Постоянство хищника - Максим Шаттам

– И он должен знать, как действовать, – подхватила Людивина. – Все его шаги выверены. Метод отточен. Если ситуация выйдет из-под контроля, у него есть план Б или даже В. Его никто не застанет врасплох. Иначе он бы уже допустил много ошибок и мы бы его поймали. Его ДНК не всплывала с 1990 года?

– Нет.

Людивина прищелкнула языком.

– Не срастается. Слишком большой временной разрыв. Раньше он прятал убитых, но захотел, чтобы последних мы нашли. Несколько десятилетий… Он уезжал из страны? Сидел в тюрьме?

– Если бы сидел, его ДНК была бы в базе данных. Разве что… Я попрошу у ваших парижских друзей список всех насильников и убийц, осужденных в нужный период. Будет от чего отталкиваться. По идее, если их судили, в базе должен быть их генетический профиль. Но будем честны: с бывшими задержанными было много проколов, нельзя ставить все на ДНК.

Людивина согласилась. С момента создания национальной базы ДНК-профилей у многих преступников в тюрьмах брали ДНК, но не у всех. К тому же немало образцов было проанализировано некорректно, и обнаружить это можно, лишь заново взяв материал. Так что, увы, можно ошибиться, и вероятность этого слишком высока. И потом, Харон очень хитер. Мог ли он обмануть систему? Людивина знала, что на заре эпохи ДНК люди ухитрялись загрязнять пробы, целуясь непосредственно перед их взятием, так что чужая слюна попадала им в рот в большом количестве. В итоге в базу заносили чужую ДНК. Многих заставили заново сдать образцы, но некоторые проскочили. Был ли Харон настолько расчетлив? Вероятность не нулевая, решила Людивина. Даже приличная, учитывая его извращенное хитроумие.

Поглощенные анализом ситуации, они не обратили внимания на стюардессу, которая везла по проходу тележку с напитками. Девушка увидела фотографию, выронила стакан с содовой и в последнюю секунду успела ухватиться за спинку ближайшего кресла.

Обнаженная Клер Эстажо лежала на секционном столе, ее шею перечеркивала темная линия. Холодная. Реальная. Почти осязаемая.

Мертвая.

18

Он говорил спокойно, голос был ровным, взгляд – открытым. Но когда он наклонился к столику за чашкой, дрожащие пальцы выдали внутреннюю лихорадочную нервозность. Неужели он не спал три недели, с тех пор как в дверь позвонили жандармы и сообщили, что его невеста найдена мертвой, что ее бросили в лесной овраг, как мешок с мусором?

Сорокалетний Тьерри Ауар, лохматый, со впалыми щеками, круглым подбородком и блестящей кожей, сделал глоток кофе, задумался, глотнул кофе еще раз.

– Не знаю, что еще я могу вам сказать, – заключил он безжизненным голосом.

Торранс исписала несколько страниц в блокноте, диктофон фиксировал разговор уже два часа.

Ауар повторял то, что уже рассказывал следователям отдела расследований Бордо-Бульяка, пока Люси не прервала его, объяснив, что факты, подробно описанные в протоколах, интересуют их меньше, чем личность Клер. Но она не уточнила, зачем это им. Чтобы составить подробную виктимологию. Понять Клер означало понять ее убийцу. Серийные маньяки, вроде Харона, такие же дотошные, как он, столь же глубоко укорененные в своих фантазиях, но вместе с тем прагматичные, чтобы не попадаться, выбирают жертв определенным образом.

Тьерри Ауар без колебаний ответил на все вопросы, и первое, что бросалось в глаза, – восхищение любимой женщиной. И дистанция, которую он установил между ее смертью и своими эмоциями. Рано или поздно ему придется посмотреть ей в лицо. Людивина знала, что это разобьет ему сердце вдребезги.

– Значит, она никуда не ходила? – не успокаивалась Торранс. – Не выпивала с коллегами, не брала уроки танцев, не занималась чем-нибудь еще?

– Нет. Она работает… Много работала, а все остальное время сидела дома, читала или общалась со своим айпадом.

Он издал сухой, механический, почти жестокий смешок. Заинтригованная Людивина наклонила голову, ожидая продолжения.

– Мерзкая штука жизнь, – сказал он. – Я понимаю, что… Знаете, что она любила? Передачи о преступлениях. Реальные истории, не фильмы. Каково? Она была в курсе всех событий, особенно самых запутанных дел… Я…

Ауар покачал головой, не в силах выразить то, что чувствовал, что отказывался принять сердцем, слишком хрупким, чтобы противостоять урагану, который сметет его, если копать дальше.

– Вы знаете, что они не согласились перекрасить ее в брюнетку? – спросил он, отставив чашку. – Прежде чем похоронить ее, я хотел, чтобы она снова стала прежней.

– Мне очень жаль, – сочувственно произнесла Людивина. – А какой цвет волос у нее был от природы?

– Клер недавно сделалась блондинкой. Но я почти не видел ее такой. Для меня она была брюнеткой. Потому я и хотел, чтобы ее так похоронили.

Люси и Людивина понимающе посмотрели друг на друга. Ни одна из них не обратила внимания на цвет волос. На посмертных фотографиях волосы покрыты засохшей кровью, но им все равно следовало заметить, что они крашеные. А все эта спешка… Людивина не совсем понимала, что делать с этой информацией, но на всякий случай сохранила ее в уголке памяти.

– За сколько дней до исчезновения она была в парикмахерской?

– Совсем недавно, дня за четыре или пять.

Они задали еще несколько вопросов, выразили соболезнования, а когда вышли на лестничную площадку, Торранс достала папку и стала лихорадочно искать нужную страницу. Вытащила ее, чтобы посоветоваться с Людивиной, и прочла фразу:

– В волосах жертвы обнаружена черная синтетическая нить длиной тридцать девять сантиметров.

– Вот черт! Он надел на нее парик.

– Харон не из тех, кто кидается на добычу, не потратив времени на то, чтобы найти ее и выследить. Сначала он должен узнать о ней все, чтобы не ошибиться. Он занимался этим несколько дней, а может, и недель.

Людивина наконец поняла, к чему та клонит.

– Она была брюнеткой, когда он ее выбрал. Парик понадобился, чтобы она снова стала такой, как он хотел. Давайте посмотрим отчет о вскрытии Анн Кари…

Людивина вгляделась в фотографии. Та же зловещая рваная рана на шее. Те же следы от скотча на бровях. Но никаких следов побоев. Ничего общего со звериной яростью, выпавшей на долю Клер.

– Анн была такой, какой положено, а Клер нет, – поняла Людивина. – За это он ее и избил. Чтобы наказать за самодеятельность. Она почти все испортила. Он вспыльчив. Контролирует себя до определенного момента, остается невозмутимым на людях, но, когда остается один, его накрывает и он превращается в монстра. Все вырывается наружу.

Торранс кивнула, но захлопнула папку, услышав, что наверху открылась дверь.

Они спустились в вестибюль, прошли по подвалам, чтобы прощупать пульс здания, и оказались на небольшой парковке