Рабыня Вавилона - Джулия Стоун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девочки убежали. За ними последовали их рабы-воины, громадные персы с кинжалами и жалящими взглядами. Адапа кивнул и улыбнулся отцу. А тот спокойно сообщил ему о скорой свадьбе и помолвке, которая состоится сегодня вечером. Адапа окаменел. Улыбка застыла на губах.
— Это выгодный брак, сын. Деньги идут к деньгам, ты знаешь это. Сумукан-иддин один из богатейших людей города. Твою невесту зовут Иштар-умми.
Кажется, отец говорил еще что-то. Пальцы хрустнули в суставах. Адапа спрятал их за спину. Иштар-умми. В посиневшем проеме распахнутой двери зловеще горели знаки ее имени. С улицы донеслись неясные звуки, затем юноша отчетливо услышал стук копыт, приветственные возгласы, возбужденные голоса, смех.
— Что там? — машинально спросил Адапа.
— Приглашенные на помолвку. Все принадлежат нашей семье, — ответил Набу-лишир, и тут же, раскрыв объятия, пошел навстречу гостям, шумной толпой влезающим в дверной проем.
— Вина гостям! — крикнул Набу-лишир, ни к кому не обращаясь.
Тут же у него за спиной выросли рабы с кувшинами и чашами.
Неожиданно Адапа понял, что попал на чужой праздник. Это не его радость! Он не желает никаких помолвок!
— Я вхож в тот дом, — обнимая и похлопывая его по спине жирной ладонью, говорил писец визиря, двоюродный брат Набу-лишира. — Она красавица, поверь мне. Я много раз ее видел.
— Кого?
— Э-хе, да ты болен, что ли? Я о невесте твоей говорю, — сказал родственник.
— А, да, да. Отец! — крикнул Адапа. — Я устал. Хочу отдохнуть.
— Ну, так и ступай к себе, — отозвался судья… — Я пришлю за тобой.
Адапа оставил галдящую компанию и быстро пошел через вереницу комнат, стискивая зубы, чтобы не разрыдаться.
«Ничего не понимаю, — говорил он себе, ничего. Минуту назад я был счастлив. А теперь-то что мне делать?»
О, Ламассатум! Желтое платье, прямая спина, вот она несет на голове чашу; в профиль она похожа на маму.
Дворец бурлил. В дни новогоднего праздника все было не так, изменялось, простые вещи приобретали новые черты. Адапа со своим несчастьем не вписывался в общую картину радости. Мрачнее тучи, вошел он в дворцовые ворота, ни на что не глядя, проходил насквозь великолепный комплекс.
В Доме табличек никого не было. Полутемные комнаты, непривычно пустые, казались больше. Он вошел во внутренний двор. В глаза ударило солнце. Учитель сидел в тени пальм, что-то вычерчивая палкой на песке.
— Приветствую тебя, — сказал Адапа.
Старик не отозвался. Юноша встал рядом. Под ногами развернулась карта созвездий, он узнал шумерские знаки. Тень его лежала бесформенной синей кляксой. Острая палка старика поставила знак «саль» — женщина — как раз там, где было сердце Адапы. Черная старая собака лежала неподалеку, вытянув лапы, и ветер засыпал ее песком.
— Отойди. Ты мне застишь солнце, — сказал учитель. Адапа отшатнулся. — Сегодня пятое нисанну. Царь сейчас в храме, — продолжал старик. — Его ударят по лицу. Как каждый год. Это ничего. Надобно, чтобы хоть раз в год кто-то давал оплеуху. У других-то и дня без этого не проходит.
Адапа невольно оглянулся. Собака поднялась и поплелась к нему.
— Достала-таки тебя рука отца, — не меняя выражения лица, сказал старик.
— Не понимаю, что теперь делать, — отозвался Адапа, сглатывая горький, судорожный ком.
— Исполнять его волю, конечно.
Собака подняла тяжелую лобастую голову и неуверенно помахала хвостом. Юноша поглядел в ее слезящиеся глаза с рыжими тусклыми радужками.
— И пожертвовать собой, — Адапа закусил губу.
Старикан предпочитал плыть по течению — что ему до воли!
— Всегда приходится чем-то жертвовать, — кряхтя, отозвался учитель.
— Но я не хочу, — возразил Адапа. — К чему дурацкая свадьба? Я не жажду ее. Это моя жизнь. Откуда отцу знать, что для меня лучше?
— Тогда иди против отца.
Адапа опешил. Учитель поднял, наконец, лицо. Яркий свет выявил сотню морщин. Старик улыбался. Адапа покачал головой.
— Я так и думал, — сказал старик.
— Все очень глупо.
— Да, такова жизнь.
— Ты же мудрец, а говоришь такие затертые фразы.
— Мудрец — ты, сынок. А я — человек опытный. Не гонись за красотой слова. Она — в простоте.
Они говорили о науках, о жизни. Голос учителя успокаивал. И Адапе даже показалось, что не все так плохо. Ближе к полудню стало по-настоящему жарко, и он проводил старика в классную комнату, где было прохладно и сумеречно, а на чистой циновке разбросаны подушки. Раб-африканец вошел с кувшином в руках. Адапа попрощался со стариком.
Солнце ослепило. Порывы ветра сдували с глиняных плит мелкие песчинки и они, на мгновение образовав пыльное облачко, тут же опадали. Адапа быстро миновал двор. В прихожей не горел светильник, он ударился о порог и зашипел от боли. Рванул входную дверь — яркий свет. Ламассатум стояла, небрежно свесив руки вдоль тела. Ее ягодицы и острые лопатки прижимались к стене — теплым кирпичам, вымазанным известкой цвета неба. Какой-то шутник посадил на голубом фоне отпечаток грязной ладошки, и он, как корона, венчал ее нежную макушку.
Волосы были в беспорядке разбросаны по плечам. Голая ступня опиралась о стену, на колене натянулось платье, обрисовался треугольник между ног. Адапа увидел все в одно мгновение, а потом точно время пошло по-иному, он медленно приближался, расцветая улыбкой, а она лениво убирала волосы от лица.
— Это ты, — сказал он.
— Я, — еле слышно отозвалась Ламассатум.
— Не может быть.
— Почему? — она пожала плечами и исподлобья взглянула на Адапу, от чего его сердце зашлось в бешеном ритме.
— Во сне я вижу тебя чаще, чем наяву. Я даже почти поверил, что ты — сон.
— Значит, я тебе снилась? — Ламассатум рассмеялась.
— Каждую ночь, — ответил Адапа, приближаясь к девушке. — Я хотел сказать тебе об этом.
— Я видела, как ты входил сюда.
— И ты все это время стояла здесь? — брови его поползли вверх.
— Я ждала тебя, — она кивнула.
— Два потерянных часа! О, боги. А где твой кувшин?
Ламассатум передернула плечами, зазвенели ожерелья.
— Мне пора идти, — сказала она. — Меня ждут.
— Кто тебя ждет? — Адапа схватил ее за руку и привлек к себе. Ощутил прикосновение ее маленькой груди. — У тебя есть муж?
— Нет, — она оттолкнула его. — Нет! Я только хотела спросить.
— О чем?
— Это правда?
— Что? — Он снова потянулся к ней.
Она отступила.
— Ты сказал, что я красива, помнишь? И что служанки завидуют мне.
— Ламассатум, — он потер ладонью горло, не отводя глаз от ее лица. Она щурилась. — Ты самая красивая девушка во всем Вавилоне, Я хочу, чтобы ты знала об этом.