

Я сидел в мягком кожаном кресле за огромным письменным столом из благородного дерева в своем новом просторном кабинете, оснащенном по последнему слову техники, убранство которого проектировали лучшие итальянские дизайнеры, и отказывался верить, что все это больше мне не принадлежит. Я был разорен. Демократическое российское государство, которому я, как мог, пусть и не бескорыстно, но служил верой и правдой, в одночасье из миллиардера сделало меня нищим.

Я включил стереосистему, чтобы послушать новости на «Русском радио». И из мощных колонок мне в уши ударил монотонный голос Олега Газманова. Я никогда не был особым поклонником его таланта, но сейчас волей-неволей прислушался к словам песни:

Я сегодня не такой, как вчера.

Хоть голодный, но веселый и злой.

Нынче нечего мне больше терять.

Потеряет, значит, кто-то другой.

И вдруг зазвонил мобильный телефон, предназначенный для общения с семьей. Я ответил. Это был главный врач клиники.

– Операция прошла успешно. У вас родился сын, Михаил Аркадьевич. Три килограмма семьсот граммов. Богатырь. Состояние ребенка и мамы удовлетворительное. К вечеру можете их навестить. Поздравляю вас с прибавлением семейства…

– А кто это у вас так вкусно тушит картошку с курицей: мама или жена? – спрашивает меня Редактор, уминая уже вторую миску жаркого.

У меня у самого рот забит едой, потому я только утвердительно киваю головой ему в ответ. Но он меня понимает без слов.

– Счастливец. Как же вам повезло с женой! И где вы только таких баб находите? Умница, красавица, деньги сама зарабатывает, детей воспитывает, еще и готовит прекрасно. А мне попадаются исключительно одни стервы. Дважды женился, а все без толку. Теперь уж лучше бобылем помру, чем в очередной раз хомут на шею надену.

Мой собрат по несчастью, похоже, насытился. Довольный, он отвалился от стола. И его потянуло на разговор.

– Положительно во всем, что касается продолжения жизни, мы свободны только в мелочах. Нам лишь кажется, что это мы сами принимаем решения, а на самом деле за нас уже давно все решено: кому, с кем и как долго предстоит прожить вместе и завести детей. В этой великой эпопее под названием «Жизнь» никакие мы не сценаристы и даже не режиссеры, а всего-навсего актеры. Каждому из нас отведена его роль, и от личных качеств человека зависит только, насколько талантливо он ее сыграет.

– Что в голове у этих баб, никогда не поймешь! Вот и нашему бедному другу царю Александру тоже в браке не повезло. Оба ребенка, рожденные царицей Елизаветой, умерли в младенчестве. Но и они были не от него. Не в отсутствии общих детей коренилась причина размолвки супругов. На протяжении 32 лет совместной жизни царь откровенно изменял жене с многочисленными фаворитками. Он даже завел себе эрзац-семью с любовницей Марией Нарышкиной, родившей ему дочь Софью. Более того, не только не противодействовал, а наоборот, поощрял романы своей жены с другими мужчинами. Он, по сути, благословил на связь с Елизаветой своего друга Адама Чарторыйского. И почему же, вы думаете, император вел себя столь странно? Через год после свадьбы с Елизаветой доброхоты принесли ему письмо, написанное ее рукой, примерно такого содержания: «Я люблю Вас и буду любить, даже если против меня восстанет целый свет… Я теряю голову, у меня мутится разум. Ах! Если это будет продолжаться, то я сойду с ума! Я думаю о Вас весь день и ночью, когда просыпаюсь. Я вспоминаю тот сладостный миг, когда я вся отдалась Вам…» Как вы думаете, кому было адресовано это любовное послание? Мужу? Любовнику? Нет, Михаил Аркадьевич, опять не угадали. Эти пылкие признания в любви предназначались… прелестной графине Головиной, жене гофмаршала двора великого князя. Законная супруга наследника российского престола, похоже, оказалась лесбиянкой, или как сейчас принято научно выражаться, бисексуалкой, ибо совсем она мужчин не чуралась. Но самый главный парадокс заключается в том, что именно эта, с позволения сказать, женщина привела Александра Павловича к Богу. Воистину неисповедимы пути Господни!

– Он попался! Попался! – продолжал твердить про себя, как молитву, Александр, лакею же громко крикнул: – Пригласите полковника Мишо.

Когда посланник Кутузова переступил порог царских покоев, он не узнал своего государя. Перед ним стоял совсем другой человек. Решительный и целеустремленный.

– Полковник, я обдумал привезенные вами известия из ставки. И вот мой ответ фельдмаршалу. Ни о каких переговорах с Наполеоном не может быть и речи. Никакого мирного договора. Я скорее отращу себе бороду и буду питаться черствым хлебом в Сибири, нежели подпишу позор моего отечества и дорогих моих подданных, жертвы которых умею ценить.

Александр твердым решительным шагом подошел вплотную к курьеру, обнял его за плечи и сказал, глядя прямо ему в глаза: