Великий полдень - Сергей Морозов

— Я со своей стороны конечно приму все меры. Снова приступлю к нему с самыми настойчивыми увещеваниями. Но, пожалуй, ты, дитя мое, сможешь сделать гораздо больше, воздействовать на Папу гораздо убедительнее…

— Каким это образом, батюшка? — спросила Альга.

Неужели он намекал на ее женские прелести? Нет, об этом не могло быть и речи.

— Это правильно, правильно! — горячо поддержала мужа попадья Марина, которая присутствовала при разговоре. — Это очень мудро!

— Цыц, матушка, не егози! — строго прикрикнул на нее о. Алексей и снова погрузился в задумчивость.

Потом сказал:

— Видно, придется согрешить, нарушить тайну исповеди. Впрочем это не совсем исповедь. Маршал приходил ко мне, я говорил с ним… — объяснил он, все еще находясь в большом сомнении.

— Помоги, батюшка! Я буду за тебя молиться, миленький! — снова не утерпела попадья. — Бог за доброе не осудит.

— Кто знает, матушка, — улыбнулся о. Алексей, нежно глядя на жену, — может быть, и не осудит. Во всяком случае я вижу, что Господь слишком добр к таким трещеткам, как ты…

После чего он рассказал им обеим о том, в чем признался ему маршал Сева.

Во-первых, маршал просил прощения совершенно искренне. Во-вторых, хотя и раскаялся, но все-таки не решился признаться Папе в истинных обстоятельствах произошедшего. Беднягу мучил жесточайший стыд. Дело в том, что маршал Сева даже не помышлял, чтобы требовать себе этого проклятого «генералиссимуса». Он был целиком поглощен ревностным исполнением своих обязанностей. В частности, принимал меры, чтобы в связи с переходным периодом по его ведомству не возникло никаких отказов: проводил одно важное совещание за другим, связывался с отдаленными военным округами и штабами, консультировался с заместителями и, наконец, анализируя поступающую информацию, готовил на следующий день соответствующий отчет Феде Голенищеву и Папе… Пока он буквально сбивался с ног от усердия, его отпрыски, двойняшки Гаррик и Славик, забрались в отцовский кабинет и, воспользовавшись его отсутствием, принялись развлекаться с служебной связью. Очевидно, им заранее были известны личный шифровальный код маршала, а также номера абонентов в сети спецсвязи. Они-то и отправили Папе и Феде Голенищеву известный вопиющий ультиматум, а затем, когда от Папы и Феди стали приходить недоуменные запросы, отвечали в резкой, грубой форме. В общем, когда ничего не подозревающий отец обнаружил в своем персональном компьютере копии возмутительных посланий (а также без труда выяснил их происхождение), его едва не хватил удар. Вдобавок, ошельмованному отцу доложили, что к нему собирается явиться сам Папа, который, как известно, еще толком не оправился от контузии и находился в довольно нестабильном психическом состоянии. Первой мыслью злополучного «генералиссимуса» было пустить себе пулю в лоб. Однако тревога за судьбы Отечества, а также беспокойство за близких, удержали его от отчаянного шага, и он сам рванулся навстречу Папе. Перед этим, правда, он успел хорошенько выдрать обоих маленьких негодяев и пригрозил, что немедленно сдаст их в самый суровый интернат. Ему было невыносимо стыдно признаваться, что всему виной его собственные детки, и, представ перед Папой, он принял вину на себя, объяснив все своим крайним переутомлением и даже временным затмением разума.

— Делай со мной что хочешь, — заявил поседевший в одночасье маршал. — Я приму отставку в любой форме! И вообще, готов искупить любой ценой… — И вложил в руку Папе пистолет с взведенным курком. Папа задумчиво повертел пистолет в руке, а затем, сняв с боевого взвода и аккуратно поставив на предохранитель, вернул маршалу.

— Выспись, Сева, — мрачно посоветовал он, — а там видно будет.

Альге Папа цинично признался, что по его мнению, дескать, для всех было бы славно, в том числе для маршальского семейства, если бы неуравновешенный солдафон, от которого и впредь можно ждать любых сюрпризов, ушел из жизни при каких-нибудь случайных, но вполне гуманных и достойных обстоятельствах. Так, чтобы и не ставить под удар общее дело и, учитывая прошлые заслуги маршала, чтобы его вдова и детишки были сполна обеспечены персональной пенсией и различными компенсациями.

— Что же посоветовал тебе отец Алексей? — спросил я, содрогаясь от услышанного, но стараясь уверить себя, что эта беда как-нибудь обойдет нас стороной.

— Он считает, что мне нужно рассказать обо всем Папе. Причем по секрету от маршала. Объяснить, пока не поздно, как все было на самом деле. Рассказать об этом детском «баловстве» и о намерении маршала определить детей в Пансион, который Папа как раз решил завести в Деревне. Это должно особенно понравится Папе. И он, конечно, смягчится.

Я подумал, что это весьма логично.

Кстати, о детском Пансионе в Деревне. Несмотря на то, что с кончиной престарелого правителя наступила горячая пора, Пансион не был забыт, и своего распоряжения о его организации Папа не отменял. Напротив, и в траурную неделю в связи с похоронами правителя и когда приходил в себя после покушения, он следил за его исполнением. Переоборудование строений под новые нужды шло полным ходом — четко и аккуратно, как это у нас умеют, если Папа того потребует. Огорчать-то его никому не хотелось… Между прочим дядя Володя уже несколько раз приставал ко мне с тем, чтобы я согласился исполнять должность проектировщика и прораба. Но мне это было совершенно неинтересно.

Каникулы в городском колледже, где учились наши дети, подходили к концу и Папа распорядился, чтобы к началу учебы необходимые приготовления в Деревне были закончены, и занятия начались в срок… Было одно обстоятельство, огорчавшее Папу. Никто из наших не спешил разделить идею о помещении детей на постоянное жительство в Деревню. Лишь о. Алексей, который и прежде тяготился тем, что его чада вынуждены жить среди городской скверны и разврата, сразу распорядился отослать детишек на природу, не взирая на стенания своей матушки попадьи. Оно и дешевле выйдет, полагал он. Колебались супруги Толя и Анжелика Головины. Толстушке Анжелике, муж которой сутками пропадал на службе, в общем-то было бы даже удобнее, да и спокойнее, жить в Деревне рядом со своим Алешей. Но пока и она не решалась. Остальные под различными благовидными предлогами и вовсе отказывались. Что касается меня, то я решительно возражал, чтобы отпускать Александра от себя. Наташа, кстати, была за Пансион, что и понятно — из солидарности с Мамой, хотя сама мотивировала это тем, что в квартире у нас идет ремонт, что нас по целым дням не бывает дома, и вообще ребенку будет лучше на природе, но я категорически стоял на своем и выдерживал все наскоки. Если уж на то пошло, за Александром прекрасно присматривали наши старички, а в Деревню мы и так выезжали почти каждые выходные. Я еще не забыл, что Косточка настроен против Александра, и, естественно, не хотел, чтобы тот третировал моего сына. Таким образом, обещание Мамы, данное маленькой Зизи и Косточке, что в Деревне соберется вся их прежняя школьная компания, пока повисло в воздухе. И вот теперь в числе маленьких пансионеров наметилось существенное пополнение. Гаррик и Славик должны быть сосланы за свое «баловство» в Деревню.

— Как вы думаете, Серж, — спросила Альга, — это действительно смягчит Папу?

— Не знаю. Но думаю, зависит оттого, как ты с ним поговоришь… Я бы на твоем месте, — не утерпев, прибавил я, — прежде посоветовался с Мамой.

Я произнес это как можно внушительнее и серьезнее, и, конечно, для того, чтобы соблюсти наши внутрисемейные интересы. По крайней мере мне казалось, что мой долг — занять соответствующую «нравственную» позицию. Лично я против Альги ничего не имел. Скорее даже с самого начала питал к ней симпатию.

— Мне — советоваться с Мамой? Зачем вы это сказали, Серж? — тихо проговорила девушка, покачав головой. — Ведь вы знаете, как ко мне относится Мама…

Честное слово, мне вовсе не хотелось ее обижать.

— Прости! Я ничего такого не имел в виду, — с сожалением пробормотал я, чувствуя, что мое сожаление еще больше усугубляет неловкость.

— Глупости, — вдруг улыбнулась она, и в ее глазах засветилось неожиданное лукавство. — Я, пожалуй, все же попробую с ней посоветоваться. Через Майю, конечно.

— Между прочим, — обрадовался я, поднимаясь с места, — я как раз собирался заглянуть к Майе, поглядеть, как она устроилась на новом месте. Может, отправимся вместе? Все и обсудим…

— Нет-нет! — поспешно возразила Альга. — Вы уж один. Я зайду к ней как-нибудь потом.

— Ну как хочешь, — вздохнул я. — Тогда пока.

— До свидания.

И я вышел из бара. Все это было весьма странным. Мне снова полезло в голову то, что рассказывал об Альге доктор. Интересно, что бы сейчас он сказал о ней?

3

Наконец-то. Вот он мой любимый Западный Луч! Я поднялся на площадку третьего уровня и запрокинул голову. Высоко вверх летели сверкающие на солнце стекла широких окон. Нежно золотился фасад, отделанный светлой бронзой. Я, конечно, не мог разглядеть снизу окна Майи, но, приложив руку козырьком ко лбу, долго всматривался туда, где здание суживалось и виднелась тонкая декоративная балюстрада. Там и находился чудесный сорок девятый этаж.