Тихая разведка - Сергей Кольцов

Очередной, уже фронтальный натиск ожесточенных потерями диверсантов они отбили сразу. Несколько немцев осталось лежать на месте, остальные отхлынули, ведя редкий огонь из автоматов.

Граната Ф-1, недолетевшая до обороняющихся, плюхнулась на землю, круша осколками кустарник, оставляя дымящуюся, рваную воронку.

Один из солдат группы майора Окунева — худенький, небольшого росточка, с выразительным взглядом больших миндалевидных глаз на тонком и узком лице — Станислав Мешков, тот, что принес Окуневу на последнем привале обрывок шоколадной обертки, вдруг резко приподнялся из-за укрытия и грудью налег на мелкорослый кустарник, повернув голову в сторону своих однополчан. Его одеревеневший указательный палец, застряв в отверстии спусковой скобы, жал на гашетку спуска, и автомат в руках мертвого безостановочно посылал пулю за пулей в предвечернее, густо синеющее небо, а из черных глаз Мешкова крупными градинками катились слезы. Слезы не ужаса и смерти — какой-то тайной надежды умирающего тела.

Железный натиск диверсантов, штурмовавших позицию советских солдат, внезапно ослабел и прекратился. Послышались короткие, как хлопки пастушечьего бича, сухие и одиночные пистолетные выстрелы.

— Своих раненых добивают, шакалы, — с грустью проговорил лейтенант Бородин. Он съежился, словно его охватила лихорадка, вытер катившийся по лицу пот и задышал тяжело, с присвистом. — Товарищ майор, выходите из боя. Мы с Глуховым прикроем вас, — кивнул он на рослого, с симпатичным лицом, ладно скроенного солдата. — Рядовой Васильченко серьезно ранен в бедро. Терпит, но не признается. Если пробудет в таком положении долго — гангрена обеспечена. Прошу вас, товарищ майор! Уходите навстречу нашим вместе с Васильченко. В помощь вам — рядовой Петухов…

Окунев внимательно посмотрел на Бородина.

— Плохо же ты думаешь о старших по званию… Не забывай, лейтенант, что я тоже солдат. Право на жизнь у нас с тобой одно, задача — тоже общая. Глухов! Займитесь перевязкой командира! Он же тяжело ранен! Петухов, перевяжите Васильченко!

В уголках губ Бородина показалась кровь. Пузырясь, медленно стала накапливаться, стекать на подбородок.

— Не заметил, как зацепила, проклятая, товарищ майор… Под правую лопатку. Видимо, легкие продырявило, но это пустяки, ничего, выживу… Главное, рассчитаться сполна с Гансами… Мама! Прости! Долго не писал тебе, родная, писем… — стал бредить Бородин.

«Если фашисты повторят атаку, нам не удержаться! — подумал Окунев. — Правда, вряд ли они сунутся в лоб. Скорее всего, обойдут нас с тыла. Пара гранат — и все. Но все равно им никуда не деться. Скоро подойдет подкрепление».

…Перестреляв тяжелораненых, гауптман фон Роне вывел свою группу из боя и спешно двинулся на запад. Через полкилометра он построил в шеренгу своих подчиненных. Перед ним стояло всего десять человек.

— Три минуты, чтобы привести себя в порядок! Уходить нужно немедленно. Франц Граббе! Что у вас с левой рукой?

— Так! Пустяк, гауптман! Касательное ранение. Движение в локте свободное и безболезненное, — чуть сойдя с лица, зная, что за этим вопросом кроется, раболепно проговорил Франц Граббе.

— Резко вытяните руку вперед, — приказал фон Роне.

Рука у Граббе, словно налившись свинцом, не поднималась.

— Все понятно, не утруждайте себя. Вам же больно! — произнес фон Роне. — Вы не боеспособны, друг мой! Фридрих! Поговорите с Францем. Он нуждается в добром напутствии.

— Идем, Франц! — с тупым равнодушием сказал радист. — Идем, дорогой, здесь совсем неподалеку…

Они скрылись из виду принявших вновь походный порядок диверсантов.

— Ты же лучший мой друг, Фридрих! — тяжело проговорил Франц Граббе. — Неужели ты выстрелишь в меня, и я останусь здесь навсегда… Не увижу больше фатерлянда. Подумай, ведь мы с тобой под одним богом ходим…

— А я и останусь твоим другом, Франц. Навсегда твоим другом. Разве можно вычеркнуть из жизни все то, что было у нас с тобой, Франц! Да не скули ты, не дрожи, как осина под топором, не нагоняй тоску — и так тошно. Все будет хорошо! Нашли дурака, чтобы пролить твою кровь. — Проговорил Кальтенбраун, вынимая из кобуры пистолет «Вальтер» и отводя курок. — Ты только не смотри мне так жалобно в глаза, Франц! Повернись затылком. Пуля из пистолета уйдет в воздух, а ты падай, лежи и не шевелись… Выстрел нужен для тех, кто остался в строю с гауптманом. — Когда Франц Граббе повернулся отяжелевшим телом, Фридрих Кальтенбраун мгновенно выдернул из ножен кинжал и наотмашь всадил его острие между лопаток обреченного. Фон Роне любит тишину.

В тот же самый момент майор Окунев, забыв о времени и вражеских диверсантах, держал на своих коленях отяжелевшую голову уходящего из жизни лейтенанта Бородина. Жизнь покидала лейтенанта тихо и безропотно, уходила незаметно, и он, даже не вздрогнув и не застонав, ушел в небытие.

— Все! — обронил единственное слово Окунев, отворачивая в сторону лицо. Глаза его затянуло туманом…

— Товарищ майор! Ракеты! — радостно воскликнул радист Петухов. — Сигнальные ракеты!

Окунев поднял глаза. Вот и пришла помощь. Теперь можно взять в плотное кольцо оставшихся диверсантов. Генерал выслушает доклад о проведенной операции и скажет «спасибо». Но в его чуть прищуренных глазах Окуневу, конечно же, придется уловить не только благодарность, а и сдерживаемый изо всех сил крик-упрек: «Левашова все-таки упустили…»

Две зеленые и одна красная ракеты хвостами-кометами легли прямо над лесом. Точно такие же появились слева и справа. И только над северным краем леса небо было пустынным, обряжаясь в черную бахрому сентябрьской ночи.

— Ну что, братцы-кролики, елки точеные! — весело зыркнул глазами старшина Двуреченский на разведчиков. — Как говорят моряки: по местам стоять, с якоря сниматься!

— Если бы у каждого из нас были шапки-невидимки! Поигрались бы мы с этой серо-зеленой гитлеровской рванью! — приподнимаясь, прогудел Иван Щегольков.

— Ишь, чего захотел, подай ему шапку-невидимку. Ты и так колобком пройдешь, авось и не заметят. Аль «очко» заиграло? — подзадорил Юлаев, проверяя автомат. — Ты вот что, старшина, — сказал он Двуреченскому, — должен был заметить у власовцев на левом рукаве маскировочной куртки грязно-белый треугольник с русскими буквами «РОА». Всем на них походим, а вот такая, казалось бы, мелочь, если ее нет, в глаза может броситься…

— Так это дело рук, — догадавшись, о чем говорит Юлаев, согласился Двуреченский. — Белая байка для запасных портянок в вещмешке. Бритва имеется. Есть и иголка с ниткой: солдат без нее, что колодец без воды или жеребец без… Без чего, Щегольков!

— Без подков, товарищ старшина…

— Ну да, без подков. Как ты быстро об этом догадался? Самообразованием занимаешься? — хитровато подмигнул он Юлаеву. — Только вот загвоздка: чем написать эти чертовые три буквы, ума не приложу.

— С этим, пожалуй, выйдем, — дождавшись, пока закончит свою мысль Двуреченский, предложил Юлаев и показал обломок карандаша с красным стержнем. — Лейтенанту Черемушкину еще дома чинил. А этот огрызок остался у меня в кармане.

— Запасливый ты, Юлаев. Как в хозмаге — все у тебя есть, — улыбнувшись, произнес Двуреченский. — С каждого по нитке — глядишь и рубашка. Щеголяй — не скупись.

— Полотно слишком белое, — заметил Щегольков.

— Не нервируй по пустякам! — прервал его старшина. — В этих делах ты не достиг еще мудрейших. Учись, брат, учись. Каждый из нас должен научиться варить суп из топора. Что этим сказано: находчивость и терпение — всему голова. — Старшина уже вырезал нарукавные треугольники. — То, что они такие белые — не помеха. Тряхнем на них сухой землицы, погладим ладошкой — враз станут серо-белыми, нужной кондиции. Ну как?

— Уж вы и привираете, товарищ старшина! — завелся Щегольков. — Значит, терпение и находчивость. Согласен, все это так. А знания, опыт, смелость, без которых — не может получиться настоящий разведчик, вы отбрасываете в сторону? Да?

— Я тебе этого не говорил, — выводя букву на шевроне, посмеиваясь, сказал Двуреченский. — Только ты хитрущий, как тот дед Щукарь. Он выходил из любого положения. Даже рыбу в Дону ловил леской без крючка… Давай, Иван, а на Иванах вся Русь держится, прилажу тебе на рукав «пропуск». Нашивка — одна видимость, но марку держать надо. Конечно, с этим в гости к Власову не пожалуешь… Хотелось бы, ребята, посмотреть на этого генерала, но… сейчас, други, снимаемся. Пойдем по ельнику вдоль дороги. По ней укатили власовские недоделки. Притопаем, узнаем, что за объекты они охраняют, и — к железной дороге. Переднюем, дождемся темноты, перескочим — и дальше, к хутору Камышиха. Пусть ищут Васю лысого. — Он поднялся из окопа, вырытого явно немецкими солдатами, и, не выходя из густой тени, отбрасываемой кроной сосны, поднес к глазам бинокль.