Кровавая графиня - Йожо Нижнанский

Госпожа нетерпеливо перебила ее:

— Что же ты узнала?

— Из их разговора я поняла, что они задумали сегодня же ночью перед этой охотой смыться. Вечером все разбойники отправились за припасами, после чего должны сойтись за Вишневым. А оттуда, мол, что есть духу помчатся к Богуславцам. Разбудят паромщика и к утру будут уже за Вагом, а загонщикам, дескать, и в голову не придет, что они так далеко. Притаятся они где-нибудь на холмах — на Явории или на Иновце — и до самого мая никому на глаза не покажутся. А там — горе чахтицкой госпоже…

— Хватит! Остальное меня не интересует, — оборвала ее госпожа и крикнула: — Фицко!

Фицко не нуждался в указаниях. Он знал: надо тут же помешать бегству разбойников.

— Мы припустим за разбойниками, госпожа! — крикнул он в восторге. — Обложим их. А если кинутся наутек, поскачем за ними. Ночь ясная, лунная. Они от нас не уйдут!

Капитан отдал приказ наемщикам-пандурам садиться на коней, а Фицко обратился к гайдукам.

Чахтицкая госпожа сказала Калине:

— Через несколько часов вся разбойничья свора будет здесь на дворе. Вот тогда все увидят, как умеет новый слесарь рвать пальцы раскаленными клещами!

Павел Ледерер облегченно вздохнул, услышав, что казнь откладывается. Пока воротятся наемники, он успеет что-нибудь придумать…

— Фицко! — приказала госпожа. — В ожидании казни заприте этого злодея в безопасное место.

— Так упрячу, что всем святым его не найти! — И горбун схватил Калину.

— Ну-ка, пусти меня! — отпихнула его Дора. — Бывало, таскала я мужиков и потяжельче! — Она, смеясь, перекинула Калину через плечо и зашагала за Фицко.

Пандуры и гайдуки были уже на конях. Анна и Илона с другими служанками сновали по приказанию госпожи между ними с кувшинами вина.

Фицко вернулся и тоже, вскочив на коня, стал визгливыми покриками подбодрять себя и других. И тут же отряд всадников с великим шумом выкатил на улицу.

Казалось, из замка вырвалась свора обитателей ада.

Павел Ледерер задумчиво глядел им вслед. Сколько же их? Более пяти десятков. Справятся ли с ними разбойники, одолеют ли они силу в пять-шесть раз большую?

Графиня между тем кивнула Доре:

— Пойдем, расскажешь, как обстоит дело с Магдулой Калиновой…

Двор затих. Илона с Анной потащили кресло с балдахином.

Наемники и гайдуки пронеслись напрямик через Чахтицы. Жители — и те, что уже улеглись, и те, что бодрствовали у светильников и сальных свечей, — подбегали к окнам узнать, что происходит. Уж не турки ли налетели на Чахтицы? Когда улегся пыльный хвост, оставленный всадниками, чахтичане повысыпали на улицу и принялись оживленно обсуждать последние события.

А на площади четыре гайдука ставили виселицу. Мало радости было в этом занятии. Тем более что иные свободные горожане-ремесленники, из тех, что, кроме обязанности бесплатно отдавать господам часть товаров, не имели других повинностей, сгрудившись вокруг, отпускали язвительные замечания.

Гайдуки все более свирепели: слишком много было в этих подковырках издевок, ненависти.

— Разойдись подобру-поздорову! Не мешайте нам выполнять повеление госпожи, не то пожалеете! — вспылил один из гайдуков.

— Да кто ты такой, чтобы нам приказывать, господский холуй! — накинулся на него свободный гражданин. — Если нам будет угодно, так мы хоть до утра будем смотреть, как вы возитесь с виселицей.

На площадь явился и чахтицкий голова и весьма огорчился, узнав, что там ставят виселицу.

— Уважаемые граждане, — решительно заявил он, — на чахтицкой площади ничего подобного происходить не может. Никаких виселиц мы здесь не потерпим!

Чахтичане одобрительно закивали:

— В господские дела вмешиваться не собираемся, — продолжал голова, оглядывая толпу, чтобы узнать, нет ли среди нее наушников из замка, — но и посягать на наши права не позволим.

Тут же был отряжен член магистрата по домам граждан, ответственных за управление городом и призванных защищать его интересы, чтоб созвать их на срочное совещание.

Между тем гайдуки и пандуры во главе с Фицко приближались к Вишневому. Фицко охрип от непрерывного воинственного клича и хохота. Каждая капля крови кипела в нем от нетерпения отомстить Андрею Дрозду за недавнее унижение. На теле уже не осталось никаких следов побоев — помогли травы и мази Майоровой из Миявы, хотя и без них его упрямая плоть быстро восстанавливала себя. Зато в душе все еще саднила страшная рана, которую сможет остудить только кровь вожака.

Между тем разбойники, привезшие изрядную поживу на двух телегах, уже собрались на условленном месте. Ждали только Яна Калину, чтобы решить, куда направить путь, прежде чем вихрем налетит отряд наемников и гайдуков. Но Калина все не приходил. Вавро, взобравшись на самое высокое дерево, орлиным оком озирал окрестности, вглядываясь в дорогу. Вдруг он тревожно свистнул. Разбойники, сидевшие в кружок у тележных колес, всполошенно вскочили.

— Худо, ребята, — крикнул Дрозд. — Калины не видать, зато сюда мчит целая туча пандуров и гайдуков! По наши души — это точно! Сколько их, Вавро?

— Десять, двадцать… Да где их сосчитаешь в таком облаке пыли! Но их много, клянусь, целое полчище!

— Двадцать из них беру на себя, — приосанился Дрозд. — С остальными уж справитесь сами!

— Хорошенько укройтесь за телегами, о бегстве и речи быть не может, — рассудил Вавро, спустившись с дерева.

— Бегство — дело трусливых, — заявил Дрозд. — Да и пустое это занятие — на дворе ясная ночь. Спрятаться нет никакой возможности, куда бы мы ни направились. Везде догонят, изловят или перестреляют.

Разбойники, вооруженные ножами, валашками[40], дубинами и пистолетами, засунутыми за пояс, притаились за телегами и смело смотрели в глаза приближавшейся опасности.

— Главное, чтобы они не смогли стрелять в нас издалека. Бой на пистолетах, может, мы и проиграли бы, хотя меткости нам не занимать. Да и пистолетов и зарядов у нас мало — вот в чем беда. Нам надо поодиночке просочиться между ними, чтобы они не смогли взяться за пистолеты, если не хотят стрелять по своим. Тогда-то мы им и покажем, на что способны наши валашки и кулаки.

Они подбадривали себя, но и мучились опасениями: сколько этих чертей придется на каждого из них, кто знает, доведется ли увидеть утро нового дня?

Топот коней приближался. Вскоре преследователи во главе с Фицко и пандурским капитаном обступили телеги.

— Ребята, — крикнул Дрозд, — пока не скажу, не трогайтесь с места!

— Вперед! — слышался рев Фицко и пандурского капитана. — Раздавите этих червей!

Вдруг Андрей вскочил на телегу с дышлом в руке, да так стремительно, что она под ним зашаталась и заскрипела.

Несколько пистолетов уже целились в Дрозда, но так и не успели выстрелить. Он крутанул дышлом, и Фицко с капитаном и дюжиной гайдуков и пандуров вылетели из седел.

— Вперед, други! — воскликнул Дрозд и молнией вскочил на бегуна Фицко. Испуганный конь закачался под неожиданной тяжестью, но вмиг присмирел и покорился новому хозяину. Андрей Дрозд продолжал размахивать дышлом и валил одного нападающего за другим. Многие из них, приближаясь к нему, сами соскакивали с коней.

Разбойники яростно набрасывались на них, опрокидывали тех, кому удавалось встать, били их кулаками, пинали ногами, молотили дубинами и валашками.

Нападение Дрозда повергло Фицко в смятение. Он прицелился в ногу великана. Боже упаси, он не хотел убить его — слишком легкой была бы такая смерть. Надо было просто вывести его из строя. Но только он собрался спустить курок, как его настигло дышло, и он слетел с коня. При падении он выстрелил и попал… но не в Дрозда.

— Ох, моя нога! — взревел капитан.

Глаза Фицко на мгновение застлало тьмой, резкая боль пронзила его. Но он не потерял сознание, а лишь неподвижно лежал на земле. Жажда мести, ненависть и злоба влили силы в ослабевшее тело. И в следующую минуту он уже вскочил на Дрозда, обвил его длинными руками и стащил с коня.

Наемники и гайдуки опамятовались — теперь они дрались уже не в конном строю, как представляли себе прежде. Их взбодрило и то, что Дрозд больше не размахивал ужасным дышлом: вон он, оказался на земле и катается по ней в схватке с Фицко. Они бросились помогать горбуну, и через какую-то минуту вокруг Андрея Дрозда образовался яростный клубок дерущихся.

Луна удивленно взирала на эту схватку, словно пытаясь отгадать, кто же выйдет победителем…

Когда весь приход затих, Ян Поницен прошел в свою горницу. Последние дни вконец растравили ему душу. Волнующие события с такой ужасной стремительностью взбудоражили его жизнь, обычно размеренную и спокойную, избороздили заботами лоб. Итак, все то, во что он долгими годами не решался поверить, — сущая правда. Об этом свидетельствовала и бедная Илона Гарцай, испустившая душу у него на глазах, и встреча с чахтицкой госпожой, а сегодня — тем более — эти девять открытых гробов в церкви. Неимоверно страшно было глядеть на эти гробы — какая буря чувств сотрясала души верующих! В ту минуту, окруженный потрясенной паствой, он едва не воззвал громовым голосом: «Божьи люди, идемте порушим это гнездо греха, пусть от него не останется камня на камне!» Но, совладав с собой, он преклонил колени на холодные церковные плиты и горячо молился, молился, дабы не подвигнуть верующих на стезю мщения и разорения: «Великий Боже, пошли им вечное упокоение…»