«…Их бин нервосо!» - Дина Рубина

– А что – выпечка? Кому нужны эти круассаны и пироги: килограммы набирать? Это вообще еда нездоровая. И гарниры все эти… Я вместо них просто овощи и фрукты ем.

– Знаешь, что, – сказал мне отец. – Гони ты отсюда в три шеи эту зажравшуюся буржуйку! Дай сюда ее картошку, я доем!

– Не-е-т! – заорала дочь, обнимая тарелку. – Картошечка моя, любимая, – такую только мама готовит!

…Помню в самом нашем начале здешнем, лет пятнадцать назад, когда мы только обосновались на съемной квартире, когда я железно знала, что могу потратить на продукты в супермаркете только 20 шекелей в день, и ни копейкой больше, к нам в гости приехал из Тверии (не из Твери) мой старый друг. К тому времени он жил в Израиле уже год, и даже успел прослужить полгода в армии. И вот тогда он с возмущением рассказывал нам о здешних армейских «порядочках».

– Ужас! – говорил он, – нет сил смотреть, душа болит: то, что не съедается за завтраком, выбрасывается мгновенно. Не дай бог выставить банку йогурта в обед – накажут самым жестким образом. И главное – запечатанные, далеко не просроченные йогурты – все сметается в помойный бак!

Мы ахали, качали головами, приговаривали: «Как же так, почему бы не раздать неимущим?! Какое попустительство, какое разбазаривание добра!» – и нам казалось, что только бывшесоветскии разум может навести в этой стране надлежащий порядок. А без нас пропадут, захлянут, выкинут, разбазарят…

– …Как тебе не стыдно, – говорю я дочери. – Помнишь, на Малой Полянке нас остановил солдатик, попросил 5 рублей, у него в авоське болтались булка и баночка кефира? Вот ему бы выпечку, которую ты не съедаешь! Или йогурты, которые вы сметаете в помойный бак.

– Мама! – строго отвечает она. – Ты с ума сошла? Это запрещено! В армии продукты должны быть наисвежайшими! У нас и так проблем выше макушки. Еще не хватает, чтоб от тухлятины на марше весь полк обосрался!

Мне нечего ей ответить.

– Но почему именно – картошка? – только спрашиваю я.

– А это у кого что мамино – любимое… Ирка по пельменям тоскует, Юдит ждет субботы из-за «пэсто»… Кто – чего, словом…

И я лишь плечами пожимаю. Но с утра, в пятницу, первым делом становлюсь в свой кухонный наряд. Сковорода наготове.

Жду: вот-вот зазвонит телефон, и голос дочери пропоет нетерпеливо:

– Еду-еду! Кар-то-о-ошечку-у-у!!!

Воинская присяга в Армии Обороны Израиля – дело серьезное, торжественное и даже волнующее. Но… все-таки, и эта церемония, как почти все церемонии в стране, напоминает выезд на пикник большого шумного семейства. На присягу любимого отпрыска едут: родители, братья-сестры, бабушки-дедушки с домашними животными, а также соседи-друзья, с рукописными плакатами – как болельщики на спортивные состязания.

С утра огромный пустырь перед базой начинает заполняться машинами разных марок, а на обочине вдоль огромного плаца солдатики выставляют для родных ряды пластиковых стульев.

Мы приехали едва ли не первыми и сразу заняли места в нужном ряду – повезло! – уже через час все стулья заняты, и публика рассаживается на земле, сидит на корточках, с любопытством бродит с фотоаппаратами и видеокамерами по той части плаца, куда их пускают, потому что поодаль на столах выложены ружья и высокими стопками лежат Пятикнижия в синих тисненых обложках. И вот туда-то подходить нельзя – столы охраняют девушки в форме…

– Боже, – замечает мой муж меланхолично, – посмотри на этих бравых солдат: как они воюют с этими попами, с этими цицами…?!

Он вообще настроен критически и, кажется, продолжает оставаться патриотом советской армии времен его службы в Перми, какие бы тяжелые воспоминания та ни оставила.

А, девочки, действительно, как на подбор, «у теле»… Как говорила моя бабушка: «Нивроку, маешь вешч»…

Туда-сюда по плацу бегает лохматая рыжая собака. Наверняка, кто-то привез с собой, и сейчас не может удержать на месте…

Между тем, напряжение возрастает, солдатская родня в возбуждении привстает и даже привскакивает с мест; наконец, со стороны далеких, едва видимых отсюда армейских палаток раздается слаженный гул команд и топот ног: на плац повзводно выводят подразделения.

Наглая рыжая собака по-прежнему свободно бегает по плацу, сопровождая каждый, вновь появившийся, взвод. Да что ж это, в самом деле, почему хозяева не отзовут ее, и как армейское командование позволяет псу болтаться под ногами марширующих солдат?!

– Это разве строевой шаг! – замечает мой муж. – Вот у нас был настоящий прусский строевой шаг!

Мне хочется попросить его заткнуться, но, увы, не могу не согласиться: советские солдаты на парадах шагали как-то… четче! Отрезанней! Их, выходит, гоняли тщательнее?! Недоработочка наша!

А уже там и тут вспыхивают радостные вопли мам и бабушек: кто-то уже узнал своего… свою… Какие же все они одинаковые!

– Ты ее видишь? – тревожно спрашивает меня муж с мечущимся по плацу взглядом…

Я ни черта не вижу! В беретах, в форме – все девочки похожи одна на другую. Сердце колотится, как будто всех их сейчас погрузят на грузовики и отошлют на фронт…

Но вот все выстроились – все четыре подразделения. С огромным трудом отыскиваем свою – с бледным серьезным лицом, вторую справа в третьем ряду в первом подразделении. У всех очень бледные и очень суровые лица. Но собака, – черт побери! – собака, кажется, собралась оставаться на плацу на время всей церемонии?! И никого это, кажется, не волнует?! А что же ее идиотские хозяева?!

Начинается церемония присяги. Выходит командующий военной базой, офицеры, военный раввин… взвивается флаг, играет труба… И все время лохматый рыжий пес околачивается там, где ему придет в голову: то уляжется у ног военного раввина, читающего отрывок из Пятикнижия, то подбежит к сапогам командующего, то весело прыгает у ног солдата, вызванного из строя для клятвы.

– Вот она! – сдавленно говорит муж. Вызывают к присяге нашу! Сюда ее голос доносится слабо: «Да, командир!… Клянусь… всем существом… до последней капли… за свою страну!..»… Отсюда почти не видно, – проклятая собака мельтешит под ногами! – как вручают ей оружие и книгу, как бежит она назад и становится в строй…

Муж как-то странно щурится и отворачивает от меня лицо…

Наконец, играют гимн и – по команде – солдаты с победными криками подбрасывают в воздух береты… Этим заканчивается церемония присяги, и мгновенно толпа штатских с воплями и объятиями смешивается с «зеленью». Вот тут и начинается настоящий пикник. Мамаши и бабушки торопливо разверзают необъятные сумки со «вкусненьким» и «домашненьким»…

Мы в панике бросаемся на поиски своей и с трудом ее отыскиваем – незнакомую, с собранными по уставу на затылке волосами.

Она стоит в окружении солдат и треплет по загривку рыжего пса!

– Что это за пес, в конце концов?! – кричу я. – Возмутительно, превратил всю торжественную церемонию в балаган! Хозяев оштрафовать, к чертовой матери! Где хозяева?!!

– Мы – хозяева… – улыбаясь, отвечают солдатики. – Это наш пес, здешний… Всех знает, всех встречает – провожает… Он уже стольких солдат к присяге привел! – наш солдатский пес…

Кончена жизнь – в моем доме появилось ружье. Не в том смысле, что оно должно непременно выстрелить в четвертом акте, а в том смысле, что покоя от него нет, как от недельного младенца.

Ружье выдано солдату Армии Обороны Израиля, а именно, моей дочери Еве, в порядке прохождения курса молодого бойца. Она звонит нам с базы, захлебываясь от восторга и гордости:

– Ма, я классно стреляю! Меня командир похвалил! Я знаешь, сколько выбиваю!

(Вообще-то, странным образом, у нас в семье все неплохие стрелки. А сын так вообще был лучшим ночным стрелком в роте. Так что, я не особо удивляюсь).

– Нас учили сегодня разбирать и собирать ружье, и я классно это делаю!

И вот это самое ружье (между прочим, хорошеньких несколько кило), должно находиться при солдате днем, ночью, в ванной, в туалете – куда бы солдат ни подался. Если он в форме. Согласно уставу.

Мы, предки то есть, – безнадежные лапти, – все время обнаруживаем свое невежество и отсталость. Вот на автобусной станции в Иерусалиме мы встречаем ее, отпущенную в увольнительную на субботу. Вот она появляется, с огромным солдатским баулом на плече и с немалым рюкзаком за плечами. Ружье тоже на плече, и этих хрупких плеч явно не хватает для всего багажа, где бы еще взять парочку?

– Дай, подержу, – я протягиваю к ружью руку. В ответ – округлившиеся от возмущения глаза:

– Ты с ума сошла?!

Вообще то, что мы с отцом сошли с ума, мы узнаем теперь с перерывом в несколько минут. Например, вечером, в субботу она собралась встретиться с друзьями в баре, в Иерусалиме.