Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин

целое, Машина — существо, а он его разум. Степан от этого слияния получал наслаждение. И всякий раз досадовал на соседей, которые время от времени то один, то другой, а то и оба сразу, остановив свои экскаваторы, приходили к нему на перекур и прерывали чудный сон наяву.

В эту ночь грунт шел однородный. Он осыпался в свете прожектора, как пересохшая халва. Был на вид сладок и ароматен.

Степан услышал гром. Наконец-то, подумал он. А то сверкает насухую, даже оторопь берет. И тут, машинально застопорив движение ковша, он вдруг увидел снаряды. Они напоминали в полуоткрытой пасти ковша сигареты в надорванной пачке. Темные, продолговатые, торчали между зубьев. Степан, когда понял, что попало в ковш, даже сосчитать их не мог, вроде выше пяти и счета не знал. Он замер. И не от испуга. Сознание разбивалось на какие-то бесформенные кусочки, то ли обломки, то ли пятна. Мир дробился, как будто взрыв уже состоялся. Ведь он его слышал. Взрыв уже произошел, Нет уже ни экскаватора, ни Степана. Есть лишь память, в которой на веки вечные зафиксировано то, что увидел Степан в свой последний момент. Он вздохнул один раз, другой и подумал, хорошо ли, что в памяти они остались как единое целое — он и его КМ‑602? Нет, ничего! Только разум каким-то образом отделился от него и витает над останками человекомашины. Степан машинально же, как недавно застопорил ковш, двинул его к отвалу. Услышал скрип тросов. И тут же выключил двигатель. И тут же услыхал хор сверчков за отвалом. И тут же почувствовал: пот по спине ползет. Пальцы на руках и ногах мерзнут, словно мороз ударил, врасплох его, полуодетого, захватил. Степан испугался, потому что, попытавшись закричать и сообразив, что из этой затеи ничего не выходит, понял, что онемел. Сам не понимая зачем, он потянулся к приборной доске.

Опустить ковш? Нельзя! Почему? Нельзя, и все тут. Ага! И в самом деле нельзя. Под ковшом... Под ковшом еще несколько штук. Отдернул руку. Высунулся из кабины. Пространство вокруг машины усеяно снарядами. Вперемежку с истлевшими досками ящиков, в которых долгие годы эти снаряды покоились, дожидаясь прикосновения ковша экскаватора. Его, Степана, экскаватора. Степан задраил кабину. Опустил смотровое стекло. Выключил прожектор. Но тут же сообразил, все это не спасет, если снаряды начнут рваться. Он поджал ноги. И впервые в жизни подумал: стать бы птицей, какой-нибудь пичугой, выпорхнуть в отдушину в крыше кабины.

Через час он успокоился. Открыл дверки, размышляя над тем, как все же выбраться из смертельного кольца.

На скалах в зарослях терновника, боярышника, дикой розы загоготала сова. Пугнула Степана. Но этот страх был мгновенным. На фоне черной жути, не покинувшей его, крик ночной птицы показался человеку радужной блесткой, радостным приветом жизни. Он уже различал далекие петушиные крики в Красных Кручах, а возможно, в Святынях. Глубоко вдыхая обострившийся приближением рассвета запах соленого озера, глянул на часы. Он содрогнулся, представив, что еще часа три придется сидеть здесь до конца смены...

До сих пор снаряды лежали в темноте и покое. А сейчас они на свежем приморском воздушке. Сейчас они окисляются: быстро, быстренько... Наверстывают упущенное. Сейчас они горят незримым огнем. И самый слабенький из них или самый старательный зашипит и грохнет, а за ним и все остальные...

Жванка разбудил телефон.

— Богдан Гордэевич! А? Ты слышишь?

— В чем дело, Давид?

— Такое впечатлэние, понимаешь, как будто противотанковую гранату бросили... Я бы поверил, если бы не дэвятый этаж... Я говорю, что это была шаровая молния. Двэ сэкции, как баран языком слизал.

— Давид Амиранович, ты — начальник строительства! Говори толком, что у вас там стряслось?

Разговор прервался.

Богдан быстро набрал номер Абуладзе. Трубку не поднимали. Секретарь понял, что Абуладзе звонил не из дома. Богдан Гордеевич стал одеваться. Вспомнил о корсете. Придется без него. Надо же когда-то решиться. Костыли враз оставил. Решил и оставил. С тростью, правда, приходится ходить. Но это ненадолго. С выездом за пределы района не торопится. Концы немалые. Главный врач пока не советует. Один раз выедешь раньше времени, потом никому не докажешь, что поспешил.

Минут через пятнадцать Жванок катил по только что построенной бетонке в рабочий городок. Без корсета сидел напрягшись. На стыках плит потряхивало. Спина отзывалась на толчки остро, словно покалывало ее иголочкой. Он придерживал ход машины, будто боялся, что кончик иглы отломится и останется в нем постоянной болью.

Небольшой пока — величиною в средний городской квартал — строительный городок не спал. Жители от мала до велика толпились на улице, глядели на разрушенный дом. Галдели, ждали объяснений.

Следом за секретарем райкома партии примчалась пожарная машина, надобность в которой уже отпала. Однако пожарные добросовестно вылили имевшуюся в цистерне воду на едва дымящийся угол девятого этажа. Начальник милиции прибыл позже всех и вполголоса распекал участкового за то, что тот, увлекшись изложением своей версии взрыва, позабыл вовремя сообщить в райотдел.

— Бондаренко, я вас разжалую, — ворчал майор Сокол, не глядя на суетившегося рядом лейтенанта.

— Вадим Петрович, клянусь честью, не нарочно я. Увлекся и в самом деле.

— Как мне в глаза секретарю глядеть? Больной, ему в машине ездить категорически запрещено, — здесь, а я, военный человек, прибыл последним.

— Вадим Петрович! Прошу извинить. Впредь, клянусь честью, не повторится.

— Ладно, кончим! — отмахнулся от участкового майор и пошел навстречу двигавшимся в его сторону Жванку и Абуладзе.

Но Бондаренко не отстал от начальника милиции.

— Есть, есть тут элементы, Вадим Петрович! Помните, я докладывал, когда целая серия поломок была — на кране, на подъемнике, на экскаваторе...

— Все это досужие твои домыслы, Иван. Пора всерьез думать о своих обязанностях.

— Если кто-то и врэдит на стройке, — громко, посверкивая толстыми стеклами очков, заявил первым подошедший к Соколу начальник строительства, — так это Абуладзе. Я гранату или зажигательную бутылку бросил. Это я срываю сроки сдачи объектов и заметаю таким образом следы недоработок.

— Ты нам, Амиранович, мозги не пудри, — остановил Абуладзе Жванок. — Ясно, что тут произошло. Ясно и то, что у тебя на стройке порядка не стало! Я это и до шаровой молнии мог бы тебе сообщить. Она только ускорила это мое признание.

— А вы, значит, товарищ