«…Их бин нервосо!» - Дина Рубина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короче, русский человек оказался здесь, в Израиле, ведущим еврейским поэтом, знатоком идишистской культуры. Недавно получил премию Союза писателей за лучший сборник стихов на идиш. (Если б я все это изобразила, меня в очередной раз упрекнули бы в «пережиме» ситуации.)
Кроме того, у Пети оказался хороший голос, и он с удовольствием поет хазанут – еврейскую литургию.
Когда хорошее настроение, Петя даже выходит попеть на наш Арбат – пешеходную улицу Бен-Иегуда. Поет религиозные гимны в ашкеназскои транскрипции, величаво кивая прохожим, бросающим в его кепку шекели…
И вот недавно стоит он на Бен-Иегуде, поет. Подходит к нему старый человек, по виду – рав из религиозного района Меа-Шеарим.
Слушал, слушал, смахнул слезу, бросил в Петину кепку пять шекелей и говорит – на идиш, разумеется – ведь ультрарелигиозные евреи в быту не говорят на иврите, считая этот язык святым:
– Сын мой, – говорит старик, – тебе бы стоило надеть кипу.
На что ему Петя, тоже на идиш, отвечает:
– Да кипу надеть дело-то нехитрое, только это нечестно, ведь я – гой!
А старик покачал головой и говорит:
– Сын мой, ты не понял. Я сказал надеть кипу, а не снять штаны!
Вообще, Петя – человек честный до оскомины – время от времени попадает в такие вот забавные ситуации, из которых выбирается, как правило, с величайшим достоинством. Он и рассказывает о них без тени улыбки, гордясь своей уникальностью.
Иду, рассказывает, как-то вечерком, тихой улочкой в религиозном районе Геула. Вдруг из дверей маленькой синагоги выскакивает немолодой еврей, хватает меня за руку и выпаливает на идиш:
– Друг, как хорошо, что ты подвернулся! У нас не хватает человека для миньяна. (Миньян, как известно, – необходимое число мужчин для совместной молитвы).
Петя, как человек, повторяю, честный до отвращения, говорит ему – я, мол, вам, благородным иудеям, не гожусь, я – гой. Диалог, напоминаю, происходит на идиш. А на каком еще языке могут говорить два прохожих в Геуле!
Тот отмахивается, досадливо, так:
– Ну так что, подумаешь! Молиться умеешь?
– Умею, конечно! (Спрашивается: – почему «конечно!»?)
– Пошли!
И знаете, рассказывает Петя, зашли мы в эту маленькую синагогу, и так душевно помолились!
В то же время Петя настаивает на исконном своем вероисповедании, что выглядит комично, ведь он гораздо больший еврей, чем многие представители нашей московско-ленинградской интеллигентской публики. Но очевидно, ему это необходимо для ощущения значительности и отдельности своей неповторимой личности.
Вхожу в автобус, вижу Петю, развернувшего огромную толстенную старую книгу на иврите. Выясняется, что это талмуд с комментариями Раши.
– Вот! – говорит пьяненький Петя важно, кивая на страницу. – Это кладезь мудрости, настоящая сокровищница. Вообще, если бы я был евреем, я бы стал сатмарским хасидом. Но я – христианин…
(Я при этом помалкиваю, стараясь не встревать в петины, слишком для меня экстравагантные, рассуждения).
– Да, я христианин! – продолжает он, возбуждаясь. – Вот только во что никогда не поверю – так это в то, что Иисус Христос – сын Божий. В это ни один здравомыслящий человек никогда поверить не сможет.
Несколько секунд я оторопело вглядываюсь в его высокомерную улыбку и, наконец, кротко спрашиваю:
– А во что вы, Петя, верите?
– Как во что! – восклицает он, – в единого всемогущего Бога!
– Тогда вы, Петя, еврей, – тихо и твердо говорю я тоном, каким онколог сообщает пациенту роковой диагноз.
*Досадно, досадно бывает, когда вдруг, вдогонку за уже написанной повестью, романом, рассказом на тебя неожиданным и уже никчемным подарком сваливается эпизод, не только по теме, но и по затаенной тональности, по окрасу словно выпавший из этой повести…
Есть у меня рассказ, монолог натурщицы, грустный, смешной, с нелепыми и трагическими в своей нелепости, поворотами сюжета. Рассказ этот давно опубликован и в России, и в Америке, и в Израиле, переведен на несколько языков… короче, поезд ушел от перрона давно и безвозвратно.
Встречаю на днях знакомую молодую женщину, которая подрабатывает натурщицей в академии Бецалель. И посреди вполне мусорного трепа она рассказывает о нелепой ситуации, в которую на днях попала. В день памяти жертв Катастрофы.
У нас ведь утром в этот день в заранее объявленный час гудит сирена. Страшный похоронный вой разносится над всей страной, проникает повсюду.
В эти считанные минуты существуют неписанные правила поведения. Люди останавливаются там, где их застигла сирена, застывают, склоняют головы, вытягивают руки по швам… Останавливается движение на дорогах…
Зрелище непривычное для посторонних, для нас же – одно из самых значительных. Я знаю людей, которые живут в этой нелегкой стране из-за этих вот, нескольких трагических минут в году, каких в другой стране просто не бывает.
И вот, стоит моя приятельница на подиуме в студии, как полагается, обнаженная – позирует четвертому курсу.
Вдруг – сирена. Все студенты вскакивают из-за мольбертов, вытягивают руки по швам и склоняют головы.
– Я сначала заметалась, – рассказывает она, – что делать? Схватила халатик, но тут ведь, как в игре «замри!» – остолбеней и стой. Ну, и стою я, голая, вытянувшись, руки по швам – губы кусаю, чтоб не расхохотаться… Положеньице… И вдруг думаю – а ведь и их, голых, в газовые камеры загоняли… Так, может, вот этот, анекдотичный мой вид, и есть на деле – самое логичное, самое сильное и самое чистое поминовение их душ?..
*В романе «Последний кабан из лесов Понтеведра» я придумала такую авторскую маску «Дина из Матнаса». Матнас – на иврите – Дом культуры, я, то есть автор, действительно там работаю, только меня никто не называет Диной из Матнаса. Это чистой воды вымысел. Выступая перед публикой, я часто читаю эпизод из этого моего романа, тот самый, где в Матнас на Пурим приезжает группа художественной самодеятельности города Ехуд, такая разухабистая братия с сильным украинским акцентом. Верховодит этой компанией Бенедикт Белоконь из Ехуда. Так он себя и называет. Возникает ряд комических ситуаций, и так далее. Эпизод гротескный. Я придумала его с начала до конца.
Сижу не так давно на работе, в своем кабинете. Раздается телефонный звонок.
– Здравствуйте! Вы Дина из Матнаса?
Что прикажете отвечать? Тем более, что до известной степени так оно и есть.
– Мне ваш телефон дал эксцентрик Арон.
Вспоминаю, что действительно месяца три назад выступал у меня маленький музыкальный эксцентрик, щуплый человечек, по виду – нечто среднее между Чаплиным и Гитлером, с усиками, играл на всем, что под руку подвернется: на швабре, на венике, на стаканах, на футляре из-под очков…
– Я – Исаак из Афулы. иллюзионист международного класса, кавалер почетной грамоты житомирского райкома комсомола…
На втором звуковом плане в телефонной трубке прокричал тягучий женский голос: «Исаак! Иди кушать суп!»
– Могу предложить для вашей публики ослепительный иллюзион, недорого.
– Что вы имеете в виду? – спросила я.
– А что обычно имеют ввиду в таких случаях? Платки из рукавов, исчезающие стаканы, я знаю?..
Я сказала:
– Этот фокус – исчезающие стаканы – можно увидеть в любой столовой общепита.
– У меня есть эксклюзивный номер – летающие деньги!
– Что это значит? – спросила я.
– Я делаю «пуфф!» на ладонь, и с потолка вам на голову сыплются индийские драхмы, японские йены, норвежские кроны…
– Скажите, – вкрадчиво спросила я, – а израильские шекели мне на голову не сыплются?
– Шутница! – воскликнул он, – у кого они есть!
«Исаак, иди уже обедать, сколько можно болтать!», – донеслось из глубины иллюзионного пространства.
– Знаете, – сказала я, – как-то все это… У меня ведь публика интеллигентная…
– О! – воскликнул он. – Для интеллигентной публики у меня в молодости был потрясающий номер – «распиленная Лейла». Мне ассистировала жена… Знаете, газовые шальвары, грудь в блестках, чалма… Повальный успех!.. Правда, потом она поправилась и номер погиб.
Я сострила что-то насчет того, что много времени на распил уходило.
– Да нет, она в ящик не влезала, – грустно сказал он.
И опять издали донеслось: «Исаак, ты не на исповеди, она не святой отец! Суп стынет!»
Я подумала – в конце концов, и этот нелепый Исаак со своей распиленной Лейлой должны есть суп каждый день. Что я привередничаю, какая разница – что там сыплется с потолка, когда он дует на ладонь. Пусть приедет, заработает свои гроши. А вслух спросила:
– И сколько вы хотите за все эти исчезающие шальвары?
