Не переходи дорогу волку: когда в твоем доме живет чудовище - Лиза Николидакис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчик, который мне больше всех нравился, на следующий день был в полном порядке. Он проспал все сигналы, которые подавал ему мозг, и больше никогда не вспоминал об этом.
Только вот я так не могла.
В тот момент, когда он упал на пол, мое зрение сузилось. Я была уверена, что буду следующей, и чувствовала, как мое тело готово сдаться: пульс напоминал барабанную дробь, шея вспотела, чувства обострены до предела, но лучше всего я помню жар игрового зала, сжавший меня, словно кулак. В моем мозгу вспыхнули неоновым светом два слова: «Свежий воздух», «Свежий воздух», «Свежий воздух». Я бы хотела, чтобы все прошло, когда я вернусь домой, но я пролежала в постели всю ночь, мои глаза слабо фокусировались в темноте, а мысли бежали так быстро, что я не могла нормально дышать. Прижавшись телом к стене, я не остыла, поэтому пробралась в коридор и встала перед термостатом, который мать держала на отметке в двадцать четыре градуса – этот прибор было запрещено трогать всем, кроме родителей. Я сдвинула рычажок влево, и в конце концов температура упала до двадцати градусов. Где-то в районе пяти утра я смогла заснуть.
Я ругала себя. «Как можно без физической причины падать в обморок? – думала я. – Это же так тупо». У меня не было никаких понятий, которыми я бы могла объяснить то, что со мной происходило. До гугл-поиска оставалось еще шесть лет, и я точно не собиралась рассказывать никому о том, что чувствуют мои разум и тело. Меня бы отправили в больницу, я была уверена в этом. Даже я считала себя сумасшедшей – странной, сломленной. А еще я думала, что я одна такая. Несколько лет спустя я посмотрела рекламный фильм, в котором известный дуэт певцов кантри боролся с тревогой и паникой, и эти тридцать минут у телевизора заставили мой пульс подскочить. Наконец-то я поняла, как называется то, что со мной не так.
Я завидовала Мальчику, который мне больше всех нравился. Он поспал одну ночь, и она стерла для него то, что он посчитал случайностью, но я видела, как сильный, подтянутый парень падает, как лезвие гильотины: стремительно и тяжело. Это тут же напомнило мне, что я и близко не так сильна, как притворялась. Плотину моей тревоги прорвало, и в течение следующих десяти лет у меня случалось по несколько приступов паники в день. Я не понимала, что со мной, а поэтому не могла определить, что вызывает эти приступы. Казалось, что причиной может быть все что угодно: присутствие в помещении или на улице, толпы людей, очереди, тесные пространства, пинбол, а больше всего – жара. «Британника для подростков» отмечает, что «тепло и температура – не одно и то же», но я не была ученой. Мое тело воспринимало и тепло, и температуру одинаково: как угрозу.
* * *
Однажды после дикого угара я вернулась домой поздним вечером, а Майк со своим другом Кевином, то есть мой привилегированный брат, были единственными в доме, кто не спал, они смотрели мультики при выключенном свете. Им было по двенадцать лет, и у них наступил тот мерзкий возраст, когда мальчики забывают о существовании душа и живут только ради пердежа. Я проскочила мимо них к себе в комнату, где поняла, что очень сильно под кайфом и что мне скучно. Так что я присоединилась к ним на диване, где без перерыва говорила три часа подряд, делая паузы только для того, чтобы дать им перевести дух между взрывами смеха. Даже если мне заплатят миллион долларов, я не смогу передать, что же именно я им говорила, но мой мозг горел от энергии, которую вырабатывала кислота, и в конце концов я настолько утомилась, что вырубилась.
На следующий день Майк постучал в дверь моей спальни, и я издала стон в знак того, что он может ко мне обратиться. Он сказал: «Ты впервые за много лет заговорила со мной. Это было приятно». Затем он ушел. Я до сих пор думаю об этом, о том, как легко обратить свой мир так далеко внутрь себя, что забываешь замечать людей рядом. Нет, даже не забываешь. Все может быть настолько плохо, что ты не способна видеть никого за пределами себя.
Я не избегала Майка специально, но я не могу сейчас не думать о том, как сильно младший брат нуждался в том, чтобы его заметила старшая сестра. Каким одиноким он должен был чувствовать себя в те годы, когда я просто проходила мимо него, не говоря ему ни слова и даже не кивая. Неужели все мы жили, охваченные чувством невидимости, изоляции? Как будто мой отец сумел сожрать все узы, которые когда-то связывали нас всех вместе, и мы вчетвером, сидя каждый в своей комнате, были уверены, что наши страдания принадлежат нам, и только нам.
* * *
Зависимость – это уроборос, змея, пожирающая свой хвост: когда ты скатываешься в глубину кайфа или загула, то клянешься, что это в последний раз, такого больше не будет – last time, bitches, – но на следующий день во время отходняка сталкиваешься с той реальностью, от который ты все это время пыталась убежать, и раз! – ты снова пьяна в хлам или под кайфом захлебываешься собственным змеиным хвостом. Я повесила свою заначку с ЛСД на стену (она быстро расплавилась и стекла вниз по этой стене). Я знала, что если снова уйду в отрыв, то могу не вернуться. Вместо этого я обдалбывалась травой и таблетками, а также боролась со своим самодиагностированным тревожным расстройством. Я проводила любую свободную минуту за пределами дома, а если оказывалась дома, то запиралась у себя в комнате.
Однажды мать постучала в дверь моей спальни, и я крикнула ей: «Уходи». Совершенно обычное проявление моего говнистого характера в тот период. Но она все равно вошла и сказала, что меня кое-кто ждет в гостиной. Когда я спустилась туда, то увидела двух офицеров в форме, стоявших по центру комнаты. Мать сказала: «Садись», – и я села на диван. В одном из копов я узнала дорожного регулировщика, который работал в моей старшей школе.
– Твоя мама беспокоится, что ты идешь по кривой дорожке, – сказал офицер Пэтчи
