Постоянство хищника - Максим Шаттам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С другой стороны, сюда выходит множество окон, старики знают друг друга и здороваются по имени, так просто сюда не попасть.
Харон не стал рисковать, он напал в другом месте, подумала Людивина. Как он выманил ее на улицу, к пустырю? В то утро у нее не было известных причин идти туда… Никто не звонил, не присылал сообщений. Она когда-нибудь назначала там встречи?
Они решили ехать на машине, которую им одолжил юридический отдел. Торранс села за руль. Высохшая обочина дороги щетинилась густыми зарослями, буграми, за которыми легко укрыться, а мусор указывал, что проход есть. Даже если бы Харон спрятался, ему не хватало бы уединенности в разгар утра, так близко к оживленной улице. А это не соответствует его образу, который начал складываться у Людивины.
– Вы думаете о том же, о чем и я? – спросила Люси.
– Он напал не здесь. Тут нашли телефон Клер, больше ничего.
– Он выбросил сотовый из окна, проезжая мимо. Клер похитили в другом месте.
– Я не вижу идеального места между квартирой и этим участком, – отозвалась Людивина. – Здесь людно, свидетели могли заметить. А это на него не похоже. Он слишком осторожен.
– Может, в здании? Ночью.
– Все равно рискованно. Надо быть уверенным в себе. Если место не идеально, если она успеет закричать, все пропало.
– Он уверен в себе. Опытен. Он – машина. Ничего не оставляет на волю случая. У него хватает наглости нападать в доме.
Из салона автомобиля, припаркованного на обочине пустыря, Людивина видела, как мимо проносятся машины. Она лихорадочно размышляла.
– В ее квартире, – наконец сказала она. – Вторжение в дом жертвы – символическое начало изнасилования, это его возбуждает.
– Никаких следов взлома или ДНК Харона в доме не обнаружено.
– Даже на простынях?
Торранс просмотрела отчеты и покачала головой. Потом вдруг замерла, вглядываясь в фотографию комнаты.
– Где простыни? – спросила она, передавая ее Людивине.
На голом матрасе стояла желтая пирамидка с черной цифрой 8.
Удар по газам, поворот руля, взвизгнули шины – они помчались в дом Клер и Тьерри Ауара. Тот открыл им и очень удивился. Торренс показала ему фото.
– Вы сняли простыни до того, как здесь появились наши команды?
– Э-э… нет. Нет, я увидел кровать вот такой, но подумал, что это Клер… Она часто так делает, когда меняет белье: снимает, но не стелет чистое, чтобы проветрить матрас. Так она говорит. Говорила…
– А грязные вы потом нашли? – спросила Людивина.
Ауар растерялся:
– Я… Я не помню, какие были до того, но… вроде бы нет, вряд ли. Хотя сейчас, когда вы спросили, я вспомнил – нет, не видел грязных простыней, точно не видел.
У Людивины заледенела спина.
Харон проник в квартиру.
И забрал Клер вместе с уликами.
Оставался один вопрос. Как ему удалось покинуть здание с жертвой, не боясь, что его заметят, пусть даже среди ночи? Харон слишком осторожен, чтобы дразнить удачу. Он действует наверняка. Не оставляет шансов никому.
Даже следователям. Слишком долго он убивает, не стоит надеяться, что он ошибется.
Торранс и Людивина должны оказаться сильнее и умнее.
Еще немного времени. Это все, что нам нужно. Немного времени, чтобы проанализировать твой метод.
Людивина была убеждена: каким бы совершенным ни был Харон, он постепенно раскрывает себя в каждом преступлении. Они поймут его, просчитают. Обнаружат слабые места. И вцепятся мертвой хваткой.
Еще немного времени.
19
Отель «Корниш» был оазисом шика и уюта над Аркашонской лагуной. Огромная песчаная терраса с морскими брызгами внизу и ароматными соснами позади выглядела как балкон в раю.
А вот ангелы, которые туда залетали, по мнению Людивины, были чересчур модными, элегантными, даже где-то пафосными. Ей никогда не было комфортно в таком окружении. Весь этот «Ральф Лорен», белые чиносы, дорогие часы на запястье, идеальные улыбки и поцелуйчики за бокалами шампанского. Это был чужой мир, пусть Людивину и разрывало между завистью и неприятием. Трудно было не возжелать беззаботности их роскошной жизни, сулившей иллюзию легкого счастья.
В пятницу, в самом начале апреля, здесь было немноголюдно. Завсегдатаи разглядывали двух женщин, явно выбивающихся из общей картины: одежда повседневная, держатся строго. Ларс Кари, отец Анн, второй недавней жертвы Харона, назначил встречу здесь, но они не ожидали оказаться в подобной обстановке. По дорожке из тиковых досок, лежащих на песке, их провели в дальний конец к его столику, к шезлонгам среди колосьев песколюба, танцующих под теплым послеполуденным бризом.
Ларсу Кари было около шестидесяти, одет он был в линялые джинсы и свитер «Лакост», идеально сидящий поверх безупречной льняной рубашки, – пожилой красавец во всем своем великолепии. Сбросив мокасины и зарыв ступни в песок, он безучастно смотрел вдаль. Поднявшись, он поздоровался, снял темные очки, и у Людивины сжалось сердце, когда она увидела его синие глаза, полные боли. Покрасневшие белки свидетельствовали о том, через какие муки проходит этот человек.
Не проходит, тут же поправила она себя. Он погружается в страдание, из которого уже не выберется.
Кари потерял дочь, свою радость, свою жизнь.
Он пригласил их сесть и щелчком пальцев велел принести воды, чтобы охладиться. Предупредительный и властный.
Перед ними простирался океан – плита жидкого кобальта под покровом пухлых неторопливых облаков. Но больше всего взгляд притягивала гигантская дюна Пилат, величественная золоченая гора, похожая на спину чудовища, уснувшего много веков назад. Контраст между окружающей красотой и кошмаром, о котором предстояло говорить, вызывал оторопь.
– Я сделаю все, чтобы вы поймали убийцу Анн, – сразу заявил Ларс Кари. – Вы получите разрешение на любые действия, и я выполню все ваши просьбы.
Его голос звучал хрипло, и Людивина не могла понять, это естественный тембр или результат его нынешнего состояния.
Люси Торранс и Людивина представились по форме и объяснили, что приехали узнать Анн получше. Какая она была.
– Воительница. Беспощадная воительница, – сказал ее отец. – Она бы просто так ему не далась, сражалась бы до конца. Мне не удалось получить доступ к отчету ваших коллег, но ручаюсь, что мерзавец получил сполна.
Людивина надеялась, что Кари никогда не увидит отчет о вскрытии. Некоторые подробности отцу знать не следует. В том числе о следах ногтей на ладонях. Доказательство того, что Анн умирала в мучениях. Она так сильно сжимала кулаки, что ногти пронзали кожу. Снова и снова. К несчастью, на суде, если до этого дойдет, детали станут известны всем, включая
