Лужайки, где пляшут скворечники - Владислав Крапивин

Ох как не захотелось Артему в эту тьму! Но Кей сказал не­терпеливо:

— Идем.

Напрасно Артем боялся. Да, они оказались в сплошной тьме, но тьма была не страшная. Наоборот — добрая. Теплая, мохнатая, она терлась об Артема, как черные ласковые коты. И еще — сразу стало ясно, что это не тьма закрытого помеще­ния. Она была слишком обширна. Артем и Кей оказались не внутри цеха, как можно было ожидать, а на открытом пространстве. Во мраке ощущались теплые каменные дома и брусчатка старой площади. Они дышали.

Артем вспомнил. Такое он однажды видел во сне. На блокпосту, во время короткого ночного отдыха. Снилось, что он вернулся домой. Навсегда. В свой город. Это не совсем тот город, но родной и добрый. Артем вышел на привокзаль­ную площадь. Здесь медленно погас единственный фонарь и в наступившей тьме началось таинственное передвижение пространств. В этом передвижении не было ни малейшей уг­розы, а была лишь добродушная хитрость. Так родители не пускают своего малыша раньше срока в комнату, где наряжа­ется елка и готовятся подарки…

И Артем там, в этом сне, вдруг понял, что сейчас будет. Мигая неяркими подфарниками, выкатит из темноты бес­шумный автомобиль-такси. Пожилой водитель опустит в дверце стекло.

— Ну что, паренёк? Поедем к маме?

И он поедет к маме. Она снимает двухкомнатную кварти­ру на втором этаже деревянного старого дома. Кто сказал, что мамы нет на свете? Она ждет Тёма в комнате с потертыми ко­фейными обоями, ворчливым пожилым холодильником, желтой лампой и охапкой ромашек, что стоят в трехлитровой банке на обшарпанном подоконнике с чешуйками пересо­хшей краски. Артем заранее видел все это, хотя машина еще не появилась, он только ждал ее. В ожидании не было нетер­пения и страха. Была спокойная радость, потому что ничего плохого случиться уже не могло…

Потом застреляли, и Артем вскочил с топчана. Какой-то автомобиль (совсем не тот) хотел пробиться через шлагбаум. Неизвестных отогнали очередями. Те пальнули в ответ, оца­рапали плечо сержанту Анохину и укатили в степь. Анохин матерился, стаскивая тужурку с набухшим рукавом. Артем же старался одно: удержать в памяти недавний сон, в котором была странная надежда…

А сейчас вокруг была такая же тьма. И Артем шепотом сказал Кею:

— По-моему, вот-вот подъедет такси.

— Нет. Подъедет трамвай. Слышишь, дребезжит? Тогда и Артем услышал где-то за границей теплого мрака позвякивание. (Вот странно: на той привокзальной площа­ди даже не было трамвайных путей.) Дребезжащий вагон с тремя желтыми фарами — по бокам и сверху — выдвинулся из дальней черноты. Проступили и неяркие окошки. А по блестящим рельсам побежали впереди трамвая два блика. Трамвай звякнул и замер в пяти шагах.

— Тём, скорей!

И они прыгнули на заднюю площадку.

Внутри не было ни души. Непонятно даже, был ли кто-нибудь впереди — за непрозрачным стеклом водительского отсека. Может быть, пустой трамвай бегает по загадочному Городу сам по себе?

Вагон дернулся и поехал. Молочные лампочки на полу­круглом потолке засветились поярче.

— Кей, надо ведь, наверно, платить? — Артем опасался нарушить правила незнакомого мира. Но не было никакого намека на кассу. Не говоря уже о кондукторе. Кей махнул рукой. — Старина какая, — заметил Артем. Трамвай был как из прошлого века. Маленькие квадратные окошки, медные трубки поручней, красные плюшевые диванчики (изрядно потертые), пол из деревянных реек. Стекла дребезжали, лам­почки мигали, поручни звякали.

Задняя площадка была полукруглая, сиденье — в форме подковы. На нем подрагивал пластмассовый розовый поро­сенок в синей бескозырке. Он смотрел на Кея и Тёма с опас­кой и просьбой: «Не трогайте меня, ладно? Меня позабыли, но за мной обязательно вернутся». «Конечно», — улыбнулся ему сквозь тревогу Артем.

Город за трамвайными стеклами неторопливо убегал назад. Редкие фонари, квадратные, овальные и полукруглые окна с частыми переплетами. Дома были в три-четыре этажа. Темно-серые на фоне черноты. Порой их выступы напоми­нали носы старинных дредноутов.

Артем и Кей не садились. Артем держался за поручень, а Кей прижимался к его боку спиной. И светил шариком на план, хотя и без того рисунок был различим.

— Кей, куда мы едем?

— Ты же знаешь: на площадь Горбатого Фонарщика.

— Я понимаю. Но ты уверен, что трамвай идет туда?

— Пока да. Шарик горит ярко… Только Зонтик не очень разборчиво тут нацарапал, я не пойму… Да он не виноват. Город-то растет, меняется каждый день. Каждую пятницу…

— Почему? Кей на миг вскинул сумрачные глаза. Ему не хотелось го­ворить. «Он думает каждую секунду: как там Лелька?» — вспомнил Артем.

И все же Кей сказал:

— Он еще не достроен… Его начали строить три мальчи­ка, а потом он взялся расти. Сам. Ну… не только в размерах расти, а как бы вообще. Во времени. Вперед и назад. И у него появилась своя история. Видишь, он даже старинный…

Артем не очень-то видел. Чего там: фонари да окна. Но поверил.

— Ну вот, — вздохнул Кей. — Город растет, а сомбро ни­чего не могут понять. Он вроде бы не их рук дело, хотя и часть Пространств. Он с Пространствами взаимосвязан. Но сомбро не решаются входить в него, чтобы не нарушить непонятную структуру. И другим не велят.

— А как же мы? Вдруг что-то нарушим? Кей дернул плечом:

— Да ничего не будет! И… у нас же нет выхода.

— Кей, а жители-то тут есть?

— Как везде…

— Откуда? Не мальчишки же их вылепили из пластилина!

— Конечно, нет… Зонтик говорит, это люди с другого этажа Пространств. Может, они в чем-то даже мы сами….

— Непонятно.

— Ага… Тём, не в этом дело. Достать бы витанол-альфа… Артем примолк. А спрятанный где-то динамик сказал хрипловато, как труба старинного граммофона:

— Господа, трамвай идет в парк. Если кому-то в центр, соблаговолите сойти на следующей остановке.

— А где этот парк? — испуганно спросил Кей у Артема. Динамик отозвался с готовностью:

— Парк за Грушевым мостом, у Мельничного болота. Тогда Кей спросил уже громко, в пространство:

— А где площадь Горбатого Фонарщика? И снова динамик отозвался с охотой:

— Это недалеко от центра. Можно пройти по улице Ста­рых Пивоваров, потом под Колокольную арку. — Голос был мужской, солидный. Так и представился пожилой кондуктор с закрученными усами и в форменной фуражке.

Трамвай начал тормозить, и Кей прыгнул с подножки, не дожидаясь остановки.

— Мальчик, нехорошо, — сказал вслед невидимый кондуктор. Артем попрощался глазами с пластмассовым поро­сенком и прыгнул за Кеем.

Трамвай укатил. Кей стоял на дощатом перрончике, шарик ровно горел в его пальцах, они розово просвечивали.

— Ну? — сказал Артем.

Кей махнул шариком вперед:

— Кажется, нам туда.

Они перешли трамвайный путь и оказались на улице, ос­вещенной неяркими фонарями. Фонари висели у старинных дверей и ворот на кованых кронштейнах. Свет от граненых стекол веером падал на тротуарные плиты, желтыми крылья­ми пролетал по мелькающим ногам Кея — тот быстро (и чуть прихрамывая) шагал впереди. Костюм Кея странно загорался в лучах: темные зигзаги индейского узора терялись в сумраке, а желтые и ярко-алые вдруг начинали светиться изломанны­ми контурами. Светились и бело-пепельные волосы.

«Сон какой-то», — мелькнуло у Артема.

Он не мог даже разглядеть домов. Они над фонарями уходили ввысь, как темные изломанные утесы. Среди утесов го­рела россыпь окошек разной величины и цвета — голубова­тых, розовых, желтых. А небо над улицей было совсем не то, что над Пустырями, — не летнее, а густо-черное, как в теплом безоблачном сентябре. С белыми стеклянными звездами.

Изредка попадались прохожие: тетушка с двумя тяжелы­ми кошелками, высокий мужчина в кителе и красной фураж­ке дежурного начальника станции, небритый дядька в вой­лочной шляпе — он тащил на спине большущий оркестровый барабан. Потом — девушка в белых джинсах и безрукавке, с желтыми волосами до пояса. Она ехала на роликах. Ехать было неловко, ролики спотыкались на стыках плит. Она до­садливо глянула на Кея и Артема.

«Спросить бы, правильно ли идем», — подумал Артем. Но тут под фонарем заблестела белая эмалевая таблица в рамке из железного кружева. На ней синие слова: «Ул. Ст. Пивоваров».

— Я же говорил! — быстро оглянулся Кей. И опять: топ-топ-топ кроссовками по камням. Проплыл над домами белый, как яйцо громадной птицы Рух, купол. Наверно, его подсвечивали специальными фонарями. Где-то переклика­лись дети — в точности как в сумерках на Пустырях. Пахло теплым ракушечником и какими-то цветами, кажется, резе­дой. В ночную завороженность Города можно было бы окунуться как в приключения. Если бы не стучащая мысль о Лельке….