Лужайки, где пляшут скворечники - Владислав Крапивин

— Не лишено логики, — заметил Егорыч. — Сомбро — люди затененной страны.

— Почему же затененной? — вступился за Пространства Артем. — Она вполне солнечная.

— Да, для нас. А для многих других скрыта тенью недоступности. Разве не так? Прячет под этой тенью свои… странности…

— Странная страна Сомбро. Это звучит лучше, чем Пустыри, — сказал Володя.

— Вот именно, вот именно… А ты, Тём, кстати, мог бы помочь мне в изысканиях. Как-никак будущий археолог.

— Я, Егорыч, уйду из археологии. В историографию.

— Что так? — удивился Володя.

— А вот так… В археологии где ни копнут, сразу натыкаются на оружие. Всех времен и народов. А я насмотрелся на него… Аллергия…

— А в историографии что? — хмыкнул Володя. — Какая эпоха без войн?

— Ну… там все академично и абстрактно.

— Да милый ты мой, я же не землю рыть зову тебя, — заволновался Егорыч. — Раскопать хочется суть и природу здешнего края. Почуять их, так сказать, философию… Кстати, пока это всё лучше нас чуют здешние дети. Взять хотя бы твоего же Кея. Он в Пространства врос, можно сказать, по уши. Сделался сам почти что сомбро.

Это… да, это почему-то не очень понравилось Кею. Хотя что плохого? Артем насупился, пытаясь понять себя. А Володю будто дернули за язык:

— С этим пацаном вообще странная история. Почти мистика.

— Почему? — дернулся Артем.

— Ну, посуди. Как попал сюда — неизвестно. Как уцелел в автобусе — непонятно. Просто передача «Очевидное-невероятное»…

— Все известно и понятно! — неожиданно для себя ощетинился Артем. — Сюда пришел, потому что некуда было. А спасся от взрыва, потому что сбежал из автобуса.

— Да знаю я… — Володя не заметил сердитости Артема (может, оттого, что она была слабенькая). — Эта история мне известна. Водитель автобуса был приятель мужа моей сестры… Странно, что никто не заметил побега, будто… мальчик был там до конца… Кстати, ведь и после ничего не заметили. Объявили, что погибших девять, хотя должно было оказаться восемь. Разве не мистика? И на общей могиле все их имена. И его… Ты разве не знал?

— Я не знал… Но к чему ты мне все это изложил?! — вдруг взорвался Артем. Чтобы заглушить всколыхнувшийся страх.

Володя вцепился в бородку.

— Артем, ты чего? Ты… извини. Я же к чему это? Потому что… ну, повезло парнишке, и слава Богу. Это я и хотел сказать.

— Я к тому, что… Нитка все еще не пришла в себя, — остыл Артем. — Ты с ней про такое не говори…

— Да ни за что на свете!

Страх поубавился, но не улегся совсем. Артем допил чай и заспешил домой. Ремонт, мол. А сам думал об этом. Дурацкие такие мысли прыгали: «А что, если… Да брось ты! Совсем спятил, что ли?.. А почему «спятил»? Если вокруг столько непонятного, разве не может быть и такое?.. Сомбро… Тени… А если и он?

К счастью, сомнения длились недолго. Когда Артем подходил к дому, с другой стороны появились Нитка и Кей. Со всякими свертками и сумками. Кей уронил поклажу и с веселым воплем кинулся навстречу.

— Тём! Ура! Я соскучился! — Он подпрыгнул, повис на Тёме, облапил его руками и ногами, подбородком уткнулся в плечо. Горячий, костлявый, пахнущий городской пылью и недавно съеденным мороженым. Настоящий.

— Ну, ладно, ладно, — счастливо задергался Артем. — Большой уже. Что за телячьи нежности!

— Не телячьи, а братьи… то есть братские! Нитка твоя жена, а я ее брат, значит, и твой! Разве не так?

— Так, — выдохнул Артем Кею в щеку и понес его к дому.

IV. Секрет на Бейсболке

Время являло собой странную смесь быстроты и непо­движности. Дни мелькали, а на календарях оставалось одно и то же число. По крайней мере на электронном календаре Центральной почты: Артем видел это, когда выбирался в город.

Следовало удивляться. «Казалось бы, должно быть на­оборот, — думал Артем. — Ведь у Кея-то время там, в Про­странствах, еле двигалось, когда здесь, в городе, бежало нор­мально. Почему же сейчас не так? Но он возвращался домой, и удивление проходило. Странный мир, где рядом светили месяц и луна и где плыл над руинами и травами колокольный перезвон, уже лег на душу Артема — плотным слоем спокой­ствия.

К тому же совсем неплохо, что Ниткин отпуск и канику­лы Артема растянулись на неизвестно какой непомерный срок. Плохо только, что деньги не растянулись. Финансовые проблемы были неподвластны эффектам Безлюдных про­странств. Скоро семейная касса сократилась до нескольких рублей, и Нитка объявила их неприкосновенными. Хорошо, что в подземных складах мальчишки добывали консервы. А соседи снабжали новоселов картошкой и капустой.

Дни проходили в суете обустройства: в ремонте, в поис­ках всяких мелочей, в наведении уюта. Это была путаница забот и праздника.

А вечера были синие и тихие…

Артем поставил в доме добытую на свалке электроплиту, но вечерний чай все равно кипятили на камельке — на том, что Кей с приятелями сложил недалеко от крыльца.

К огоньку собирались соседи. И взрослые, и ребятишки. Подходили порой и незнакомые — те, кто обитал в дальних краях Пустырей, в старых городских кварталах, которые когда-то вобрала в себя территория заводов…

Среди ребят усаживались Бом и Евсей. Приятели Евсея, пестрые зайцы, скрытно поглядывали из репейников. Кей и его друзья садились к огню ближе всех. Это были Андрюшка-мастер, очкастый тонколицый Костик (командир «ироке­зов», повстречавшихся Артему в первый день), старый знако­мый Ванюшка, бледный белобрысый Валерчик — говорил он тихо и мало, улыбался и того реже…

Совсем рядышком с Кеем усаживалась Лелька — на самодельную лавку из кирпичей и доски. Порой терлась ще­кою о его плечо, как любящий ласку котенок. Кей вздыхал и ерошил ей спутанные волосы. Иногда осторожно выбирал из них репьи…

Один раз, в тихую минуту, Лелька шепотом попросила:

— Кей, расскажи про скворечники.

— Про скворечников. Они ведь живые, — недовольно сказал Кей.

— Ага… расскажи.

— Сколько можно! Ты и так про них все знаешь.

— Всего про них никто не знает, — серьезно возразила Лелька. — Даже ты. Но тебя слушать интересно, ты каждый раз по-новому рассказываешь… Главный скворечник… то есть главного скворечника звали Санька?

— Не главного, а просто первого… из тех, кто все это при­думал. Он был самый сообразительный, потому что прибит был к самой высокой жерди и видел дальше других. А по­скольку скворцы в нем не поселились, делать ему было нече­го, только торчи на высоте да размышляй…

— А почему скворцы не поселились?

— Ох, Лелька! Ну, ты же знаешь!.. Потому что птиц в том городе, в Тридевятом Посаде, с каждым годом становилось все меньше…

— А почему?

— Не встревай, а то не буду говорить… Сперва он был добрый город, зеленый такой, полный птичьего свиста и за­росший одуванчиками. Они цвели почти круглый год, потому что осень и зима там были очень короткие, а весна и лето очень длинные… А люди там были добрые. И взрослые, и па­цаны с девчонками…

— С девочками…

— Не придирайся… Каждую весну ребята строили скво­речники и прибивали их над крышами и на уличных стол­бах — не на тех, что с проводами, а на специальных. И в каж­дом жили скворчиные семьи. Некоторые жили круглый год, не улетали, потому что в Тридевятом Посаде никогда не было больших холодов… И долгое время все было хорошо. Но потом в городе завелся один такой гад. Возрастом не совсем уже мальчишка, но и не взрослый еще, а так…

— Ни то ни сё, да?

— Да. Но не в годах дело, а в характере. Он стал примани­вать к себе ребят и учить их всяким делам. Сперва вроде бы забавы как забавы. А потом все больше такие, когда стреля­ют. Из рогаток, из поджигов, из самострелов… Ну и стреляй­те себе, если охота, — по банкам, по картинкам на заборах, по всяким специальным мишеням. А он говорил: «Надо учиться по живому. Вы же мужчины, а каждый мужчина в душе охотник и воин…» Ну, не все его слушали, но многим пацанам было интересно. Особенно когда он придумал вмес­то рогаток и самопалов электронные стрелялки. Из них почти невозможно промахнуться, а когда попадаешь, птица вспыхивает, как звезда, и сгорает без остатка. С виду даже красиво, если не помнить, что она живая…

— А как это не помнить? — шепотом сказала Лелька. Ос­тальные ребята тихо дышали, обступив Кея и Лельку со спины и с боков.

— Не знаю как, — сердито отозвался Кей. — Меня там не было… И так продолжалось несколько лет, и птиц в Тридевя­том Посаде становилось все меньше. Никто уже не строил новых скворечников, но и прежние во множестве стояли пус­тые.

И было этим скворечникам тоскливо…

Потому что скворечники умеют чувствовать. В них, даже в пустых, живут живые души. То ли от птиц остаются, то ли рождаются сами по себе, не знаю…