Неуловимый монитор - Игорь Всеволожский

Радист Кукушкин доложил, что подслушал разговор:

— Ведите огонь интенсивнее.

— Заклинило орудия, стрелять не могу.

— Дайте огонь! Дайте огонь!.. Огонь крайне нужен.

Этот разговор происходил между командиром армейского соединения и канлодкой, которая поддерживала огнем наши части на дороге, ведущей к переправе. Нужно было любой ценой преградить противнику путь, а тут, как назло, на канлодке заклинило орудия.

Я посоветовался с комиссаром и приказал передать по радио командиру канлодки: «Сообщите координаты цели, по которой должны вести огонь, прикажите своему корпосту корректировать мой огонь».

Монитор открыл огонь. Первый же залп был удачен. «Железняков» выпустил около сотни снарядов. За это время орудия канлодки были введены в строй.

По показаниям захваченного нашей разведкой гитлеровца, противник организовал в лесу склад боеприпасов.

Цель далеко в тылу у противника, и корректировочный пост к ней не вышлешь. Как уничтожить склад? Обстрелять всю площадь с большой плотностью огня? На это нужно много снарядов.

Гуцайту пришлось отыскать дерево повыше, обвязать себя зеленью и залезть на вершину. В стороне от цели он отыскал хороший ориентир. Артиллеристы дали по нему два пристрелочных залпа, а третьим — накрыли. Пристрелка окончена. Теперь можно перенести огонь и на основной объект — склад боеприпасов.

Поступили команды от Гуцайта: «Прицел… целик… очередь 10 снарядов…»

Стали видны клубы дыма и пыли, поднимающиеся вверх, к облакам.

Снова команда: «Право… прицел». Снова клубы дыма и пыли…

Так мы нащупали склад. Пошла пятая очередь в десять снарядов. Из-за холма, скрывавшего от нас склад, к небу взметнулся темно-красный язык пламени, и за ним — огромной величины черный столб. Он стоял долго, пока не рассеялся. Глухой, раскатистый гул возвестил о том, что задача выполнена — гитлеровский склад уничтожен.

С наступлением темноты «Железняков» перешел на запасную огневую позицию. Она на километр ниже по течению. Личный состав начал маскировать корабль.

Мы с Королевым сошли на берег проверить, как матросы рубят деревья для маскировки: не демаскируют ли они своей работой корабль. Но нет, наше беспокойство напрасно; матросы четко усвоили: если хочешь жить, не руби сук, на котором сидишь…»

Часть 5

ДО СМЕРТИ — ЧЕТЫРЕ ШАГА

14

В этот свежий неяркий день «Железняков» стоял у берега, прикрытый осенней листвой. Георгий Ильинов принес командиру в каюту две радиограммы. Одна оказалась сводкой: Информбюро:

«Сегодня советскими войсками оставлен Темрюк».

Другая — перехваченный приказ германского командования — предписывала:

«Всем соединениям и частям германской армии, действующим в районе Кубани, приказываю: захватить монитор, находящийся у нас в тылу. Экипаж в плен не брать. Матросов — расстрелять, офицеров — повесить».

— Можете идти, — сказал Харченко и, постучав в перегородку, позвал Королева.

Сутулясь, вошел Алексей Дмитриевич.

— Чтобы нам попасть в Черное море, — сказал командир, показывая ему обе радиограммы, — надо пройти захваченный немцами Керченский пролив. Но чтобы добраться до Керченского пролива, нужно сначала выйти в Азовское море. А к нему у нас остался только один путь. Вот тут, — показал он на карте, — через приток Кубани Казачий Ерик мы пройдем в Ахтанизовский лиман, выйдем в узкую, мелкую речушку Пересыпь… Речушка в десять метров ширины и глубиной — воробью по колено. Алексей Емельянович посмотрел в глаза Королеву.

— Понятно, — кивнул головой комиссар. — Будем надеяться, что успеем проскочить, пока фрицы установят на Пересыпи свои батареи.

— А если уже установили?

— Тогда… — сказал в глубоком раздумье Королев. — Тогда придется спасать людей. Взорвем корабль, чтобы он не достался фашистам, а людей уведем через кубанские степи на Кавказ, к нашим.

— Никогда! — выкрикнул гневно Харченко. — Корабль я не покину…

— Ты забыл, Алексей, — глядя в упор на командира, сказал комиссар, — что человек дороже самой драгоценной, самой совершенной машины.

— Я знаю это, Алексей Дмитриевич, — взволнованно заговорил командир. — Но и ты пойми меня. Не могу я бросить корабль. Не могу я уйти с него, и потом… у меня руки не поднимутся взорвать наш «Железняков». А уж если взрывать… так лучше и я взлечу вместе с ним!..

— А кто поведет людей?

— Ты.

— Нет. Если нужно будет вести людей на Кавказ, их поведут двое — ты и я!

Харченко низко склонился над картой.

— Но я думаю, — продолжал Королев, — надо попытаться прорваться…

Алексей Емельянович поднял голову.

— Я все еще продолжаю верить в нашу счастливую звезду, — улыбнулся комиссар. — Мы прорвемся!

— Я тоже так думаю! — воскликнул Харченко.

Кто-то постучал в дверь.

— Войдите.

Вошел радист.

— Еще одно сообщение, товарищ командир корабля.

На белом листе бумаги было написано только шесть слов:

«В устье Пересыпи немцами установлены батареи».

Командир передал листок Королеву и сказал радисту:

— Можете идти.

Ильинов четко повернулся и вышел, притворив за собой дверь.

— Надо сказать экипажу правду, — предложил Королев.

— Да, — согласился Алексей Емельянович и тотчас позвал: — Губа!

— Есть Губа! — доложил вестовой, появившись на пороге.

— Позовите офицеров.

Через несколько минут весь офицерский состав собрался в кают-компании: Павлин, у которого завитки усов опустились книзу; Миша Коган, с измученным, усталым лицом; Кузнецов, осунувшийся, но, как всегда, чисто выбритый; юный Володя Гуцайт, с синими полукружьями под глазами…

— Вот что, — сказал командир корабля, — я должен вам объяснить положение. Единственный выход в Азовское море — река Пересыпь — занят противником. В устье речки на обоих берегах немцы установили тяжелые батареи. Они, черт их побери, станут палить по нас в упор. Мы за эти дни привыкли глядеть в лицо смерти. Но тут придется встретиться с десятком смертей. Это не Викета, не Дунай и не Дон. Тут маневрировать негде. Ход у нас — тихий. Речонка — десять метров ширины! Мы с комиссаром обсудили положение и задали себе вопрос: имеем ли мы право рисковать вашими жизнями, жизнью всего экипажа? Предлагается выбор: теперь же взорвать корабль и уйти по суше к своим, на Кавказ…

Он выжидающе посмотрел на офицеров. Как потемнели, помрачнели их лица!

— Есть, правда, и другой выход. Прорываться там, где нас ждет не одна, а десять смертей… Такая попытка на этот раз может нам всем стоить жизни. Но она дает надежду… она подает нам небольшую надежду, — дрогнувшим голосом продолжал командир, — спасти наш боевой корабль, наш родной «Железняков», который столько раз спасал наши жизни! Что вы скажете? — спросил Алексей Емельянович. — Мы с комиссаром ждем вашего ответа…

Офицеры молчали. Франтоватый Кузнецов мял скатерть, Павлин, потупившись, крутил ус, Володя нервно катал по скатерти хлебный шарик, а Миша Коган смотрел в потолок и о чем-то мучительно думал.

— Так, значит, будем взрывать корабль? — спросил командир.

— Ни за что! — вдруг выкрикнул Гуцайт. — Может быть, я не имею права высказывать свое мнение раньше других, я ведь тут самый младший, но я считаю, что наш «Железняков» сделал нас моряками. Мы выросли на нем, возмужали, на нем мы научились воевать… И неужели мы теперь бросим его в беде, покинем, взорвем? Ведь это все равно, что предать друга! Мне думается, лучше погибнуть вместе со своим кораблем, но не потерять черноморской чести!

— Что другие скажут?

Павлин выступил вперед.

— Мои машины дадут нужное число оборотов, — нервно заговорил он. — Я отлично понимаю: этого еще мало для того, чтобы проскочить мимо батарей. Но если даже мне скажут, что нам совершенно немыслимо проскочить Пересыпь, я за то, чтобы прорываться… Я молчал потому, что хотел все обдумать. Теперь я обдумал.

— Позвольте мне, — поднялся Кузнецов.

— Говори.

— У нас есть еще снаряды, — твердо сказал артиллерист. — Пусть мы истратим их все до единого. Но каждый из них понесет гибель фашистам. И если нам… если «Железнякову» суждено погибнуть, пусть он погибнет в бою, а не взорванный нашими руками. Мы сумеем дорого продать наши жизни и жизнь нашего корабля.

— А вы, Коган, что скажете? — спросил Алексей Емельянович.

— Что я могу сказать? — ответил штурман. — Я хочу драться до конца.

— Добре, — облегченно вздохнул командир. — Я и не ждал от вас иного ответа. Ох, друзья, и полегчало у меня на сердце! Ну, все по местам, а мы пройдем в кубрик. Пойдем, Алексей Дмитриевич…