Беллона - Елена Крюкова

Женщина хочет сказать мужчине: "Я не хочу обедать, я еще не проголодалась", - но вместо этого разевает рот и говорит ясно, отчетливо, чтобы на далеком конце стола было слышно:

- Хорошо, Адольф! Все так вкусно, спасибо!

Где-то далеко, будто на том свете, раздается одинокий, строгий, раздраженный голос:

- Никогда не благодари меня! Благодарят только горничные!

Еще дальше, на другой планете, этажом или двумя ниже или выше, она не знает, в детской столовой обедают их дети. Их трое детей. Нет, пятеро, она перепутала. Да, пятеро, точно. И Вождь хочет еще ребенка. Это значит, она скоро опять будет ходить с животом. У нее такая славная фигура, что живот не видно даже на сносях, если носить платье с широкой складчатой юбкой.

Пять родов - и великолепная талия. И спортивная, высокая и красивая грудь. Сильные руки, сильные ноги. Идеал белокурой тевтонки. Женщины Германии берут с нее пример.

Восточный фронт? Ерунда. Это же блиц-криг. Скоро все закончится.

А для Вождя - начнется.

Он будет разбираться с новыми землями. Ее герой. Ее завоеватель.

Когда-то он и ее завоевал.

Она вздохнула, проследила за рукой лакея и погрузила ложку в густоту супа. Выловила коричневый разваренный гриб. Это не трюфель. Нет, точно не трюфель. Это белый гриб, о, лишь бы не червивый. Она страшно боится червивых грибов.

Пятеро детей уже не стучат за стеной ложками и чашками.

И трое не стучат.

Они молчат. Они молчат у нее в пустом животе. Тяжело дышат у нее под гулким черепом.

Это она сама так медленно, трудно дышит, в окружении нежной горячей еды, под стеклянным взглядом лакея.

Далеко, на том краю земли, ледяной одинокий голос выдавил жестко, натужно:

- Ева! Почему ты не ешь? О чем ты думаешь?

Она заставила себя широко, белозубо улыбнуться. Поднесла ложку с гладким, как улитка, грибом ко рту. Втолкнула в рот. Когда гриб хитро скользил по пищеводу, он показался ей головкой крошечного, игрушечного ребенка, лилипутика, а может, выковырянного кюреткой из чрева шестинедельного плода. Ее замутило и чуть не вырвало. Она сделала судорожное глотательное движение и сказала тихо, надеясь, что усатый человек не услышит:

- Я не думаю. Нет, я не думаю. Я ничего не думаю.

[тибет калзан]

Рейх сказал: надо! Гюнтер ответил: есть! Эта экспедиция не входила в вереницу его предположений о том, как он проведет войну. До операции "Барбаросса", которая и являлась вожделенным победным блиц-кригом и в результате которой должны были стать на колени все восточные скоты - русские, белорусы, украинцы, словом, все восточные славяне, Гюнтер принял участие еще в одной операции Рейха.

Засекреченной.

Он и думать не думал, что попадет в столь отдаленную от Европы часть планеты. Но чего на свете не бывает. Какая радость, что он посетил мир в его самые великие, роковые времена! Что именно он, Гюнтер Вегелер, вместе с другими немцами - в центре мировых потрясений. Но здесь?

Что он - и его соплеменники - делают здесь, в далеких безумных горах? Здесь и сейчас?

Здесь и сейчас. Как это они, раскосые люди, учат, как старательно пишут кривыми узорчатыми буквами в своих толстых свитках, намотанных на смешные деревянные скалки: "ТЫ ЖИВЕШЬ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС".

Сколы гор горели синим и лиловым. Выходило из-за края земли солнце, и бешеный алый цвет захлестывал глаза. Сердце при этом начинало биться сильнее. Гремело в груди. А может, это просто наступало кислородное голодание.

Гюнтер спросил прохожего, как называется это селение, по пыльным улочкам которого они брели. Косоглазый человек остановился, вынул из сморщенного рта трубку, заскользил равнодушными зрачками по Гюнтеру. "Ладак, - и добавил на своем языке: - А зачем белый человек пришел сюда?" Гюнтер не понял, улыбнулся и похлопал старика по плечу. Вынул из кармана зажигалку и подарил дикарю.

Люди здесь все были на одно лицо. Дома одинаковые. Белый камень, маленькие окна. Женщины носили на груди тяжелые, гладко обточенные булыжники, в ушах - пронзительно-синюю и радостно-зеленую бирюзу. На головах у них торчали уморительные шапочки - шерстяные бочонки с белыми птичьими крыльями. Одной женщине тут разрешалось иметь много мужей: женщин в горах рождалось мало.

Мужчины, сидя на пороге дома, размешивали пальцами в деревянных мисках муку с ячьим молоком, катали странные смешные шарики. Эти шарики народ тут ел. Однажды Гюнтера угостили мучными шариками. Он поблагодарил, проглотил, отвернулся и с трудом подавил рвоту.

Они останавливались то в одном доме, то в другом. Хозяева, молчаливые люди с лицами-тарелками, низко кланялись им, пытались кормить и поить. Они отказывались: в рюкзаках еды навалом, начальник только просил хозяев вскипятить воды. Здешним чаем их тоже пытались угощать. Начальник пил и облизывался, и хохотал, видя, как вытягиваются лица подчиненных. Гюнтер заглянул в широкую чашку: зелень, жир, чай щедро разбавлен молоком. Ему показалось - в чашке плавает мясо. Хозяин склонился вежливо, Гюнтер сделал отвергающий жест рукой. В железной походной кружке заварил крепкий цейлонский чай, вдыхал аромат, забрасывал в рот шоколад, разламывая темную плитку на неровные осколки.

Их целью были не Ладак, не Лхаса, даже не Лех: выше Капилавасту располагался монастырь, туда они и направлялись. В рейхсканцелярии им четко, внятно сказали: в монастыре - бесценные сведения об утраченных способностях человека, о внутренней энергии. О магии нашего священного знака. Свастика не вчера появилась. Свастика - средоточие земной силы в виде особым образом расположенных линий. При помощи свастики можно концентрировать силы человека и земли. До такой степени, что никакие бомбы в будущей войне уже не понадобятся.

Гюнтер пробовал смеяться над этими детскими рассуждениями - правда, не в лицо начальнику, а про себя. До тех пор, пока один из них не захворал тяжко и бесповоротно - останавливалось сердце, не перенесшее воздуха высокогорья. Умирающего положили во дворе. Они все столпились вокруг товарища. Все лекарства из походной аптечки были перепробованы. Инъекции сделаны. Все напрасно. "Даже телеграмму из этого медвежьего угла в Германию, родне, не пошлешь", - угрюмо подумал Гюнтер.

Солнце било в лицо умирающему юноше, и тут из тени, из-под навеса над крыльцом, шагнул хозяин. В углу рта, как у всех старых ладакцев, у него пыхала сизым дымом трубка, изогнутая в виде атакующей кобры. Старик всмотрелся в лицо мальчика. Хлопнул в ладоши. Выбежал смуглый косорылый мальчонка, может быть, внук. Вместе с внуком старик вынес во двор бадью с рыжим песком, и они стали набирать в кулаки песок и рисовать им на земле круги, кольца, стрелы, квадраты.