Без лица - Хари Кунзру

— Женщина, — сообщает майор какому-то парню в серебристом пиджаке, — может поймать кабана на площади, но чтобы убить его в джхау[96] — на это нужен мужчина.

— Невероятно! — мурлычет Жан-Лу.

В доме Де Соуза и девушки пытаются приободрить принца Фироза. Фироз убежден, что все пропало. «Не унывай, старина! Возьми немного веселящего порошка!»

Принц делает пару яростных понюшек, и это придает ему еще большую решимость, чем когда-либо. Да, решимость! Даже если его проклятый братец сотворил немыслимое и сумел посеять жизнеспособное зерно, этот ребенок никогда — видит Бог, он говорит серьезно! — никогда не сядет на трон Фатехпура.

— Может быть, тебе лучше немного успокоиться? — предлагает встревоженный Де Соуза.

Мимо проносится диван. Он ищет наваба, который как сквозь землю провалился. Минуя группу заговорщиков, краем одежды он выметает пузырек из руки Де Соузы.

— Эй! Ты рассыпал весь кокс!

Имельда (ведь это Имельда, не так ли?) не в том настроении, чтобы терпеть подобные подлые выходки. Она снимает туфлю и прицеливается (плохо) в удаляющуюся голову дивана. Кремовая туфля на шпильке проплывает мимо тюрбана, закладывает элегантную петлю над верандой, в сад и сильно ударяет Жана-Лу по затылку. В нем моментально включаются рефлексы уличных драк (или ты быстрый, или ты мертвый, э?), и он разворачивается на каблуках в поисках обидчика.

Диван вынужден спросить у Чарли Прайвит-Клэмп:

— Видели вы его высочество?

— Нет, я, черт возьми, никого не видела! — с этими словами она снимается с места, с очень сердитым выражением на лице. Потому что, хотя у высокого положения есть определенные привилегии, и без иерархий не было бы прогресса, и вы можете сказать, что в некоторых обстоятельствах умение закрыть кое на что глаза — признак добродетели… Все-таки есть определенные границы, и есть вещи, которые не следует терпеть, кто бы их ни совершал.

Видя, как к нему спешит миссис Прайвит-Клэмп, сэр Уиндэм заметно бледнеет. Он угадывает подобные ситуации за пятьдесят шагов. Минти опять взялась за старое. Он скручивает последнюю телеграмму в маленький шарик — телеграмму, в которой сообщается, что число жертв в Амритсаре возросло до восьми сотен, а местная пресса еще вдвое увеличивает эти цифры, — и пытается перейти в нападение.

— Могу ли я вам чем-то помочь? — спрашивает он, и голос его отягощен дипломатичностью, тактом, мастерством.

Чарли не находится с ответом. Именно этого сэр Уиндэм и добивался.

— Нет, — говорит она в конце концов, пытаясь придать голосу твердость. — Вы не видели Гаса?

— Я думаю, он разговаривает вон с тем американцем. С кинематографистом.

Чарли рассеянно кивает и отходит.

— Гас? Гас!

— Чарли?

— Ради всего святого, что ты тут делаешь?

— Они повсюду, Чарли. Абсолютно везде.

Чарли не обращает внимания. Он нередко несет чушь в этом роде.

— Гас, — шипит она, — заткнись и слушай. Эта… эта Брэддок! Я застала ее в спальне, она нагло прибирала к рукам одну из моих любимых кашмирских шкатулочек. Ну знаешь, эти, из папье-маше, которые мы купили в тот раз в Гулмарге. Какое нахальство! Когда я вошла, она даже не обеспокоилась ничуть. Ни капельки. Она просто сказала: «Как мило!» — и кинула шкатулку в сумочку. Я не знала, что сказать. Так вот, Гас. Что ты собираешься предпринять по этому поводу? Гас!

Гас взмахивает руками, будто отбивается от чего-то.

— Мазь, — слабо произносит он, — может быть, она с этим справится.

В доме только что случилось нечто удивительное. Редкая вещь. Одно из тех совпадений, о которых многие люди мечтают, но немногим доводится испытать это счастье на себе. Минти повстречала наваба. Официальные знакомства — это одно. Человек, представленный формально, часто воспринимается лишь как роль, которую он играет. Здесь же дела обстоят иначе. Она неспешно идет к саду с потяжелевшей сумочкой. Он широким шагом пересекает зал, направляясь к автомобилю. Минти Брэддок уже не молода, но у нее особая манера держаться. Наваб обращает внимание на длинные руки, высокий белый лоб, маленький и аккуратный изгиб ее губ. Минти обнаруживает, что слегка шокирована его пристальным взглядом. Этот яростный молодой правитель с крючковатым носом и темными глазами — и столько драгоценных камней! Особенно вот эта брошь. Абсолютно невозможно устоять. Когда он подходит к ней, берет ее руки в свои и произносит необычайный, бессловный гортанный звук, она понимает, что сделает все, о чем он попросит.

— ГРРОУУ! — говорит наваб в основание шеи Минти.

— О, ваше величество! — шепчет Минти, совершенно забыв протокол. — О!

— Минти?

Не может быть. Черт побери. Жалобный голос мужа. Старина муж стоит за плечом наваба, шевеля усами в смущении, делая вид, что кашляет в стиснутый кулак. Наваб резко оборачивается и, в порыве вдохновения, яростно трясет руку сэра Уиндэма:

— Отличная работа, сэр. Просто отличная работа.

Сэр Уиндэм, привычный к похвалам, основания для которых не вполне очевидны, рефлекторно говорит спасибо.

— Увидимся позднее, на охоте, — добавляет он, но обнаруживает, что разговаривает с удаляющейся спиной наваба.

Раздается рев автомобильного мотора, и правитель Фатехпура покидает вечеринку, разбрызгивая гравий по сторонам.

Во второй половине дня послеобеденное похмелье по всему Фатехпуру не может помешать приготовлениям к охоте. Светового дня хватит еще на несколько часов, но у всех в голове только одна мысль — о ночи в лесу.

Впрочем, не у всех. Есть отклонения. Чарли обнаруживает, что Гас еще более беспомощен, чем обычно, и не в состоянии ничего для себя собрать. Сэр Уиндэм в гостевой спальне не может привести Минти в чувство, даже после того, как освободил ее сумочку от звенящих трофеев — коробочек, зажигалок, портсигаров и украшений из слоновой кости. Наваб пропадает в зенане, хотя крики, рычание и нервный женский смех дают хихикающим слугам некоторое представление о его местоположении. В своей гардеробной принц Фироз никак не может выбрать между английским пиджаком с поясом и немецкой охотничьей курткой, которую маркграф Штумпфбургский подарил ему в прошлом году. Нерешительность в выборе одежды для Фироза всегда признак стресса, и в конце концов он решает проблему, выбросив оба предмета из окна.

Некоторым охотникам несколько труднее собраться, чем другим. Хваджа-сара процеживает что-то зеленое и мутное через муслиновый мешочек. Пран вынужден ждать, сидя в своем алькове. Он одет в новехонький костюм белого охотника, его гольфы натянуты до колен, а слишком большая шляпа затеняет глаза настолько, что он вынужден вытягивать шею назад, чтобы видеть окружающий мир. Он пытался рассказать Фотографу кое о чем — например, о том, что юноша в серебристом костюме, похоже, пытается его убить и что другая сторона проявляет не меньшее рвение, чем партия наваба, чтобы сделать компрометирующие фотографии майора. Никто не удосуживается выслушать. Пран нервно болтает ногами, и каблуки стучат по каменному сиденью. Он нисколько не рад предстоящей охоте.

Жан-Лу наверху, во дворце, помогает Имельде, Де Соузе и шведской экзотической танцовщице покончить с остатками кокаина. Большинство из них предприняли попытки приодеться по-охотничьи. По крайней мере, у всех есть по ружью. Это важно. Они любят ружья, эта компания. Ружья и кокаин.

В назначенные пять часов автомобили выстроились в линию. По краям сцены наблюдается некоторая странность. Мужчины бегают повсюду, вглядываясь в окна машин. Некий модно принаряженный охотник страдает от внезапного и жестокого кровотечения из носа, в то время как его визжащую спутницу насильственно разлучают с оружием. Вот Хваджа-сара незаметно приказывает слуге с подносом прохладительных напитков предлагать их строго определенным людям и не предлагать другим. Вот шоферы стоят возле дверей, затем бегают вокруг машин, заводят моторы и прокручивают колеса в пыли. Пран обнаруживает себя плотно прижатым к Фотографу в последней машине конвоя. Во время длинной, перетряхивающей все кости поездки в леса Фатехпура он дремлет, пока этот благородный человек читает ему лекцию о чести княжества и сказочном вознаграждении, которое выпадет на его долю. Нужно только помочь убедить этого англичанина поддержать линию наследования наваба.

Когда Фотограф расталкивает его, остальная часть конвоя уже исчезла. Их автомобиль остановился на поляне, и шофер стоит рядом, покуривая биди. Пран выбирается из машины, распрямляя сведенные судорогой ноги. Перед автомобилем дорога — и без того уже узкая, разъезженная колея — иссякает, упираясь в ничто. Он вглядывается в зеленую темноту. Густой, дышащий мир. Фотограф пренебрежительно смотрит на эту картину, водрузив очки на переносицу.

— Идем, — говорит он, и Пран замечает под деревьями крестьянина, тощего и темного, который приветствует их.