Не переходи дорогу волку: когда в твоем доме живет чудовище - Лиза Николидакис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я встретила Мишель, когда шла украсть пачку сигарет из магазина. Она была на класс старше меня и выглядела как молодая обкуренная Мэрил Стрип. У меня же был образ Вайноны Райдер из фильма «Битлджус». Мы не отдавали себе отчета, дружим ли мы – так солнце дружит с луной, – но после стольких лет после оставления попыток дружить, или, что еще хуже, отсутствия какой-либо дружбы, это была платоническая любовь с первого взгляда. Жаждущие принятия, мы просто утонули друг в друге. Вскоре мы могли общаться с телепатической остротой, которой обладают девочки-подростки: стоило бросить всего один взгляд через всю комнату, и мы уже прекрасно понимали друг друга. Такая близость между нами пугала других, и часто они спрашивали, не ведьмы ли мы. Мы отвечали «да» и начинали шевелить пальцами. «Насылаю порчу на всю вашу семью», – добавляла я, и мы смеялись, пока они качали головой или медленно отходили от нас.
Она познакомила меня с мальчиками-скейтерами и девочками-художницами, с которыми мы вместе ходили в школу: это были товарищи по несчастью, которые, я не сомневалась, сделают мою жизнь полноценной. Я никогда не понимала, как заставить отца полюбить меня, но с подростками это выходило гораздо проще. Если у тебя есть наркотики, то у тебя есть друзья. Я не утруждала себя проверкой качества таких отношений; я только знала, что если у меня кое-что есть, то у меня будет компания, и в конце концов они перейдут от восприятия меня в качестве источника халявного кайфа к искренней симпатии. Стыдно признаться, но этот расчет сработал, как и подобает всем постыдным планам, и скоро круг моих друзей насчитывал двадцать человек, будто бог дружбы протянул ко мне свою обильную ладонь, возмещая долгие годы засухи. Люди, чьи имена я нацарапала на своей стене, теперь шутили со мной, и мы были дружны между собой, словно соседи из ситкома.
Я была слишком поглощена своей собственной жизнью, чтобы задумываться над тем, что там не так у них в жизни, хотя иногда в разговоре и всплывали обрывки фраз об их травмах. Однажды днем, сидя со скрещенными ногами в открытом зеленом поле, один из моих друзей признался, что другой наш друг приставал к нему, когда тот был маленьким. Мне очень хочется написать, что я утешила его, что я сказала: «Мне так жаль, что это случилось с тобой», – или взять его за руку и предложить сообщить об этом куда следует, но я не знала, как ему помочь, потому что никто не показывал мне, как вообще выглядит помощь. В моей памяти остался неприятный факт: я не могла вынести близости его правды по отношению к своей. Мое тело вздрогнуло от жара, в глубине живота вспыхнул огонь, от которого меня передернуло. Я наклонилась вперед и прижалась лбом к лодыжкам, как танцовщица. Пока он продолжал говорить, я подумала: «Ты врешь. Зачем тебе общаться с тем, кто причинил тебе боль? Я бы никогда бы его не простила». Забудьте то, что я все еще жаждала отцовской любви и прощала его каждый раз, когда он говорил, что больше никогда не причинит мне боль. Такая вот штука зеркало: в него невозможно смотреться, когда там всплывает ответ, который мы не хотим видеть.
* * *
Родители часто думают, что ссоры на глазах у детей – это худшее, что они могут сделать, но мне эти ссоры как раз нравились. Я молилась, чтобы они развелись, даже когда еще не верила в Бога, и когда их ссоры становились все более частыми, я начинала видеть проблеск света вдалеке. На что была бы похожа жизнь без моего отца? Сколько места появится у нас дома, когда он перестанет все захламлять?
Мне нравились их ссоры еще и тем, что это позволяло мне их стравливать. Я крала деньги у матери и обвиняла в этом отца, и наоборот. В конце концов я стала достаточно смелой, чтобы делать это с ними в одной комнате: родители кричали друг на друга, стоя у разных кухонных поверхностей, а я сидела в паре метров от них за столом, готовая действовать.
Она: Куда это ты собрался?
Он: На улицу.
Она (умоляющим голосом): Мы должны сегодня встретиться с психологом.
Он (кричит): Я мужчина. Никто не может мне говорить в моем доме, что мне делать.
Я (вынимаю кошелек матери из сумочки и кладу на колени, продолжаю наблюдать за ссорой, пальцами достаю двадцатку из прорези кошелька и кладу в карман)
Она: Ты как будто хочешь, чтобы у нас ничего не получилось. Ты ведь обещал, что попробуешь.
Он: Р-р-р! [6]
Я (встаю и ухожу, никем не замеченная, проверяю, что я отражаюсь в зеркале, что мое дыхание оставляет на нем след, убеждаюсь, что я не призрак, и иду покупать траву и друзей).
Занавес.
* * *
Однако по мере обострения их ссор росло и напряжение вокруг моего отца, он готов был взорваться в любой момент. Одним осенним днем, когда наша улица, усаженная дубами и кленами, вся горела золотыми, оранжевыми и янтарными листьями на ветвях, я шла домой и увидела отцовский фургон, стоящий перед нашим домом. Я замедлила шаг. Я растянула эти пять минут пути на все пятнадцать, и когда наконец я вошла, он сидел за письменным столом. Я сказала: «Привет, пап», – но он не ответил, поэтому я подошла ближе и остановилась в дверном проеме, прислонившись к раме. Когда он направил на меня винтовку и улыбнулся, моей первой мыслью стало то, что я никогда не видела оружие вживую. Ее ствол казался достаточно длинным, чтобы уткнуться в меня с того места, где сидел отец, хотя до него было, наверное, метра три. А может, он и правда сидел ближе. Я никогда не умела точно определять пространство между предметами, а винтовка, казалось, заполняла каждый сантиметр этого пространства, воздух в комнате дрожал, будто пар, поднимающийся над асфальтом.
– Как хорошо, что ты ко мне пришла, – пробормотал он, но я чересчур хорошо умела понимать язык пьяных.
Я выдавила из себя улыбку и спросила:
– Что делаешь?
Я пыталась звучать непринужденно, как если бы такое происходило каждый день. Испугаться – показать свой страх – означало обострить ситуацию, а я хотела, чтобы он оставался спокоен как
