Лужайки, где пляшут скворечники - Владислав Крапивин

Мальчик поднял сломанный клинок перед лицом. Затем спохватился, что салютовать обломком, наверно, не следует, засмеялся, бросил его в траву. Двумя пальцами коснулся ко­зырька.

— Благодарю, барон… Я действительно неважный наезд­ник. Меня учили, но я был лентяй. Часто удирал из манежа, чтобы клеить и запускать воздушные змеи… Если бы знать заранее…

— Ничего, ваше в… простите, суб-корнет. Думаю, у вас теперь будет время наверстать упущенное. Боюсь даже, что слишком… — Реад порой был весьма прямолинеен. Но, впрочем, никогда не переходил границ этикета. Этим он вы­годно отличался от других кирасир герцогской гвардии. Те позволяли себе порой сменить изысканность манер на эта­кую простецкую разудалость и откровенность выражений. Реад же всегда оставался безупречен.

Ротмистр черных кирасир барон Даниил Реад был потом­ком английских аристократов, которые эмигрировали в Хельтское герцогство еще во времена Кромвеля. По прави­лам его фамилию следовало бы произносить — Рид. Но тра­диции хельтского языка требовали, чтобы написание и звуча­ние слов обязательно совпадали. Так бароны Read'ы стали Реадами. Это, впрочем, не мешало им в течение нескольких поколений служить Великим герцогам с чисто британским хладнокровием и храбростью.

Даниил Реад обладал всеми достоинствами предков. Кроме того, среди собратьев-кирасир был он, без сомнения, самым ученым. Закончив военно-исторический факультет столичного университета, барон успешно защитил реферат о тонкостях офицерского кодекса и получил звание магистра. Об этом звании он, случалось, высказывался со свойствен­ной ему иронией, но изложенных в реферате правил гвардей­ской чести придерживался неукоснительно. Это, впрочем, не делало ротмистра сухарем и не мешало ему быть добрым то­варищем и собутыльником…

Маленький всадник, как и барон, снял каску (она была великовата). Волосы мальчика были того же цвета, что у ба­рона — светлые, желтоватые. Только у Реада они завивались в крупные кольца, а у мальчика опускались ниже ушей пря­мыми прядями.

От палаток, стоявших среди редкого орешника, подошел, слегка косолапя, пожилой, с седыми бакенбардами, капрал. В такой же, как у всадников, полевой форме с черными га­русными эполетами, в летней фуражке с гвардейской кокар­дой. Он сказал чуть насупленно:

— Вы, господин барон, совсем замотали мальчонку. Гля­дите, он еле в седле держится.

— Ничуть не еле! — воскликнул мальчик. Собрав всю ловкость, он хотел было лихо прыгнуть с коня, но крепкие руки капрала ухватили его в воздухе, поставили в траву.

— Идем, голубчик, полковник тебя кличет в свой шатер к обеду. И вас, барон, тоже… Ты, Максимушка. Умойся спе­рва, пойдем, я полью. Ишь как взмок да запылился… — И старый ординарец взъерошил маленькому суб-корнету во­лосы.

Седой капрал мог позволить себе некоторые вольности в общении с офицерами. Таковы были традиции. Конечно, правила воинского этикета и дворянского кодекса соблюдались у черных кирасир в полной мере, однако же боевые заслуги здесь чтили выше титулов. Поэтому ветераны с сол­датскими и унтер-офицерскими петлицами во время празд­ничных застолий сидели вместе с командирами, а на саблях носили такие же, как у корнетов, темляки. К старшим офи­церам обращались они не «ваше высокоблагородие», а «гос­подин ротмистр», «господин полковник», младших же, если не в строю, могли окликнуть и просто по имени.

Оно и понятно. Тот же ротмистр Даниил Реад гулял еще в кружевном детском платьице, когда рядовой кирасир Фи­липп Дзыга (тот, что сейчас заботился о юном суб-корнете) в конном строю атаковал лесные завалы северо-чумских пар­тизан у Сантагайского озера. За что, кстати, получил первую солдатскую Звезду победы. Потом за кампанию на западных рубежах появилась у Филиппа и вторая Звезда. Поэтому кап­рал (как и многие другие ветераны) уклонялся от предложе­ний сдать испытания на офицерский чин. Тогда пропала бы надежда на третью Звезду, поскольку офицерам солдатские награды не полагались. А три Звезды давали, как и офице­рам, право на личное дворянство, а кроме того, множество всяких выгод при выходе на пенсию.

Да и что за радость становиться корнетом на старости лет! Это все равно что парню жениховского возраста обряжаться в школьный костюмчик. Нет уж, пускай оно будет как напи­сано на роду: солдат — значит, солдат. Тем более что уваже­ние к нижним чинам конной гвардии не меньше, чем к офи­церам. Сам Великий герцог не раз дружески беседовал с ве­теранами и пожимал руки. К тому же на первый взгляд рядового кирасира от офицера было и не отличить. Звание узнать можно было, лишь разглядев звездочки или лычки на петлицах стоячих воротников. Форма же у всех одинако­вая — из черного офицерского сукна. И эполеты одинако­вы — гладкие, с золочеными вензелями герцога Евгения. Те же вензеля и на парадных вороненых кирасах.

Правда, сейчас, в боевых условиях, было не до кирас, ко­торые пробивала даже револьверная пуля. И форма была не черная, а цвета пыльной травы. А вензеля на эполетах при­шлось замазать маскировочным лаком. Но это опять же у всех, независимо от чина.

Кстати, в особой рейдовой бригаде полковника Глана капралов и унтеров было всего пятеро. И пятнадцать офице­ров. Почти каждому приходилось заботиться самому и о коне, и о собственных удобствах. Не то что в полку, где вся­кому офицеру полагался ординарец. Здесь ординарцы были только у полковника и юного суб-корнета. Почему у полков­ника — это ясно. А что касается мальчишки… да тоже ясно! Тринадцатилетнему новичку, не нюхавшему ни пороха, ни даже обычной лагерной жизни, попросту нужна была нянька. В обычных условиях никому бы в голову не пришло на­значать мальчику в «няньки» двухзвездного ветерана. Сей­час, однако, условия были явно не обычные. Да и мальчиш­ка… Все, разумеется, делали вид, что понятия не имеют, кто на самом деле этот стеснительный мальчуган в наскоро пере­шитом для него походном костюме гвардейского всадника и слишком больших, черными крылышками торчащих эполе­тах. Но все, конечно, знали…»

— А кто он? — нетерпеливо спросил Андрюшка-мастер.

— Узнаешь чуть позже, — благосклонно отозвался Егорыч. Это он читал вслух повесть о черных кирасирах. Книж­ку, которую вручили ему Артем и Кей, когда вернулись из Го­рода.

Старик был счастлив. Потому что это, значит, все-таки было. Значит, он ее написал до конца. Пусть не здесь, в дру­гом каком-то мире, но все равно он. Это были его герои, его сюжет, им придуманная история. И книжку с этой исто­рией напечатали! Не все ли равно где, в каком пространстве, главное — вот она! Самая настоящая. Старик гладил потер­тый коленкор обложки, трогал ее бритой дряблой щекой. Ему теперь помнилось, будто он и вправду ходил когда-то по издательствам, спорил с редакторами, беседовал с художни­ком, рисовавшим иллюстрации, читал корректуру… Может быть, в сознание проникли силовые линии параллельных из­мерений? Может быть, это был подарок тех, кто называл себя «сомбро»…

За окнами была сухая ветреная осень, скребли по стеклам облетающие листья. По календарю «наружного» мира стоял конец сентября. Да и здесь, видимо, тоже.

Наверно, поход Артема и Кея в невидимый Город что-то нарушил в устоявшейся летней структуре Пустырей. Так по крайней мере сказал Кею Зонтик (которому, наверно, была большая нахлобучка за отданную Кею самодельную карту; впрочем, сам он говорил, что ничего не было). Да, что-то сломалось в неподвижности вечного лета, и время побежало. И пришла зябкая осень.

Зато Лелька выздоровела! Стремительно! После первой же порции пилюль! И теперь она была веселая старательная первоклассница.

Да, пришлось местным ребятишкам впрягаться в школь­ные лямки. Куда денешься, если сентябрь?

«Школьный вопрос» первой подняла Нитка. В самом деле, не могут же здешние дети оставаться неучами! Что с ними станет, когда вырастут? А вырастут они обязательно, раз время сдвинулось и пошло.

Артем и Нитка обошли заброшенные кварталы: покосив­шиеся бараки, спрятанные в лопухах сторожки и будки. Переписали всех, кому полагалось учиться. Набралось таких три десятка — пацаны и девчонки от семи до четырнадцати лет. В основном сироты: племянники, внуки и просто при­емыши тех мужиков и теток, что вели бесхитростное сущест­вование на Пустырях. Лишь в двухэтажном кирпичном зда­нии (в котором угадывался давний стиль «фабричного модер­на») обитало многолюдное семейство с мамой и папой. Бедное, обтрепанное, но относительно благополучное. Не­пьющий папа работал «на стороне», на складе горюче-сма­зочных материалов, мама (тетя Агнесса) хлопотала по дому, обихаживала многочисленных деток. Их было шестеро: три пацана и три девочки. Все десятилетние. Близнецы Ванюшка и Танюшка — «свои», остальные — приемные. Пришедшие кто откуда. Видно было, что разницы между родными и не­родными нет никакой. Дружные ребятишки, спокойные такие, даже ласковые. Впрочем, злых на Пустырях не води­лось вообще.