Все течет - Нина Федорова

– Я бы сказала ещё другое, – вступила в разговор дама, считавшаяся губернским авторитетом в области правды, красоты и искусства. – Допустим, в требованиях революционных партий есть и некоторая доля социальной справедливости. Пусть все и всегда будут одеты и сыты – я лично ничего против этого не имею. Но при полном социальном равенстве погибнут искусства! Поверьте мне, я занимаюсь научно этим вопросом: искусства погибнут! Падение вкуса и понимания возвышенной красоты погубит всё. Возможно, народ и создаст что-либо, извините, вроде «Две деревни, три села»… дальше не продолжаю, или же появится новый «Камаринский мужик», – но кому это нужно? Это ли нужно миру?

Дама приостановилась на минуту. Посмотрев на свою изящную, тонкую и длинную руку, она перевела взгляд на Варвару:

– Вот эта девочка: какие тяжёлые руки и ноги! Она безобразна. Она несдержанна. Посмотрите – и глаза вытаращены, и рот полуоткрыт. Застыла в глупейшей позе. Вы представляете в будущем бал, где все гости на неё похожи?

– О да! Ужасно! – сказала красивая дама помоложе. – Женщины нашего типа исчезнут с лица земли, – и она вздохнула от огорчения, – женщины, похожие на эту девочку, населят земной шар: ноги толстые, руки грубые, бёдра широкие, кожа бесцветная, тусклая. Всё это будет коренасто и неуклюже. И о ком же тогда станут писать романы? Кто вдохновит? Исчезнет изящная литература, потому что исчезнет женская прелесть. В книгах автору придётся просто замалчивать наружность героини. Ведь не может же автор восхищаться той ногой в том ботинке, как он восхищался бы, например, вашей Зоей или Милой, – если он не презренный лжец.

– Да, замолкнут поэты, – сокрушалась и покровительница искусств, – некому будет сказать: «Ты рождена, чтоб восхищать воображение поэта!»

– Да, да, некому будет на балу «толпу очей остановить», – подхватила красивая дама.

– И всё, что любовь, что роман, что пыл и восторг, сведётся к «Ванька Таньку полюбил!», и ещё «в селе малом» к тому же!

– Позвольте, – сказала самая бедная в этой группе дама. Она всю жизнь завидовала чужой красоте, положению в обществе, богатству и при случае, соблюдая всё же светский тон, осмеливалась противоречить. – Вначале это будет так. Но пройдёт, скажем, тысяча лет – человечество прогрессирует всё же! – и такая Варвара Бублик превратится в тип Милы Головиной – снова запоют поэты…

– Нет, нет, нет! – воскликнула красивая дама. – Поверьте – никогда! В их новом строе предполагается, что в с е женщины будут р а б о т а т ь. Вы представляете это? Главный элемент женской красоты – то есть на чём она растёт – это свобода от жизненной грубости. Женщина, чтоб с о х р а н и т ь красоту и молодость, должна быть беззаботной и не знать труда. Это – если не верите мне – подтвердит вам и наука. Кто станет спорить! Вспомните Китти Боловенскую: она ль не была красива? Ведь сам князь Пётр Кириллович пробовал из-за неё застрелиться. Нет, сбежала, вышла за своего бедняка, потому что он играет на скрипке. И что ж? Ей всего двадцать восемь лет. Недавно встречаю её на улице – и прошла мимо, почти не узнав: зубов недостаёт – передних! – а лицо, а наряд! Нет слов описать это убожество! Она как будто хотела заговорить – но о чём? К чему слова: красота потеряна. Я была так взволнована, была больна весь день…

– А Додо Пяткевич, помните её косы? А Соня Руднева? – восклицали дамы.

– А княжна Нина, дочь Марьи Алексеевны? Ведь исчезла бесследно, увлечённая сценой. Найти не могут! Не права ли я? Не в этом ли урок, как воспитывать девочек!

– Религия! Вы забыли о религии, – мрачно оборвала её сухая старушка. – Революция убьёт насмерть религию – и погибнет мораль. Это поважней ваших искусств и вашей красоты. Я утешаюсь лишь тем, что до революции не доживу и её не увижу. Вас мне жаль…

– Для чего это Головины пригласили такую девочку? – заговорили дамы. – Ну, послали бы ей завтра с прислугой, что останется от угощения… Как они позволяют Миле сидеть в классе с ней рядом? Почему…

– Почему? – зашипела злейшая старушка, но благородной наружности. – Головины – стариннейший род, по традиции, любят на пиру иметь и шутов… развлекаются и гостями…

На минуту воцарилось неловкое молчание.

– Да, Зоя рассказывала мне, что в школе эта Варвара присматривает за Милой, вроде как бы камеристка… помогает снимать галоши… Это удобно. Зоя рассказала мне…

Между тем Варвара и не подозревала, что была предметом наблюдения и темой рассуждений. У стены, стоя на цыпочках, вытянув голову на тонкой и тёмной жилистой шее, чтоб лучше видеть, она наслаждалась зрелищем бала. Она стояла там одиноко, и на лице её сияло такое блаженство, что проходивший мимо генерал Головин остановился, удивившись. Затем, натянув туже свою белую перчатку, он подошёл к Варваре и пригласил её на вальс.

– Меня?.. – переспросила Варвара. Трёхлетний опыт в гимназии научил её не ожидать быть принятой за равную.

Танцевать она умела, так как танцы были предметом изучения в гимназии, к счастью для Варвары, без отметок. Но она и к танцам прилагала старание. И всё же учительница была ею всегда недовольна.

– Бублик, – выговаривала она, – ты знаешь па, но в тебе нет плавности. Ты не танцуешь, ты выписываешь ногами геометрические фигуры. Тебе нужны туфли и дополнительные, частные уроки танцев. Стань у стены и смотри, как танцуют другие.

«Туфли» звучали как предвестник ещё одного финансового несчастья. Они так и не были куплены. На уроках танцев Варвара, сгорбясь, стояла у стены, а дома, сняв ботинки, босиком разучивала па.

Вальс Варвары с генералом привлёк всеобщее внимание. Несколько пар танцующих приостановились, чтоб лучше видеть забавное зрелище. Генерал танцевал по-старомодному, а Варвара кружилась около, тяжело хлопая ботинками по паркету. Лицо её выражало напряжённое блаженство, и она была единственной в зале, кто не замечал смешной стороны её танца.

Раскрасневшись и тяжело дыша, она вскоре снова одиноко стояла у стены, задыхаясь от счастья.

– Вы танцевали? – сказал, подходя к ней, Сергей. – Теперь полагается кушать мороженое. Пойдёмте, я провожу вас к буфету. Какое мороженое вы больше любите?

И снова странное чувство охватило Варвару в присутствии этого мальчика. Вынужденная жизнью быть скрытной, в его присутствии она испытала чудесное освобождение: ей хотелось говорить ему только правду.

– Я не знаю, – отвечала она, – я ещё никогда не ела мороженого.

– Тогда вы должны начать с основного вида – со сливочного, – сказал Сергей, не удивившись. – За ним следует фисташковое.

Он угощал её и ухаживал за нею под насмешливые взгляды других гостей. Варвара пылала от счастья, и бант дрожал