Рабыня Вавилона - Джулия Стоун

— Мне кажется, что все это неправильно, — выразил вслух Адапа свои мысли и отвел глаза.

— Молчи! — Набу-лишир быстро подошел к сыну, запустил в его волосы пятерню, бешено стиснул пальцы. Адапа тяжело сглотнул. — Молчи. И делай так, как я тебе велю. Так будет лучше для тебя. Ты меня понял?

— Чего ты хочешь от меня, отец?

— Для начала — чтобы ты вымылся. От тебя разит порочными женщинами.

Он оттолкнул сына и направился к рабочему столу. Адапа поспешил уйти отсюда. Он был взбешен. Но у двери все-таки задержался.

— Ты не прав, отец. Я не был в доме разврата.

Набу-лишир читал какой-то документ и поднял на сына сумрачный взгляд.

— Тем хуже для тебя, — сказал он.

Наутро Адапа поехал во дворец. Необходимо было увидеть Ламассатум. Моисей, исхудавший, еще слабый после болезни, запряг мулов. Солнце недавно поднялось. Пыль под ногами была теплая, горько пахли розы, аромат звенел в воздухе. В белом плаще, с драгоценной застежкой у плеча, Адапа вышел к повозке.

— Поехали, — бросил он вознице. — Отцу незачем нас видеть.

Улицы уже были запружены повозками, толпы людей гудели, точно рои пчел. То тут, то там вскрикивали торговцы. Адапу снова мучила головная боль. Он с ненавистью смотрел на уличную суету.

Было утро десятого нисанну. В этот день начинались народные гулянья, театрализованные представления, шествия. Сегодня Навуходоносор коснется рук Мардука и попросит бога подняться. Царь снова будет утвержден на троне.

У пристани уже стоит священный корабль процессий, его нос украшен змеиной головой, а сам корабль — золотом и драгоценными камнями. Изваяния Мардука и других богов поплывут по сияющему, сине-зеленому Евфрату, в белой бахроме пены, горячих брызгах воды и солнца. За стенами Вавилона распахнутся двери Дома новогоднего праздника, где разыграют представления о жизни верховного божества. Затем Мардук исчезнет, а вместе с ним исчезнут солнце и луна. Лишь «блистающей» богине под силу вернуть все на свои места, она отыщет пропажу, и величественные супруги, Мардук и Цар-панит, снова войдут в город, но уже по суше — по Дороге процессий через Ворота Иштар.

Миновав хмурых стражников, Адапа оказался в привычной атмосфере. В первом большом дворе, как всегда, было многолюдно. Постоянные обитатели служебных помещений — чиновники и поставщики царского двора — спешили мимо с озабоченными лицами, не глядя на него. И Адапа проходил сквозь них, как клинок.

Он думал о Ламасеатум, как о случившемся событии, части самого себя. Когда он ехал ко дворцу, ему казалось, что, стоит только захотеть, и она появится перед ним. Но этого не произошло, и он на миг остановился в нерешительности, удивляясь себе самому, своей неосторожности. Как он мог! Обнажить свое сердце, все уязвимые места.

«Но где же искать ее? О, боги! Как это произошло? Как, не любя прежде, я смог понять, что это — любовь? Значит, для меня она — такая?» Адапа шел, а широкий двор никак не кончался, ограниченный с двух сторон высокими стенами. Впереди монументальные ворота кололи зубцами небо, где не было ни птиц, ни теней, а яркость и контраст все возрастали, так, что резало глаза. И она с хрупким запястьем над приподнятым рукавом, узкой полоской кожи в теневой окантовке, была больше неба, больше его сердца, готового плакать, умирать от любви.

Одновременно случилось три вещи: кто-то закричал над самым его ухом, призывая кого-то в черной завитой бороде; стража внутренних ворот преградила ему дорогу; и из темного проема раскрытой двери вышла Ламасеатум. Он сказал стражнику… Что он сказал?.. Тень ворот отобразилась на песке. Стражник его пропустил. Она уже быстро шла навстречу. Адапа оцепенел и безмолвно смотрел, как она ставит ноги в собственную тень, как в пропасть.

— Я не могла прийти, прости, — сказала она вместо приветствия, и он сразу простил все муки последних дней.

— Я. так и думал, — поспешно отозвался он. — А хотела?

Она на секунду отвела глаза. Кивнула.

— Хотела. Но мне нельзя было покидать дворец. Ты приехал к учителю?

— Нет.

— Нет?

Он покачал головой, сцепил в замок нервные пальцы.

— Нет. Учитель занимал очень важное место в моей жизни. До определенного момента.

Он сделал паузу, взял ее за плечи. Ламассатум вспыхнула.

— Нежная душа, — прошептал он. — Хочешь, я буду ждать тебя сегодня? Там же. Хочешь? Я пришел сюда, чтобы увидеть тебя. Только за этим, — шептал он, склонившись, и ее жесткие черные завитки щекотали его подбородок. Она зажмурилась. Его шепот обжигал ее розовое ухо.

— Адапа, ты не представляешь, как я…

Она закрыла рот ладонями, наложив одну на другую, как печать. Солнце барахталось в смеженных ресницах. Он выжидающе смотрел.

— Сегодня в городе творится нечто невообразимое. «Все гуляют. Пойдем туда прямо сейчас, там музыка, толпы, мы будем вместе.

— Не могу.

Ее правая бровь изогнулась. Девушка испуганно отстранилась.

— Я не могу никуда идти.

— Почему? — Адапа улыбался. — Мы только повеселимся и все. У меня есть деньги. Сегодня же праздник, Ламассатум!

Она покачала головой.

— Ну, тогда встретимся вечером?

— Хорошо, — сказала она и оглянулась. — Как стемнеет, я приду на Пятачок Ювелиров.

В распахнутом проходе канцелярии показалась мужская фигура со сложенными на груди руками. Взгляд Ламассатум метнулся в сторону.

— Мне пора, — сказала она быстро.

— До вечера! — воскликнул окрыленный ее обещанием прийти Адапа.

— Да, да, до вечера, — отозвалась она уже из другой плоскости бытия, уже уходя, уходя вновь.

Адапа был как весенний ветер. Разноцветный мир мерцал, смотрел на Адапу сотнями глаз, кричал сотнями голосов. Адапа бежал к повозке, за ним по плитам прыгала тень, легкий плащ, скрепленный у плеча драгоценной брошью, наполнялся воздухом.

Лошади трусили к кварталу Рука небес, выбивая из дороги пыль, домой, где по комнате ходил раздраженный Набу-лишир, отдавая слугам распоряжения, где на циновке, — скрестив ноги, сидел писец, и внезапно запахло миртовым маслом оттого, что его покойная жена прошла мимо.

— Моисей, — Адапа похлопал возницу по спине. — Давай, заедем на пристань. Хочу посмотреть, как грузят изваяния.

— Хорошо, господин, — отозвался иудей, и повозка сделала плавный полукруг.

Гигантская толпа собралась на пристани. Сиял Евфрат, над подвижными головами трепетали зеленые пальмовые ветви. Подъехать ближе было невозможно, и Адапа поднялся во весь рост в повозке, пытаясь разглядеть происходящее.

Большой корабль с нарисованными драконами на бортах, с поднятыми веслами и спущенными сходнями стоял у пристани. Процессия жрецов, несущих Мардука и всю его свиту, уже миновала рыночную площадь и голое, знойное пространство пристани, теперь переполненное народом. Толпа восторженно заревела, и Адапа рассмотрел, как под сиреневым парусом отходит священный корабль процессий. Он отправился вверх по Евфрату, к украшенному полотнищами Дому новогоднего праздника, где свершались важные церемонии.