Кровавая графиня - Йожо Нижнанский

Йожо Нижнанский

Кровавая графиня

1. Под сенью виселицы

Поздним мартовским вечером 1610 года его милость Ян Поницен-Поницкий[1], настоятель евангелической церкви в Чахтицах[2], усердный проповедник слова Божия, ушел из людской в великом расстройстве.

Разговор шел о том, что турки возобновили набеги на северные земли, разоряют их. И вовсе не по велению паши, а по собственному почину, без ведома визирей, которым желательно хотя бы внешне сохранить перемирие, заключенное после смерти султана Могамета[3] при устье реки Житавы[4] И вот, невзирая на перемирие, турецкие орды смерчем налетают с юга, отнимают у жителей что ни попадя, полонят девушек, угоняют скот.

Но не только эти вести заставляют прихожан искать утешения у отца Яна Поницена. Сегодня он снова услышал множество историй о якобы творящихся в замке кровавых делах. Люди рассказывают невероятные вещи. Невозможно поверить, что тут рядом, в двух шагах от прихода, благо родная, знатная, купающаяся в богатстве владелица чахтицкого замка не задумываясь губит девичьи жизни и попирает все Божьи и людские законы.

Нет, такому поверить невозможно. Скорее всего, это клевета, наговоры графских подданных, недовольных строгой госпожой.

Пристально вглядываясь в сияние робко мигавших свечей на тяжелом дубовом столе, он вспоминал вопросы паствы, взыскующей света и бодрости духа, на которые пришлось ему отвечать.

Над Чахтицами метался безумный ветер. Мартовский, еще студеный, но уже отдающий дыханием весны. Временами он ломился о ставни прихода, и Ян Поницен-Поницкий изредка внимательно вглядывался в окно, словно прикидывая, выдержат ли ставни натиск ветра.

Нет дома, в котором не царила бы тревога, подумалось священнику Испуганные взоры устремляются в заоконную тьму Народ убежден, что где-то подыхает очередная колдунья. Злые духи набрасываются на нее, раздирают внутренности, выдергивают язык. Природа в смятении, ветер неистовствует, земля содрогается, в небе беснуется воронье. Ровно в полночь черти выроют на погосте могилу но тело колдуньи никогда не истлеет. Кто скажет, много ли правды в этих народных поверьях? Действительно ли существуют колдуньи? И может ли женщина общаться с дьяволом? Впрочем, какие тут сомнения, когда по всему свету вздымается пламя костров, на которых прощаются с жизнью тысячи ведьм, приговоренных к сожжению. В полном согласии со светскими и церковными законами. Мыслимо ли, чтобы все законники как один ошибались и ни за что ни про что губили столько людских жизней?

Вихрь на мгновение улегся, и тут быстрый конский топот вывел Яна Поницена из оцепенения. Любопытство взяло свое: гадая, кто бы мог в столь поздний час скакать на коне, он вновь поднял глаза к окну, хотя прекрасно знал, что плотные ставни — надежная преграда и самому острому взгляду. Но тут шум копыт затих, и кто-то постучал в ставни.

Что за нежданный гость стучится? Дерзкий разбойник или турок-грабитель? Переборов страх, священник снял со стены пистолет, отворил окно, затем осторожно приоткрыл ставни.

Узкая полоска комнатного света выхватила из тьмы статную фигуру всадника. То был стройный, плечистый мужчина в широкополой шляпе и черном плаще до самых пят. Разглядев лицо, невероятно бледное в тусклом ночном сиянии, отец Ян вздрогнул от неожиданности, раздвинул ставни пошире, высунулся из окна и еще внимательнее оглядел гостя. Затем потрясенно спросил:

— Неужто это ты, Ян Калина? Старые глаза не обманывают меня?

— Я, святой отец, — низким голосом отозвался всадник. — Простите, что потревожил вас в такой поздний час. Минуло четыре года, как я с вашего благословения ушел в широкий мир, а вот теперь возвращаюсь.

— Тише, сын мой, и поживей заходи в дом! Как бы тебя, упаси Боже, не увидел какой изветчик!

Священник притянул ставни, закрыл окно, повесил пистолет на стену и поспешил на улицу. Через тихо открытые ворота всадник въехал во двор и спешился. Ян Поницен молча обнял гостя и отвел коня в стойло. Разбудив конюха, он наказал обиходить скакуна, а сам вернулся к нежданному посетителю и под руку провел его в светлицу, никого не потревожив в доме. Удостоверившись еще раз, что окно и ставни плотно закрыты, отец Ян запер дверь и предложил Калине снять плащ и шляпу.

— Приходится осторожничать, — сказал старик, усаживаясь за стол напротив молодого человека. — Но скажи, зачем ты вернулся? Неужели забыл обещание ради своего же блага никогда в Чахтицы не показываться? — Доброе, обрамленное сединами лицо Поницена посуровело.

— Не получилось, святой отец, пришлось воротиться, хотя ваш дорогой друг, а мой дорогой наставник, магистр[5] Элиаш Урсини, профессор Виттенбергского университета[6], и возражал. Кстати, вам от него сердечный привет и признательность за совет взять меня в ученики. И еще велел передать: по-видимому, магистр скоро удивит вас своим посещением.

— Возможно ли? Он что, решил распрощаться с преподаванием?

— Нет, всего лишь — сменить место работы. Графиня Катерина Палфи[7] недавно основала евангелическую гимназию и хочет поручить ему управление школой. Вот где пригодится его богатый и редкий опыт! Суперинтендант[8] Лани[9] рекомендует ему принять предложение. Думаю, и сам профессор теперь не устоит перед желанием вновь увидеть родину, покинутую так давно.

— Магистр Урсини дал тебе добрый совет, и надо было его послушаться. Вспомни, по здешним обычаям беглецу уготована смертная казнь!

— Знаю, святой отец, но даже это меня не остановило.

— Будь осторожен. Чахтицкие власти обещают двести золотых тому, кто тебя изловит, времена настали такие, что за звонкий динарий предаст и лучший из друзей.

— Голыми руками меня не возьмешь, уверяю! В Виттенберге я не только книжной премудрости учился, но и в боевом искусстве преуспел, — горделиво выпрямился Калина, и довольная улыбка пробежала по его лицу. — Любым оружием владею, да и без него дюжине молодчиков пришлось бы со мной изрядно повозиться!

Священник любовно оглядел молодого гостя. Под прилегающей одеждой обрисовывались контуры сильного тела. И впрямь — точно из железа!

— Чтобы у тебя еще прибавилось мощи, сын мой, отведай-ка этого благословенного нектара, — улыбнулся священник и снял с полки кувшин и два стакана. Налил в них знаменитого искристого чахтицкого красного вина.

Гость одним глотком осушил стакан, однако веселее не стал. Наоборот, нахмурился. Светло-голубые глаза мрачно уставились на доброе лицо Яна Поницена.

— Преподобный отец, — сказал он, — не могу не задать вопроса, который гложет мне сердце с той самой минуты, когда я пересек границу. Потому я и вернулся, возможно, на погибель. Что с моей матерью и сестрой? Не настигла ли их месть госпожи?

Ян Поницен испуганно посмотрел на гостя.

— Скажи мне все! Я готов и к самой жестокой правде.

Священник медленно и как-то нерешительно ответил.

— Матушка жива и здорова, господский гнев ее не коснулся. Смирилась она и с судьбой сына, ибо я неустанно убеждал ее, что дела твои идут хорошо!

— А сестра?

— Магдалена… — произнес старик в сильном замешательстве. — Мужайся, сын мой, утаивать правду от тебя я не смею. Все равно ты ее узнаешь, не от меня, так от других.

— Она умерла?

Тяжкое предчувствие так встревожило Калину, что он невольно вскочил, словно пытаясь стряхнуть с плеч непосильное бремя.

Поницен тоже встал и с отцовской нежностью опустил руки на плечи гостя.

— Не знаю, — проговорил он.

— Жива? — переспросил молодой человек с проблеском надежды в голосе. — Что с ней?

— Тому три дня, как бесследно исчезла…

Услышав ошеломляющий ответ священника, Ян Калина рухнул на стул, словно подкошенный. Он обратил свое удлиненное, бледное, обрамленное черными волосами лицо к мерцающему язычку свечи, будто надеясь, что пламя озарит его душу и развеет воцарившийся в ней мрак.

— Бесследно исчезла, — повторил он. — Я ждал недоброй вести, преподобный отец, но эта — самая страшная.

Умри сестра от болезни, время утишило бы мою боль. Погибни она от рук насильника, я мог бы отомстить. Но как быть, если надо мной глумятся лишь тайна и неизвестность? Кто виноват в ее исчезновении? Жива ли она еще, или неведомые злодеи уже сжили ее со света?

Измученный потоком вопросов, Ян опустил голову и умолк. Но тут же выпрямился, в нем снова вскипели подавленные было ненависть и злость.

— Знаю, — проговорил он, — за ответом ходить далеко не надо… Достаточно добраться до гордого замка и постучать в ворота.

— Сын мой, — взволнованно воскликнул священник, — молчи, спрячь подозрения в самом затаенном уголке сердца!