Наш человек в Гаване - Грэм Грин

Не успел он дойти до второй калитки, как его окликнула Беатриса:

— Джим! Берегитесь! Не ходите сюда!

Даже в эту тревожную минуту он успел подумать: «Меня зовут Уормолд, мистер Уормолд, сеньор Вомель, никто не зовет меня Джимом». А потом побежал, подскакивая и припадая на одну ногу, туда, откуда слышался ее голос, вышел на улицу, прямо к машине с рупором, к трем полицейским и еще одному пистолету, нацеленному ему в живот. Беатриса стояла на тротуаре, девушка была с ней рядом и старалась запахнуть на себе пальто, фасон которого не был для этого приспособлен.

— Что случилось?

— Не понимаю ни слова.

Один из полицейских приказал ему сесть к ним в автомобиль.

— А что будет с моей машиной?

— Ее пригонят в полицию.

Они ощупали его карманы, нет ли у него оружия. Он сказал Беатрисе:

— Не знаю, в чем дело, но, кажется, моя звезда закатилась. — Офицер заговорил снова. — Он хочет, чтобы вы тоже сели с нами.

— Скажите, что я останусь с сестрой Тересы. Я им не доверяю.

Обе машины бесшумно катились между маленькими домиками миллионеров, стараясь никого не тревожить, словно кругом были больницы: богатым нужен покой. Ехать было недалеко: какой-то двор, захлопнулись ворота, и сразу запах полицейского участка — аммиачный запах всех зверинцев на свете. С выбеленных мелом стен коридора смотрели лица разыскиваемых преступников, похожие на подделки картин старых бородатых мастеров. В конце коридора была комната, где сидел капитан Сегура и играл в шашки.

— Уф! — сказал капитан и взял две шашки. Потом он поднял голову. — Мистер Уормолд! — воскликнул он с удивлением, но, заметив Беатрису, вскочил со стула, как маленькая, туго обтянутая зеленой кожей змея. Он бросил взгляд на стоявшую позади нее Тересу; пальто опять распахнулось, может быть, намеренно. Он сказал: — Кто это, господи прости?.. — а потом бросил полицейскому, с которым играл в шашки: — Anda! [37]

— Что все это значит, капитан Сегура?

— Вы спрашиваете меня, мистер Уормолд?

— Да.

— Я хочу, чтобы вы мне это объяснили. Вот уж не ожидал увидеть здесь вас — отца Милли. Мистер Уормолд, нам позвонил некто профессор Санчес и пожаловался, что какой-то неизвестный вломился к нему в дом и ему угрожает. Профессор решил, что этот человек пришел за его картинами — у него очень ценная коллекция. Я сразу же послал полицейскую машину, и они почему-то схватили вас, вот эту сеньориту (мы с ней уже встречались) и голую проститутку. — И он добавил, совсем как тот полицейский сержант в Сантьяго: — Ай, как некрасиво, мистер Уормолд!

— Мы были в «Шанхае»…

— И это не очень красиво.

— Мне надоело выслушивать от полиции, что я поступаю некрасиво.

— Зачем вы ходили к профессору Санчесу?

— Да тут вышла одна дурацкая история.

— Как у вас в машине очутилась голая проститутка?

— Мы хотели ее подвезти.

— Она не имеет права разгуливать по улицам голая. — Полицейский перегнулся к нему через стол и что-то шепнул. — А-а, — сказал Сегура. — Теперь понятно. Сегодня в «Шанхае» была облава. Девушка, наверно, забыла свое удостоверение и не хотела сидеть до утра в участке. Она попросила вас…

— Нет, все это было не так.

— Лучше, если все будет так, мистер Уормолд. — Он сказал девушке по-испански: — Где твои бумаги? У тебя нет бумаг?

Она с негодованием запротестовала.

— Si, yo tengo [38].

Нагнувшись, она вытащила из чулка какие-то мятые бумажки. Капитан Сегура взял их и посмотрел. Он тяжело вздохнул:

— Ах, мистер Уормолд, мистер Уормолд, ее бумаги в полном порядке. Почему вы ездите по городу с голой девушкой? Почему вы врываетесь в дом профессора Санчеса, разговариваете с ним о его жене и угрожаете ему? Что вам до его жены? — Девушке он резко приказал: — Ступай!

Она призадумалась и стала снимать пальто.

— Лучше пусть она его оставит себе, — сказала Беатриса.

Капитан Сегура устало опустился на стул перед шашечницей.

— Мистер Уормолд, говорю вам для вашего же блага: не связывайтесь с женой профессора Санчеса. Это не такая женщина, с которой можно шутить.

— Да я с нею и не связывался…

— Вы играете в шашки, мистер Уормолд?

— Да. Но, к сожалению, не очень хорошо.

— И все же лучше, чем эти скоты, не сомневаюсь. Надо будет нам с вами как-нибудь сразиться. Но игра в шашки требует осторожности, как и жена профессора Санчеса. — Он, не глядя, передвинул шашку и сказал: — Сегодня вечером вы были у доктора Гассельбахера.

— Да.

— Ну разве это разумно, мистер Уормолд? — Не поднимая головы, он передвигал по доске шашки, играя сам с собой.

— Разумно?

— Доктор Гассельбахер попал в странную компанию.

— Я ничего об этом не знаю.

— Почему вы послали ему из Сантьяго открытку, где было помечено крестом окно вашей комнаты?

— Сколько всякой ерунды вам докладывают, капитан Сегура!

— Я не зря интересуюсь вами, мистер Уормолд. Я не хочу, чтобы вы попали в грязную историю. Что вам сегодня рассказал доктор Гассельбахер? Имейте в виду, его телефон подключен.

— Он хотел сыграть нам пластинку из «Тристана».

— А может, рассказать вам об этом? — Капитан Сегура перевернул лицом вверх лежавшую у него на столе фотографию: ярко, как всегда на моментальных снимках, белели лица людей, толпившихся вокруг кучи истерзанного металла, бывшего когда-то автомобилем. — Или об этом? — Лицо молодого человека, не дрогнувшее даже от ослепительной вспышки магния; пустая коробка от папирос, смятая, как его жизнь; мужские ноги у самого его плеча.

— Вы знаете этого человека?

— Нет.

Капитан Сегура нажал на рычажок, и чей-то голос заговорил по-английски из ящика, стоявшего у него на столе:

— Алло! Алло! Говорит Гассельбахер.

— У вас кто-нибудь есть, Г-гассельбахер?

— Да, друзья.

— Какие друзья?

— Если вам необходимо это знать, у меня мистер Уормолд.

— Скажите ему, что Рауль погиб.

— Погиб? Но вы обещали…

— Не всегда можно предотвратить несчастный случай, Г-гассельбахер.

Голос чуть-чуть заикался на гортанных звуках.

— Но вы дали мне слово.

— Машина перевернулась лишний раз.

— Вы сказали, что только припугнете его.

— Вот мы его и припугнули. Ступайте и скажите ему, что Рауль погиб.

Шипение пленки продолжалось еще секунду; потом хлопнула дверь.

— И вы все еще утверждаете, что ничего не знали о Рауле? — спросил Сегура.

Уормолд поглядел на Беатрису. Она едва заметно помотала головой. Уормолд сказал:

— Даю вам честное слово, Сегура, что до сегодняшнего вечера я даже не знал, что он существует.

Сегура переставил шашку.

— Честное слово?

— Да, честное слово.

— Вы — отец Милли, приходится вам верить. Но держитесь подальше от голых женщин и жены профессора Санчеса. Покойной ночи, мистер Уормолд.

— Покойной ночи.

Они почти дошли до двери, когда Сегура сказал им вдогонку:

— А мы все-таки сыграем с вами в шашки, мистер Уормолд. Не забудьте.

Старый «хилмен» ждал их на улице. Уормолд сказал:

— Я отвезу вас к Милли.

— А сами вы не поедете домой?

— Сейчас уже поздно ложиться спать.

— Куда вы едете? Я не могу поехать с вами?

— Мне хочется, чтобы вы побыли с Милли, на всякий случай. Вы видели фотографии?

— Нет.

Они молчали до самой улицы Лампарилья. Там Беатриса сказала:

— Напрасно вы все-таки дали честное слово. Можно было без этого обойтись.

— Вы думаете?

— Ну, конечно, вы вели себя профессионально. Простите. Я сказала глупость. Но вы оказались куда профессиональнее, чем я думала.

Он отворил входную дверь и посмотрел ей вслед: она шла мимо пылесосов, как по кладбищу, словно только что кого-то похоронила.

У подъезда дома, в котором жил доктор Гассельбахер, он нажал звонок чьей-то квартиры на втором этаже, где горел свет. Послышалось гудение, и дверь открылась. Лифт стоял внизу, и Уормолд поднялся на тот этаж, где жил доктор. В эту ночь Гассельбахер, верно, тоже не мог заснуть. В щели под дверью был виден свет. Интересно, он один или советуется с голосом, записанным на пленке?

Уормолд быстро усваивал правила конспирации и приемы своего неправдоподобного ремесла. На площадке было высокое окно, которое выходило на слишком узкий, никому не нужный балкончик. Оттуда Уормолду был виден свет в окнах доктора и без труда можно было перемахнуть на соседний балкон. Он перелез, стараясь не глядеть вниз, на мостовую. Шторы были неплотно задернуты. Он заглянул в просвет между ними.

Доктор Гассельбахер сидел к нему лицом; на нем были старая Pickelhaube [39], нагрудник, высокие сапоги и белые перчатки — старинная форма улана. Глаза у него были закрыты, казалось, он спал. На боку висела сабля, и он был похож на статиста, наряженного для киносъемки. Уормолд постучал в окно. Доктор Гассельбахер открыл глаза и уставился прямо на него.