Брусничное солнце - Лизавета Мягчило
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пальцы на дневнике замерли, тело налилось свинцом, когда она увидела поспешно выведенные буквы. «Порча на смерть на козьем молоке и кладбищенской земле». Дыхание прервалось.
Смогла бы она? А ежели, не умеючи, она допустит ужасную ошибку и сделается вовсе безумной? Как работает ведьмовство, что сила взамен требует?
Не научила бабка, ушла из жизни, просто избавившись от тяжелой ноши. Справедливо разве?
Язык нервно пробежался по пересохшей нижней губе, Варя заставила себя закрыть дневник, положить свои сокровища под подушку и обернуться к служанке.
— Знала бы ты, какую услугу мне оказала… Благодарю, Авдотья. — Пальцы уверенно легли на руку девушки, чуть сжали. — До сих пор ищет матушка? Ты при мне останешься?
Та накрыла руку барыни своей второй, чуть сжала, с сожалением качая головой.
— Нет, она велела мне при поместье оставаться, ныне другая вам прислуживать станет. Ищет, как же не искать, коль узнает, что я сюда тайком ездила — не сносить мне головы. Накажет матушка ваша, накажет…
— Не сумеет дотянуться.
Глухо застонав, Варвара сползла с кровати, тыльной стороной ладони стерла проступившую испарину со лба и быстрым шагом направилась к широкому рабочему столу из красной вишни. Небрежно сбросила документы, опрокинула чернильницу, на пол осело и хрустнуло под босыми пальцами ног потрепанное временем и небрежным использованием перо. Не угомонилась, пока не нашла новое и чистый лист бумаги.
Небрежно макнула кончик пера в лужу чернил, растекающихся по столу, и принялась писать, бросая быстрые взгляды на плотно прикрытую дверь.
— Вольная грамота тебе. И всей твоей семье. Я напишу, что дала ты мне аккурат девять тысяч рублей. За себя, мать и брата по три тысячи придется. Езжай с документом в палату гражданского суда, пусть заверят. Ежели усомнятся — сама к ним направлюсь. Только скорее, дурное предчувствие у меня. Попроси сегодня же какого холопа с телегой подсобить.
Острый конец пера замер у широкой подписи. Подождав, пока подсохнут чернила, Варвара с трудом разогнулась, протянула бумагу застывшей рядом Авдотье. Глаза у той были осоловевшие, выпученные, рот удивленно распахнулся. Не насмотреться на это изумление. Уголки губ Вари приподнялись в улыбке, она нетерпеливо тряхнула протянутой рукой.
— Ну? Долго стоять изволишь?
— Так это… Господь помоги, нежданная такая милость, барыня. — Словно оглушенная, она неуверенно приняла документ и уставилась в него. Будто что-то в буквах смыслила. — Да только куда ж мы без милости вашей матушки подадимся, ежели с земель погонит?
— В город, Авдотья. Ты еще думать изволишь? — Черные брови взметнулись вверх, проходя мимо служанки, Варвара снисходительно дернула ее за рыжий кончик косы. Та даже не пискнула. — Разум по дороге ветром сдуло? Каждый крепостной о милости такой мечтает. В город подадитесь, там за труд платить начнут, мать твоя готовит хорошо, ты способная. Не раздумывай, поезжай.
Глупая девка замялась, рассеянно спрятала вольную за широкий пояс рубахи, с нажимом мелкими кулачками растерла глаза.
— Прежде обговорю все с матушкой, Варвара Николаевна. Но милости вашей век не забуду, спасибо.
Опомнившись, она помогла барыне добраться до постели, взбила подушку с гусиным пухом, подоткнула под спину.
А в голове Вари все не утихал, бился о черепную коробку, бесновался навязчивый голос. Бежать. Бежать глупой девке немедля, сегодня же. Может то было желание родной матери отомстить? Да хоть как. Лишить хорошей кухарки и молодой крепостной девки. Добраться, хоть малым уколом принести не мучения, так беспокойство.
Она устала. Так устала думать, переживать и бояться. А разум соловел от выпитых лекарств, Варя чуяла слабость.
— Спасибо за верную службу, Авдотья. Ты для меня большим, чем служанкой безродной была. Ты мне заменила сестру. Не оставила одинокой…
Проваливаясь в темноту, Варвара не почувствовала, как на лоб упала горячая слеза, а затем ее смазали Авдотьины губы.
Ночь была липкой, жаркой, простыни под нею давно взмокли. Рядом шумно сопел Брусилов. Вдвоем на одной кровати, словно бедняки в разваливающейся лачуге. Когда ей по крови положена собственная постель без навязчивого соседствования.
Не просто разместил ее в своих покоях, осмелился лечь спать рядом. И суток не прошло, как погубил он Грия. Убийца мирно дышал рядом, даже не просыпаясь она это чуяла.
Но было здесь что-то еще. Что-то, что сонный разум отказывался воспринимать. Дробненький топоток маленьких ножек по полу. Он замер у кровати, послышалось тихое фырканье.
Разве была в доме военных кошка?
Неожиданно стало тяжело дышать. Грудная клетка опала, ребра словно влипли в собственный позвоночник. Вдохнуть так тяжко, мучительно. А воздух горячий, он пахнет коровьим молоком, ржаными лепешками и отчего-то квасом. Никак не протолкнуть в легкие, кислородом не насытиться. Выныривая из сна, Варвара открыла глаза и попыталась закричать. Не вышло.
Он сидел сверху. Горящие бусины черных глаз, взъерошенные, стогом торчащие волосы и борода, в которой запутались хлебные крошки. Несуразное маленькое существо прожигало ее черными бусинами-глазами, старательно кряхтело, скрежетало крупными кривыми зубами. Его пальцы оказались неожиданно сильными и цепкими. С каждым мгновением они все крепче впивались в глотку.
Перед глазами поплыли темные точки, дрожащая рука попыталась дотянуться до Самуила, но лишь хлопнула по постели рядом с мужчиной. Он не проснулся.
Ее душил домовой.
Увидев, что жертва проснулась, он оскалился, уперся затертыми до дыр на пятах лаптями ей под мышки. Не позволяя рукам дотянуться до горла, разжать судорожно сжатые пальцы нечисти. Поломанную ключицу прострелило такой болью, что мушки перед глазами из черных обратились красными. Варвара судорожно захрипела.
Был ведь способ, она слушала страшилки да байки крестьянский детей. Да только разве вспомнишь его, когда широко распахнутый от ужаса взгляд цепляется за мелкое чудовище?
Ну же, совсем немного, она почти поймала воспоминание за куцый облезший хвост… Собственный сиплый голос показался ей чужим, с ним из легких выскользнули последние жалкие крохи воздуха.
— К добру или к худу?
И вдруг пальцы его разжались, опустились обратно на постель потрескавшиеся старые лапти. Губы существа потянулись до самых ушей, обнажая неровные зубы в искренней широкой улыбке. Поняла. Она его поняла. А затем домовой завыл:
— К добру-у-ууу-у.
Мгновение. Во время которого он ловко соскакивает с нее, ударив острой коленкой в живот, и ныряет под
