Междуречье - Гарри Тертлдав

и получаем хорошую прибыль. Мы не торгуем с Энимхурсагом. Мы торгуем с мужчинами. Мы также не торгуем с богами этой страны. Мы торгуем с мужчинами.

Теперь купец из Имхурсага побледнел. Он понял, что сказал Шарур. Энимхурсаг тоже понял.

— Вы превратили Алашкуррут в гибильцев — людей, обманывающих богов, — выдохнул купец.

— А вот они скажут другое, — отмахнулся Шарур. — Они будут отрицать, что когда-нибудь торговали со мной. Они будут говорить очень убедительно, чтобы вы им поверили. Но как ты узнаешь наверняка, правду ли они говорят?

— Ты хуже пустынного демона, — проговорил имхурсаг с ужасом. Глаза его сделались окном в место, более глубокое и темное, чем дно его собственного духа, окном во все страхи, которые испытывал Энимхурсаг. Приводить бога Имхурсага в ужас было для Шарура почти так же приятно, как получать прибыль. Почти.

— Ну, мы пойдем, — сказал Шарур. — Я уже как-то говорил тебе, человек из Имхурсага, и опять скажу: да будет тебе здесь такая же польза, как и мне. — Его занимал вопрос, не передумает ли Энимхурсаг и не прикажет ли все-таки напасть. Купец, с которым он разговаривал, очевидно, задавался тем же вопросом, потому что стоял наготове, глядя куда-то вдаль в ожидании приказов. Однако приказов не было, и торговец сник.

— Идите, мы не будем препятствовать. Уходите в свой город.

Как уже было к западу от Ярмука, караван из Гибила протиснулся мимо каравана из Имхурсага. Тамошний торговец волком смотрел на Шарура и его спутников. По его приказу охрана и погонщики ослов делали вид, что встречный караван их совершенно не интересует. Ни одна из сторон больше не проронила ни слова.

Разминувшись, Шарур оглянулся через плечо. Купец из Имхурсага смотрел ему вслед. Когда их взгляды встретились, тот, другой вздрогнул, словно от удара и быстро отвел глаза.

Шарур поведал своим караванщикам, как он вывел из себя Энимхурсага и его торговца. Караванщики смеялись и хлопали его по плечам. Хархару сказал:

— Лучше твоего рассказа, сын главного торговца, были бы только вьюки с медью и другими товарами Алашкурру.

— Будь горцы похожи на нас, и не заботься они в первую очередь о своих богах, так бы оно и было, — ответил Шарур. Его обуревали сложные ощущения. Конечно, он был расстроен провалом экспедиции, но радовался, что сумел отыграться на встречном караванщике. Энимхурсаг, в конечном счете, выиграет эту игру, но и я не проиграл, думал Шарур.

— Глупый Энимхурсаг даже не узнает, что удача на его стороне, — презрительно заметил Мушезиб. — Он там так и сидит в своем храме, на троне, и сосет собственный палец.

Такое разухабистое богохульство бодрило, как глоток крепкого вина. Но, самое главное, начальник стражи, скорее всего, был прав. Последователей ненавистного бога одурачили, а поскольку его владения были далеко, бог даже не узнает, что остался в дураках. Это, конечно, утешало Шарура, только одного утешения оказалось маловато.

Караван спускался с гор. Однажды с востока донесся жуткий хохот. Шарур долго всматривался, но демона так и не разглядел. Тем не менее, он потряс кулаком и крикнул:

— Проклинаю тебя, демон Илуянки этой земли, будь проклято твое имя за то, что ты издеваешься надо мной. Да будешь ты есть хлеб смерти за то, что насмехался надо мной, Илуянский демон этой земли; да будешь ты пить пиво смерти! Да побледнеет твоя рожа как срубленный тамариск, Илуянский демон этой земли; да почернеют уста твои, как сломанная ветка. Да поразят тебя боги всей мощью своей земли. Я проклинаю тебя, Илуянский демон этой земли, имя твое проклинаю за то, что ты издеваешься надо мной.

Ответом на его поношения была только тишина и тихий посвист ветра в ветвях деревьев.

— Сильное проклятие, сын главного торговца, — сказал Хархару, — сильное проклятие, но все-таки ты говорил осторожно.

Шарур кивнул.

— Да. Я же не вижу Илуянкаса, и не могу быть уверен, что он — тот самый демон, чей смех мы слышали. Я бы не стал проклинать какого-то другого демона за то, в чем он не повинен. Если это не Илуянкас, проклятие не повредит.

Как обычно, пастухи, бродившие в этих засушливых землях — сюда не достигали живительной воды Ярмука и его притоков, — поглядывали на караван так же, как ястреб из поднебесья разглядывает силуэт на земле, задаваясь вопросом, не заяц ли это, которого легко убить, а то вдруг лиса — та будет сопротивляться. Охранники держали щиты наготове и не снимали шлемов. Их воинственный вид заставлял задуматься любого бандита, стоит ли нападать на такой охраняемый караван. Во всяком случае свирепых пастухов они убедили. Те если и подходили к ослам, то только ради обмена овец или даже коров на всякие невиданные в этих краях товары.

— Мы рады остаткам ваших товаров. Нам мало что достается из-за гор, — сказал один из крепких жилистых пастухов. — Обычно люди Кудурру сбывают весь свой груз в горах, да и в Кудурру есть спрос на горские товары. А нам — остатки. Но мы и тем довольны. — Впрочем, его взгляд, которым он обшаривал караван, говорил об обратном.

— Да, ты прав, — сказал ему Шарур. — Если вдруг тебе взбредет в голову ограбить караван, ничего кроме горя для своих сородичей ты не обретешь. — К ним с важным видом подошел Мушезиб, вроде бы как он просто мимо проходил. Но выглядел он при этом столь внушительно, что пастухи почтительно расступились.

Высокий пастух, похоже, он был здесь за главного, осмотрел начальника охраны с ног до головы и задумчиво сказал:

— Можно бы и ограбить, но, как ты и говоришь, торговец, дорого обойдется. Никак не возьму в толк, с чего бы это купцам так держаться за свое добро? У них же его навалом. Нет бы поделиться с теми, у кого почти ничего нет.

— А мне вот другое странно, — ответил Шарур. — Как это те, у кого почти ничего нет, думают, что у них что-то должно быть, да еще даром?

Пастух оскалил зубы, как пустынный лис. Шарур нарочно продолжал говорить подчеркнуто спокойно:

— По воле богов у нас с собой есть кое-что получше, чем обычно. Хочешь посмотреть?

— Если покажешь, — ответил пастух так же безразлично, как и Шарур. Таковы были правила этой игры. — Если тебе