Немецкая русофобия и её причины. Философия, история, политология - Штефан Боллингер

Благодаря этому немецким фирмам удалось, по крайней мере на время, избежать тягот, связанных с мировым экономическим кризисом. В 1932 году Германия импортировала из СССР товаров на 271 миллион рейхсмарок, что составило 5,8 % от общего объёма импорта и означало 3-е место в рейтинге. В том же году СССР ввёз немецких товаров на 626 миллионов рейхсмарок, то есть в торговле между двумя странами участвовала почти каждая девятая рейхсмарка, а Москва вырвалась на 2-е место среди импортёров немецких товаров. Для экономики Германии, переживавшей упадок и имеющей возможность использовать только треть своих мощностей, Советский Союз стал спасательным кругом. В 1932 году в СССР отправились 90 % паровых и газовых турбин, а также паровых прессов, 80 % кранов и локомобилей, 70 % металлообрабатывающих станков, 60 % изготовленных погрузчиков, экскаваторов, генераторов и т. д.[110].

Немецкие инженеры, архитекторы и, что немаловажно, тысячи квалифицированных рабочих с их огромными ожиданиями и возможностями продуктивно трудились в Советском Союзе. То, что в Советском Союзе подражали немецким (как и другим иностранным) специалистам, старались равняться на них, было естественным следствием такого положения дел. Следует заметить, что Советский Союз хотел поскорее избавиться от этой зависимости, стать лучше своих западных учителей. Недоверие, страх перед шпионажем, идеологическая недальновидность способствовали тому, что некоторые гражданские специалисты теряли всякую надежду на путешествие в «светлое будущее» и выбирали путь назад, на родину, где в то время уже правили нацисты[111].

Договоры с дьяволом и их последствия

У политики, закреплённой Рапалльским договором, было и другое измерение, которое кажется странным ввиду глубоких мировоззренческих и политических расхождений, существовавших между социалистической советской державой и по-прежнему капиталистическим Германским рейхом. По мнению Себастьяна Хаффнера, это был чистой воды «договор с дьяволом», заключённый в ущерб прежде всего полякам. В 1939 и 1941 годах он привёл к непредвиденным последствиям. Странным образом всё это сочеталось со строго антикоммунистической направленностью правительственной политики Германии, причём не только при правых консерваторах и национал-социалистах. Политика эта выражалась в направленных против большевиков действиях немецких войск на оккупированных российских территориях или на территориях государств, образовавшихся путём ухода из состава России. Ещё в большей степени это выразилось в беспощадной борьбе с активными левыми, занявшими после Ноябрьской революции 1918 года куда более левую позицию, чем большинство представителей СДПГ. Убийство Либкнехта и Люксембург, свержение Мюнхенской Советской Республики, вооружённые столкновения в Рурской области и в Центральной Германии, расправа рейхсвера с восставшими коммунистами в Саксонии и Тюрингии, подавление попыток коммунистического восстания в 1923 году и его кровавые последствия – всё это являло собой яркий пример реакционности по отношению к коммунизму.

В политике внешность зачастую бывает обманчива, идеологической непреклонностью приходится иногда, пусть на время, жертвовать ради осуществления конкретных целей, а слова поддержки или поругания могут коренным образом отличаться от действий. Рапалльский договор способствовал фактическому пересмотру не только Брест-Литовского мирного договора, ставящего Советскую Россию в зависимое положение. Впрочем, после подписания соглашения о прекращении огня, заключённого между Антантой и Германией в ноябре 1918 года, Брест-Литовский мир и так был признан недействительным. Отступление немецких войск изменило географическую карту, хотя и несущественно: новые восточно-европейские государства, вышедшие из состава Российской Империи, с трудом, но укрепились в своём статусе. Прежде всего как Советскому Союзу, так и Германии мешала Республика Польша, образованная в 1918 году из земель, которые Россия, Австро-Венгрия и Пруссия получили в конце XVIII века в результате разделов Польши[112]. Принудительное разоружение Германской Империи по Версальскому договору – сокращение армии до 100 000 человек без танков, самолётов, тяжёлого оружия и сколько-нибудь значимого военно-морского флота – стало для немецких элит настолько же невыносимым, насколько и экономические предписания о выплате обширных репараций. В то время как такие немецкие политики, как Вирт и Ратенау, были заинтересованы в прорыве внешнеполитической блокады, организованной западными державами, и в новых экономических связях, на втором плане действовали генералы рейхсвера, желавшие освободиться от диктата Версальского договора[113]. Неожиданная открытость советских эмиссаров привела сначала к некоторому потеплению в отношениях, а потом и к возникновению прочных связей. Обе стороны понимали, что роль ущемлённых изгоев, в которой они были вынуждены выступать, открывает перед ними превосходные перспективы для сотрудничества, в том числе в военной сфере. Почему бы не проектировать и не строить самолёты в Советском Союзе? Почему бы не испытывать секретное оружие на просторах России? И, наконец, почему бы не разрабатывать совместно танковое вооружение, такое незаменимое для ведения современной войны?[114]

Из страха перед западными державами-победительницами сотрудничество протекало в условиях строжайшей секретности. Но даже своим сторонникам ни правые, ни левые

не раскрывали всей правды. Тем примечательнее скандал, потрясший Веймарскую Республику после огласки, которую на Западе получил факт тайного сотрудничества между рейхсвером и Красной армией. Этот скандал СДПГ, стремившаяся к открытости по отношению к Западу, использовала как инструмент в политической борьбе, поддерживая – что вызывало опасения – правую ориентацию рейхсвера и его антисоветскую деятельность. Влиятельный депутат от СДПГ и бывший рейхсканцлер Филипп Шейдеманн, выступая в декабре 1926 года в Рейхстаге, заявил, говоря о политической ответственности государства за сохранение мира: «Все военные эксперты едины во мнении, что разоружённая Германия не может вести войну и что тайное вооружение не может изменить этого факта. Тайное, не совместимое с мирным договором вооружение таит в себе серьёзную опасность, оно наносит внешней политике непостижимый вред, вынуждает лгать, притворяться и, господа, никакой хитростью не удастся предотвратить того, что однажды весь мир застанет нас за чем-нибудь подобным и скажет: вот каков наш партнёр, он не честен! Это не принесёт пользы нашей немецкой республике. Мы хотим быть достойным народом мира, исполняющим свои обязательства»[115].

Он резко и небезосновательно возражал против втягивания рейхсвера в антиреспубликанские махинации, в террористическую деятельность таких группировок, как организация «Консул», ответственная за убийства Вальтера Ратенау и Маттиаса Эрцбергера. Шейдеманн разоблачал активную реакционную деятельность армии, которая всё ещё не стала республиканской. «Наибольшую опасность я вижу в том, что у людей, которые тайком играют запрещённым огнестрельным оружием, разовьются такие представления о жизни, которые ничего общего не имеют с действительностью. И в конце концов наступит ужасное пробуждение! Надеюсь, только для тех, кто к этому причастен, а не для всего немецкого народа»[116]. Кроме того, он раскрыл сотрудничество правых и левых, осуществлявшееся, разумеется, с молчаливого благословения Москвы. И это сотрудничество в то время с идеологической точки зрения было больше интересно правым, чем коммунистам.