Все течет - Нина Федорова

И сразу же после обеда, отведя гостью в сторону, она объяснила ей, что о деньгах (а они-то и были главной причиной всех бедствий Бубликов) не принято говорить в приличном обществе и что совершенно недопустимо спрашивать, что сколько стоит.

Домой Варвару отправили в экипаже. Впервые в жизни Варвара ехала, а не шла. Она сидела, обняв словарь. По обе стороны на сиденье лежали её новые книги. Движение экипажа укачивало её, она теряла сознание реальности прежнего мира, мира лачуги и Нахаловки, и сладко-таяла в блаженном полусне. Впервые в жизни она испытала радость покоя, без опасений, без страха.

Вид собственного дома поразил её. «Я здесь живу?» Она вдруг встрепенулась, только теперь заметив, как он грязен, жалок и мал. Как униженно наклонился он в своей ветхости! Распахнув дверь, она впервые заметила запах едкой сырости, въевшийся в стены, в вещи, в самих обитателей, в её мать. «Возможно, и сама я так пахну!» Ей вспомнилась классная дама: «Здесь пахнет сыростью!» Случалось, осторожно потянув носом, её подруги по классу отходили в сторону, сдерживая дыхание.

Но этот день был создан для счастья: кучер вносил книги в дом, и при виде этих богатств вдова, всплеснув руками, уже проливала благодарные, радостные слёзы.

Её вид рассеял минутную горечь в сердце Варвары: да, это – её дом, её мать, её жизнь. Но вот гимназия, вот книги! Будущее счастье закреплено ими.

До самой ночи она рассказывала матери о чудесах «Услады», а мать изумлялась и радовалась, как дитя. Стирая иногда и на зажиточные дома, она всё же не видела их комнат дальше передней и кухни.

– И они тебе всё показали! Спаси их, Господи, за доброту! Боже ж мой! И учили, и кормили, и книг надарили! А ведь генеральская семья! Награди, Господи! Молись за них, Варвара!

Варвара разузнала и о том, как у Головиных стирают бельё.

– У них внизу есть такая комната… две женщины в белых фартуках там стирают – круглый год. Вода льётся из кранов – и тёплая, и холодная. Помои льются в такую дыру, за ней труба – и они куда-то сами выливаются, никто их не выносит. Прачки получают каждый месяц жалованье, и ещё там же живут, пьют и едят. Но Мила не знает, сколько они получают.

Слушая, вдова глубоко вздыхала.

– Полощут бельё тут же, в доме. К стене приделаны такие ванны, под самым краном. На реку полоскать никто не ходит. А вот уж как сушат! Для сушки – особая постройка, вроде дома, только стены не плотные, из частой решётки, как бы сплошь дырявые…

– Да зачем же это?

– Защита от пыли! – торжествующе объясняла Варвара. – И для течения воздуха и света!

– Господи! – крестилась вдова. – Так бы стирать, сушить – одно удовольствие!

– А они жалованье получают, пьют, едят, да ещё в белых фартуках!

– Вот фартуки, что белые, напрасно: запачкаются.

– Слушай дальше! Стены решётчатые раздвигаются, если солнечный день, – и всё бельё на солнце.

– Да, – закачала головою вдова, – уж и чистое же должно быть бельё! А гладят как?

– Гладит другая женшина, а для Милы, её мамы и тёти – у каждой своя горничная, она гладит.

Перешли к разговору о кухне.

– У них на кухню никто не ходит. Кухарка или повар идут сами, если что надо спросить.

Оказалось, что кухня была полна чудес.

– Я посмотрела, куда выбрасывают там сор. Это большой ящик, с ручками по бокам, а в нём – лимонные корки, кожа от яблока, листы капусты, скорлупа от яиц, зелёный лук и маленькие редиски, которые повяли, сухие корки, даже и белого хлеба…

Должно быть, это последнее всего более овладело воображением прачки. Уже когда было поздно, и они обе затихли в постели, и счастливая Варвара почти заснула, она услышала шёпот вдовы:

– Боже ж мой! Я всё думаю про тот ящик. Лук, капуста, редиска, кожа от яблока, корки… Боже ж мой, какой можно сварить суп!

И вдруг горячая волна ядом облила сердце Варвары. Счастья как не бывало! В этом шёпоте матери ей открылось новое чувство, что-то такое, что с силою ударило её по сердцу и вызвало ужасную боль в себе и ужасную жалость к матери. Счастливый день вдруг померк: она им наслаждалась о д н а, она о д н а видела, слышала, пила и ела, а её мать тут стирала бельё, и в этот день Варвара не помогала ей. В ней поднялся гнев. Ей хотелось поднять свой кулак и ударить им, и разбить что-то. Смутное новое чувство принимало форму: она сегодня наслаждалась одна, и это счастье в одиночку стало ненавистно ей. Ей выпал огрызок чужой жизни, чужого богатства – и она грызла его одна. Перед нею разрывалась ещё одна завеса, скрывавшая понимание жизни, и за нею, за этой завесой, встала неожиданно великая мысль: идея общего счастья. Только так и должно быть в мире! Урванный от жизни момент личной удачи показался ей чем-то презренным, благодарность за него – малодушием, радость своей личной выгоде – стыдом. А эта новая мысль о всеобщем равенстве и счастье вдруг наполнила её светлым, горячим чувством. Ей казалось, она приобрела новое что-то, сокровище, которое уже никто никогда не сможет отнять у неё. В этом смутном пока ещё образе всеобщего равенства, справедливости и счастья она нашла путь: смысл жизни и её философию.

И лёжа тихо-тихо в постели, она обливалась слезами новой радости.

«Счастье в одиночку! – думала она. – Мне не нужно его. Надо, чтоб все были счастливы!»

Глава XI

Варвара стала постоянной воскресной гостьей в «Усладе». Её старания, горячее усердие и усилия трогали m-llе. Французский разговор шёл успешно, произношение выравнивалось, и ещё один из гимназических страхов потерял свою силу. Проводя положенные два часа с m-llе, она являлась с нею к завтраку – и это было единственное время, когда её видели Головины. Они, в общем, мало замечали её присутствие, обменявшись приветствиями, тут же забывали о ней. М-llе учила Варвару хорошим манерам: не вступать в разговор, не будучи спрошенной, сидеть прямо, не опираясь на спинку стула, есть мало и беззвучно, благодарить молча, реверансом, после обеда. Иногда Мила играла с ней немного, но для неё Варвара казалась скучной. Под влиянием m-llе сдержанность Варвары лишь усиливалась. Она становилась безмолвным, бесцветным, безличным существом в «Усладе».

Варвара была приглашена и на традиционный детский рождественский бал Головиных. Ей сказали, что кто-либо из гостей, по дороге, заедет за нею, и она с волнением думала об этом посещении. Она уже знала прекрасно разницу между своим домом и домами тех, кто мог быть друзьями Головиных. Но, с другой стороны,