Лужайки, где пляшут скворечники - Владислав Крапивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Больше я с ним разговоров не вел…
Были у него три дружка. Ну, не совсем дружки, а, скорее, подпевалы, но держались они друг друга крепко. И однажды пошли они в секрет на излучину горной тропы, в хитрое место под названием «Бейсболка». Это мы его так прозвали. Потому что тропа идет по круглому козырьку, который нависает над пропастью. Там иногда ходили связные и разведчики. Не наши, а их. Не по тропе, разумеется, а поверху, среди скал. Не часто ходили, потому что место известное, они знали, что наши секреты бывают там регулярно.
Ну, секрет — дело такое. Протянули по траве и камням проволоку с гремучими жестянками, на тропу, сразу за поворотом, кинули кольца проволоки-колючки, сами — в кусты. И так на полсуток…
Но тут полсуток не получилось. Надо было заткнуть брешь в другом, более опасном месте, и наш майор говорит мне:
«Студент, сгоняй на Бейсболку, скажи, что я велел перебраться к Бараньей Кости, там на перевале ждут гостей…»
Фамилия этого майора была красивая такая, «цветочная» — Орхидеев. Хороший мужик, хотя и говорили, что странный немного. Мол, чересчур задумчивый. Неизвестно, почему его послали командовать полуротой, должность-то капитанская… Ну вот, сказал мне это Орхидеев, я говорю «есть, Андрей Данилыч» и пошел. Как говорится, «заместо радио». Потому что секрету полагалась рация, но с этим делом был бардак.
Вообще-то одному не положено ходить по таким местам, только людей у нас совсем было мало… И ничего, добрался.
А там, Нитка, эти четверо не в укрытии сидят, а прямо на тропе, на козырьке, готовятся… к одному делу… Вот тут это и случилось.
— Что, Тём? — зябко сказала Нитка.
— Они поймали двух пацанов… Один лет тринадцати, а второй вроде Кея. Даже поменьше. И по виду совсем не горец, а светленький такой. Ну, совсем городской мальчик, который на лето приехал в деревню. Впрочем, такие там, среди местных, тоже встречаются… Связали Птичкины парни этих мальчишек, бросили к скале и совещаются.
Я говорю:
«Это кто?»
А Птичка мне:
«Это, Студент, те птенчики, что вчера запустили гранату в наш транспортер на повороте у Кассадара. Все приметы сходятся, особенно вот у этого, беленького. До чего симпатичный, прямо отличник. Ты, Студент, наверно таким же был, когда жил у мамы под крылышком… Ха, птичка!»
Мальчишки молчат, губы закусили и стреляют глазами. У младшего глаза мокрые… А двое Птичкиных дружков разматывают проволоку. Не простую, а колючую…
Теперь, Нитка, ты сожми зубы и слушай… даже если невтерпеж. Потому что я должен про это наконец рассказать…
Зверства там было много. С той и с другой стороны. Много есть книжек и кино про войну, но там такое не показывают. Все больше про геройство. А геройства на войне гораздо меньше, чем зверства. По крайней мере, в наше время. Может, раньше и было какое-то благородство, а нынче… И с лазутчиками, со снайперами там не церемонились, если поймают… И если убьют сразу, это еще повезло бедняге. Многие считают, что просто убить — нету смысла. Это, мол, с каждым из нас может случиться в любой миг. А пойманный должен расплатиться сполна… И вот придумал кто-то такой «аттракцион». Говорят, что они придумали, да не все ли равно… Ты уж терпи, раз хочешь все знать… В человека сзади втыкают заостренную проволоку. Ну, как раньше на кол сажали. Но кол, он толстый, а проволока проходит легко. Человек, говорят, сперва даже не кричит. Может, от шока… И выходит эта проволока иногда изо рта, иногда откуда-нибудь из-под ключицы… Потом этот конец проволоки приматывают к чему-нибудь наверху, к дереву, например, а другой конец спускают под обрыв… И толкают человека. И он едет по проволоке вниз. А чтобы ехал не очень быстро, к гладкой проволоке привязывают снизу другую, колючую, сколько хватит длины…
— Тём…
— Помолчи, Нитка. Я про это никому еще не говорил. А ты должна понять, почему я… там…
— Что?
— Тяжелые мужики едут вниз быстро даже по колючкам. А те, кто полегче… такие вот пацанята… Кстати, остряки-интеллектуалы назвали это «через тернии к звездам». Только звезды, мол, не вверху и даже не внизу, а из глаз… И вот Птичка с дружками разматывал проволоку…
— И ты… их…
— Всех четверых, веером. Из-под локтя… Автомат короткий такой, тяжелый, называется «Б-1». Буйносов, первая модель, десантный вариант. Носят сбоку на ремне, как сумку. Можно одной рукой, от пояса… Но я же не сразу…
Я не сразу…
Я сперва им сказал:
«Ребята, Данилыч велел срочно двигать на Баранью Кость, затыкать дыру. А этих я, давайте, доставлю Данилычу, он разберется».
Птичка оскалился:
«Ха, за дурачков держишь? Данилыч сдаст их на фильтро-пункт или отпустит совсем. За недоказанностью. Он же чистоплюй, как ты… Если боишься глядеть, отвернись, а мы этих цыпляток — на шашлычок… — И говорит одному из своих: — Ну-ка, сними с них штаны, чтобы поточнее…
Нитка, я не сразу… Я им сказал с самой последней убедительностью:
«Ребята, не надо. Вы же все-таки хоть немножко еще люди. Вас же… матери тоже молоком кормили когда-то… Ребята…»
А Птичка мне:
«Что, Студент, хочешь опять балалайкой по танку?»
А трое других смеются:
«Может, хочешь с ними, Студентик? Никто не увидит, внизу глубоко…»
Один шагнул к мальчишкам, я — палец на спуск. «Назад», — говорю. Тут Птичка все понял. Глянул на меня и понял. Ему бы уйти и увести других. А он стал нагибаться за снятым автоматом. Я еще раз говорю: «Не надо, Птичка…» Он поднял, навел… Не успел…
— Ты их… наповал?
— «Бэ-один» всегда наповал, раненых почти не бывает. Там пули-перевертыши…
— А потом?..
— Потом смотрю — они лежат. Кто как… И ничего не чувствую. Лишь мысль: вот ведь странное дело — только что были живые, и нате вам… Наверно, дело в том, что я и сам в тот миг как бы умер. Отрезал себя от жизни. Осталось сделать немного.
Я развязал ребят и сказал:
«Идите».
Старший говорит мне:
«Идем с нами, ты будешь наш брат».
Но я не хотел с ними. Зачем? Я вообще ничего не хотел. Только старался не смотреть на тех, кто лежал. Но все же капелька любопытства оставалась во мне, я спросил старшего:
«Правда, что ты кинул гранату?»
А тот: «Это не я, это он кинул, — и кивает на маленького. — Он не сумел, она не взорвалась. У меня-то взорвалась бы…»
«Вам так нравится воевать?»
А старший опять про маленького:
«Его мать придавило в доме, от бомбы. Она там сгорела живьем…»
Я снова сказал:
«Идите».
И тут маленький мне:
«Если вы не пойдете с нами, вас убьют».
А чего меня было убивать? Я и так…
«Уходите, ребята…»
И они ушли. Скользнули между скал, как змейки.
А я… Мне надо было, конечно, сразу пулю в себя, но… Нет, я не боялся. Просто казалось, что не все еще сделал. Не все сказал.
Я вернулся на базу, положил автомат перед Орхидеевым.
— Майор, я только что расстрелял состав секрета на Бейсболке.
Он… как-то сразу поверил. Так мне показалось. Наверно, такое было у меня лицо. Но не дрогнул, приказал спокойным голосом:
«Доложи в деталях».
«Докладываю. Они поймали двух пацанов и хотели устроить самосуд. С проволокой. Я просил: не надо. Они смеялись… Они обязательно убили бы их…»
Орхидеев молчал, молчал. По-моему, очень долго. Начался обстрел из минометов, но мины рвались далеко за поселком. Кажется, в той стороне, где Бейсболка. Майор встал.
«Поехали. Я хочу посмотреть, что там…» — И подвинул мне автомат. И я взял, и мы поехали на его «козленке». Вдвоем. Пока позволяла дорога. А дальше — пешком. Он шел впереди, а я за ним. С автоматом. И он ни разу не оглянулся. Потом мы увидели за кустами и скалами дым и почуяли запах, такой, как после взрыва. Подошли к повороту и видим: «бейсбольного» козырька нет. Обрушен минами. Ничего нет. Пустота…
Орхидеев обернулся, но посмотрел не на меня, а мимо. И говорит:
«Надо докладывать то, что есть, а не молоть всякую чушь, Темрюк. Если ты увидел, что секрет погиб от взрыва, нельзя давать волю нервам. У всех мозги сдвинуты, но надо держать себя в руках… Ты понял меня, Студент? Иди выпей водки и опомнись. А я буду писать рапорт начальству…»
Мы пошли, и я выпил бутылку и сразу уснул. Потом меня рвало, но уже казалось, что и правда ничего не было. Так я прожил еще сутки. Через день майора Орхидеева убил горский снайпер. А еще через два дня рядом со мной рванул фугас-ловушка. Тех, кто шел впереди, — в клочья, а я очнулся в госпитале.
И там, когда поправлялся, я, Нитка, снова вспоминал все, что было. Иногда спокойно, а иногда с мучением. Но всякий раз я знал: если бы такое началось снова, я бы опять нажал на спуск…
— Бедненький ты мой… — сказала Нитка, словно малышу, который запнулся и ободрал коленку. И погладила его плечо. А потом вдруг дернулась: — Тём! А при чем тут призрак? Какой?
