Принцессы, русалки, дороги... - Екатерина Шевелёва

— Скажите привратнику, что вы передаете ему устную просьбу господина Лавровского! — прошептала, уцепившись за мое плечо, Патриция.

Я сказала. С таким же успехом я могла обращаться к любой мраморной статуе в Британском музее. Никакого впечатления не произвела та же просьба, повторенная мною уже не от имени Леонида Михайловича, а от имени наших балетных звезд поочередно и всего коллектива.

— Здесь нет ни господина Лавровского, ни госпожи Улановой. Здесь только вы! — изрек привратник, сообщив при этом, что разговариваю я именно с ним, Джо Кеттли.

— Хорошо, я прошу вас, господин Кеттли, пропустить наших гостей.

— Напишите распоряжение!

Я растерянно оглянулась на Патрицию. Та выхватила из сумочки листок бумаги.

— Пожалуйста, поскорей напишите все наши фамилии и распорядитесь, чтобы нас пропустили.

И тогда я написала документ, самый, наверно, фантастический из всех тех, которые мне случалось писать и подписывать:

Прошу немедленно пропустить в ложи театра Ковент-Гарден всех друзей Советского Союза, ожидающих у служебного входа, а в первую очередь таких-то.

Я старательно написала фамилии наших именитых гостей, приглашенных Лавровским, и включила в список Патрицию Мотафрем.

Протянула бумагу привратнику.

— Пожалуйста, пропустите их!

— Подпишите распоряжение! — сказал господин Джо Кеттли.

Я подписала. Мое «распоряжение» не вызвало у господина Джо Кеттли никаких сомнений. Он пропустил всех наших гостей, спрашивая у каждого его фамилию и проверяя по моему списку.

А перед самым началом премьеры я стояла за кулисами, и — не знаю, как другим, — мне казалось, что дни, недели, месяцы и годы сконцентрированы в этом вечере. Наша советская молодежь, наши юноши и девушки должны были показать англичанам их великого Шекспира: балетную труппу Большого в основном составляет молодежь.

В первых рядах партера театра Ковент-Гарден — меха, бриллианты, оголенные плечи, безупречно белые манишки, безупречно черные галстуки.

На переполненных ярусах и галерее не видно мехов и драгоценностей. Здесь значительно меньше, чем внизу, нарядных туалетов, но гораздо больше улыбок.

Это те же улыбки, что встречают наших артистов в хмурых, ведущих к театру Ковент-Гарден торговых улочках, где затейливыми узлами запутывается движение грузовиков.

В театре свыше двух тысяч зрителей.

Уже лондонские друзья не раз приносили букеты в гостиницу, где разместилась труппа Большого театра. Уже были волнующие встречи и будут еще. Но встреча, которая состоится через несколько минут, когда поднимется занавес в театре Ковент-Гарден, эта первая встреча советского Большого театра с лондонским зрителем — самая важная.

«Посмотрим советский вариант Шекспира!» — заявила одна из газет.

Всего только несколько часов назад закончилась последняя репетиция спектакля. Нелегко после громадной сцены Большого танцевать на сравнительно маленькой сценической площадке Ковент-Гардена.

Еще вчера Лавровский снова и снова отрабатывал с труппой наиболее трудные сцены. Усталые артисты репетировали и смех, и улыбки, еще и еще раз темпераментно исполнял танец шута Георгий Фарманянц, танцевал свою партию великолепный артист Сергей Корень, и Галина Уланова, как всегда забывая о том, что она великая, что она примадонна, послушно выполняла просьбы режиссера.

Сейчас для Лавровского уже не было Сережи Кореня, Юры Жданова, Кости Рихтера. Сейчас за занавесом, который поднимется через несколько минут, не было уже послушных учеников, там находились большие артисты, влюбленные в свое искусство. Все, что мог сказать им Лавровский, он уже сказал. Теперь Леонид Михайлович с волнением ожидал появления в необычной обстановке, в незнакомой аудитории персонажей, созданию которых на сцене посвятил немалую часть своей жизни.

Сейчас, перед тем как поднимется занавес, не было больше учеников, ежедневно десятки раз проделывающих необходимые учебные движения. Сейчас уже никому не скажешь: «Не раскачивай корпус!», «Стой как следует на опорной ноге!».

Кропотливая черновая работа на сегодня закончена. Сейчас на сцене она превратится в искусство.

...Над Шекспиром поднят занавес.Древних шпаг скрестились лезвия.И, на повседневность жалуясь,В зал светло вошла поэзия.Отстранила спекуляцииИ парламентские прения,Как хирург на операции,Возвратила людям зрение!Что их завтра ждет?                         УбогаяГордость, проданная дешево?Но пока искусство трогаетВсе, что есть в душе хорошего.От оркестра ветер пламенныйРвется на простор, за стены.А театр молчит, как каменный,И не сводит глаз со сцены,Где крылатая Уланова,Вся из света и эфира,Англичанам дарит зановоИх великого Шекспира.

Подумаешь, — букет!Подумаешь, — гвоздика!Пустяк! Проблемы нет!И нет большого шика:Лишь в магазин войди,В распахнутые двери, —За шиллинг семь гвоздикДля Джесси или Мери!Но если не сезонСейчас букетов ярких,Но если не газонА лужица в Гайд-парке,И полон дом заплат,И все заметней проседь,И печка-автоматЗаконный шиллинг просит,А если денег нет,А бедность — довод веский,И все же ты                   балетПришел смотреть советский,Глядишь с галерки тыВосторженно и немо, —Тогда уже цветы —Серьезная проблема!Сжимая в кулакеПоследний шиллинг горький,Ты мысленно букетАртистам шлешь с галерки.Букеты. Всем подряд.От мала до велика!Пускай в Москве горятЦветы — твоя гвоздика!В кармане между темНе доллары, а шиллинг...Но нет таких проблем,Чтоб люди не решили!И вот день ото дняРастет монеток горка.Мечту свою храня,Проводит сбор галерка.Для тех же денег здесьСовсем иная мера:У пенса равен весКазне миллионера!На сцене — не пустяк.На сцене — дар великий:Горят, как алый стяг,Английские гвоздики.

Письма, письма, письма. Телеграммы. И снова письма. Почти все адресованы Галине Улановой.

«Великой госпоже Улановой и всей ее великой балетной труппе «Большого».

Попадаются и такие:

«Переводчице Большого, которая, конечно, есть».

«Переводчице» — то есть мне. В мои обязанности входит: прочитать всю (!) почту, ответить на все (!) письма и телеграммы хотя бы одной строчкой или телефонным звонком, попросить разрешения у авторов наиболее интересных откликов опубликовать их личные впечатления, их мысли и рассуждения.

Однажды дозвонилась в далекую (по английским понятиям) деревню. Автор письма спросил:

— Где и когда вы собираетесь напечатать? Ответила:

— В Москве... Откровенно говоря, еще не знаю когда.

Мой собеседник сказал, помолчав:

— Ну что ж, пусть даже через много лет... Пусть наши внуки узнают, какое нам выпало счастье.

— Это ирония? — настороженно спросила я, услышав в словах «много лет» тихую критику в адрес московской прессы.

— Перечитайте мое письмо и другие письма, и вы увидите, как англичане далеки от иронии, восторгаясь вашим балетом.

...Письма, письма, письма!

Одно из них, пользуясь давним-давним разрешением автора Адриенны Гринвуд (еле дозвонились мы тогда ей), я привожу сейчас почти полностью:

Ист Гринстед

Сассекс окт. 1956

тел. Ист Гринстед 929

С великой радостью в сердце я набралась смелости написать вам, дорогая госпожа Уланова. Поэтому простите эту вольность неизвестного друга и поклонницы — сорокашестилетней женщины из крохотной деревни в Сассексе. Было так чудесно услышать сегодня утром по радио, которое у меня есть, что вы и ваша труппа работали всю ночь напролет, чтобы сделать цветной фильм, и теперь у меня в сердце великое счастье и благодарность.

Пожалуйста, примите мою благодарную признательность за то, что вы отдали ваше время и вашу чудесную личность и даете нам, обыкновенным деревенским жителям, случайную возможность увидеть ваш танец.

Есть так много людей, которые любят хорошую музыку и балет, которые живут и работают в маленьких отдаленных деревнях, которые не могут найти ни времени, ни денег, чтобы поехать в город, стоимость проезда в автобусе и театральных билетов у нас гораздо выше того, что могут позволить себе большинство семей, а также, работая на фермах, надо кормить животных, а если содержишь сад для рынка, растения надо поливать и бороться с насекомыми, поэтому невозможно быть в отлучке целый день.