Лекарь. Ученик Авиценны - Гордон Ной

В тот же день, ближе к вечеру, когда Инцитат медленно тянул повозку прочь от Лестера, Роб рассказал Цирюльнику о Беньямине Мерлине.

– Я о нем слыхал, – кивнул хозяин. – Лекарь из Теттенхолла.

– Да. А говорил он, как французик.

– Он еврей из Нормандии.

– Кто такие евреи?

– То же самое, что народ Израилев. Это тот народ из Библии, который распял Иисуса и был изгнан римлянами из Святой земли.

– Он говорил о школе, где учат лекарей.

– Иногда их обучают в монастырской школе в Вестминстере. Все говорят, что учат их там паршиво, ну, и лекари выходят паршивые. Большинство из них просто служат переписчиками у тех лекарей, что их обучали, вместо платы за ученье. Все равно как ты помогаешь мне и учишься ремеслу цирюльника-хирурга.

– Мне кажется, он говорил не о Вестминстере. Сказал, что эта школа далеко-далеко.

– Может быть, в Нормандии или в Бретани, – пожал плечами Цирюльник. – Во Франции евреев пруд пруди, вот некоторые и сюда пробрались, лекари в том числе.

– О народе Израилевом я читал в Библии, но живого ни одного не встречал.

– Есть еще один лекарь-еврей в Малмсбери, по имени Исаак Адолесентолай. Знаменитый доктор. Может быть, ты одним глазком на него взглянешь, когда мы поедем в Солсбери.

И Малмсбери, и Солсбери лежали на западе Англии.

– Значит, мы не поедем в Лондон?

– Нет. – Цирюльник уловил особые нотки в голосе своего ученика, а о том, что мальчик скучает по своим родным, он давно знал. – Мы поедем прямиком в Солсбери, – строго повторил он, – чтобы собрать добрый урожай с тех толп, которые притекают на солсберийскую ярмарку. А оттуда направимся в Эксмут, потому что к тому времени уже и осень настанет. Тебе понятно?

Роб молча кивнул.

– Но вот весной, когда снова тронемся в путь, мы поедем на восток, в сторону Лондона.

– Благодарю вас, Цирюльник, – выговорил Роб, тихонько ликуя.

Настроение у него заметно улучшилось. Что значила отсрочка, если в конце концов они отправятся в Лондон! Он снова вообразил себе ребятишек.

Потом мысли его перешли на другое:

– Как вы думаете, а он сможет вернуть тому переписчику зрение?

– Мне приходилось слышать о такой операции, – пожал плечами Цирюльник. – Мало кто умеет ее делать, а уж этот еврей – сомневаюсь. Но люди, которые Христа убили, не остановятся перед тем, чтобы обмануть слепого, – заключил он и стал понукать коня: приближалось время обеда.

12. Примерка

Их приезд в Эксмут не походил на возвращение домой, но все-таки Роб не чувствовал себя таким одиноким, как два года назад, когда попал сюда впервые. Домик на берегу моря выглядел знакомым и приветливым. Цирюльник погладил большой камин со всеми кухонными принадлежностями и вздохнул.

Они рассчитывали закупить на зиму, как обычно, много замечательной еды, только теперь уж не надо живых кур в доме: как они убедились, от тех идет невыносимая вонь.

Роб – в который раз! – вырос из старой одежды.

– Кости у тебя все длиннее и длиннее, так я скоро по миру пойду, – причитал Цирюльник, однако дал Робу большой отрез шерсти, выкрашенной в коричневый цвет; он купил материал на ярмарке в Солсбери. – Я возьму повозку и поеду с Татом в Ательни, выберу там сыры и окорока, а ночь проведу на тамошнем постоялом дворе. Ты же, пока меня не будет, должен очистить родник от листьев и начать колку дров на зиму. Но выкрои время, отнеси эту ткань к Эдите Липтон и попроси сшить тебе все, что нужно. Не забыл, как найти ее дом?

– Смогу отыскать. – Роб взял материю и поблагодарил хозяина.

– Новая одежка должна быть рассчитана на вырост, – ворчливо добавил Цирюльник, словно спохватившись. – Скажи, пусть оставит запас, не жалея, чтобы потом можно было выпускать понемногу.

Казалось, чаще всего в Эксмуте льет холодный дождь, шел он и сейчас, поэтому Роб завернул материю в овчину. Дорогу он знал. Два года назад он несколько раз бродил вокруг ее дома, надеясь что-нибудь подглядеть.

На его стук дверь почти сразу отворилась. Эдита взяла его за руки, втягивая в дом из-под дождя, и Роб едва не уронил сверток.

– Роб! Дай-ка я на тебя погляжу. Никогда еще не видела, чтобы человек так менялся всего за два года!

Он хотел сказать ей, что она за это время совсем не изменилась, но взглянул и словно язык проглотил. Эдита перехватила его взгляд, и ее глаза потеплели.

– А я тем временем постарела и поседела, – сказала она небрежно.

Роб покачал головой. Волосы у нее были все такими же черными, и все остальное – точно такое же, как ему помнилось, особенно красивые блестящие глаза.

Она заварила чай из мяты, и к Робу вернулся дар речи; он охотно и с большими подробностями рассказывал, где они с учителем побывали, что повидали – по крайней мере, поведал, что успел.

– Ну, а я, – сказала Эдита, – стала жить чуть получше, чем прежде. Времена не такие тяжелые, люди снова могут позволить себе шить одежду.

Он теперь только вспомнил, зачем пришел к ней. Развернул овчину и показал ей материю. Эдита заключила, что это отличная шерстяная ткань.

– Надеюсь, ее хватит, – озабоченно проговорила она. – Ты ведь вырос, теперь ты выше Цирюльника. – Схватила свои мерные ленты, отметила ширину плеч, обхват талии, длину рук и ног. – Получатся узкие штаны, просторная куртка и плащ. То-то славный будет у тебя наряд!

Роб кивнул и поднялся, не очень-то желая уходить.

– А что, Цирюльник тебя заждался?

Он объяснил, куда и зачем поехал Цирюльник, и Эдита махнула ему рукой, чтобы сел снова.

– Уже обедать пора. Я, конечно, не предложу того, чем он тебя кормит: свеженькой прожаренной говядины, как у короля, язычков жаворонков и жирных пудингов, – ты просто разделишь со мной ужин деревенской женщины.

Она достала из шкафчика лепешку и послала Роба под дождь: у родника был сарай, где она хранила сыр и кувшинчик молодого сидра. В сгущающейся темноте он два раза натыкался на ивы, ломая тонкие ветви; вернувшись в дом, нарезал сыр ломтиками, положил на лепешку, тоже нарезанную ломтиками, и нанизал все вместе на прутья, чтобы обжарить над огнем. Эдита улыбнулась, глядя на него:

– Ах, этот человек оставил на тебе неизгладимую метку.

– Но ведь в такую ночь вполне разумно разогреть еду, – улыбнулся Роб ей в ответ.

Они поели, попили, а потом просто сидели за столом и оживленно беседовали. Роб подбросил дров в огонь, который начал шипеть и дымить из-за того, что в дымовую дыру лил дождь.

– Непогода разгулялась, – заметила Эдита.

– Да уж.

– Плохо идти домой в темноте, да еще в такую бурю.

Робу приходилось ходить и в более темные ночи и под куда более сильным ливнем.

– Похоже, снег начинается, – сказал он.

– Значит, ты останешься здесь. И мне веселее.

– Спасибо вам.

Он, оцепенев, прошел снова к роднику, отнес остатки сыра и сидра, не осмеливаясь дать волю мыслям. Когда он вернулся в дом, Эдита снимала платье.

– Ты бы лучше снял с себя все мокрое, – сказала она, и, оставшись в одной ночной сорочке, преспокойно легла в постель.

Роб сбросил вымокшие штаны и куртку и разложил их по одну сторону круглого очага. Голый, он поспешил в постель и лег, дрожа, рядом с Эдитой между кожаными покрывалами.

– Холодно!

– Тебе и холоднее бывало, – улыбнулась она. – Когда я заняла твое место на ложе Цирюльника.

– А меня тогда отправили спать на полу, и ночь еще была такая морозная! Да, холодно было.

Эдита повернулась к нему.

– «Бедный малыш, растет без матери», – вот о чем я думала. Мне так хотелось пригреть тебя на ложе.

– Вы тогда протянули руку и погладили меня по голове.

Она тотчас положила руку на его голову, пригладила ему волосы, прижимая Роба лицом к своему теплому телу.

– На этом ложе я нянчила своих сыновей. – Она закрыла глаза. Потом развязала ворот сорочки и дала ему грудь, уже несколько отвислую.

Ощущение живой плоти во рту пробудило в нем (или ему так показалось?) давным-давно забытые младенческие воспоминания. Роб почувствовал, как защипало под веками. Эдита взяла его за руку, приглашая познакомиться с ее телом.