Далеко от неба - Александр Федорович Косенков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что вы имеете в виду?
— Понадобились вы, батюшка, кому-то.
— Может, неплохо, что понадобился?
— Им до Бога, как на болото дорога. Не желают, чтобы вы у Романа Викентьевича находились. Помешать можете.
— Чему?
— Так чему… Убрать их окончательно.
— Что значит «убрать»? Кого «их»?
— Романа и дочку его. Я зачем спешила-то? Надо вам, батюшка, на новое место жительства перебираться. Вещички ваши чуть позжей в полной целости доставят. Я тут поблизости с хорошим семейством сговорилась. Сама учительница, сестра при библиотеке. Девы обои. Дом у них тихий, чистый, никакого беспокойства не случится, не сомневайтесь даже.
Отец Андрей пристально смотрел на Аграфену Иннокентьевну. Та вдруг смешалась, замолчала, опустила голову.
— А у Романа Викентьевича, значит, помешать могу?
— Кто ж их, сволоту, угадает? Может, сможете, может, и при вас не задумаются. Роман Викентьевич так и велел — даже малость не рисковать. За батюшку, говорит, я перед Богом ответчик.
— Перед Богом за себя я ответчик, а не он. Могу помешать безвинных людей, как вы говорите, «убрать», а вы мне в тихую обитель скрыться предлагаете. Что я после этого людям о Добре и Зле говорить буду?
— Оно так, конечно, — согласилась Аграфена. Помолчав, добавила: — Дела у нас тут страшные намечаются. Сколь годов копилось, а теперь, кажись, предел наступил. У меня вот тоже сыночка загубили, я, что ж теперь, в стороне стоять?
— А мне в сторону предлагаете.
— Так это Роман Викентьевич распорядился. Я вам, батюшка, как на духу скажу — он только с виду такой спокойный и вежливый. А на душе огнем все спалило. Разве его теперь остановишь? А они сейчас на все пойдут. Выхода у них не остается, если Марья признает кого. Рома так и рассудил — пусть приходят. Кто придет, тому первому и ответ держать.
— Давайте так, Аграфена Иннокентьевна, — решительно сказал отец Андрей. — Присядем вот здесь, на бревнышках, и вы мне все подробно расскажете. Какой из меня духовный пастырь, если сам в здешних потемках, как неразумный. Того и глядишь, забредешь в какую-нибудь неудобицу.
— И забредешь, — вздохнула Аграфена Боковикова, присаживаясь на большое неошкуренное бревно. — Посеред людей порой страшней, чем в тайге глухоманной. Там — все от тебя, а тут неведомо еще как повернется.
— Вот и расскажите, что тут у вас и как, — попросил отец Андрей, присев рядом.
* * *Вечер обозначился на глади озера отражением разноцветных разводов неба, среди которых преобладали тревожные красные и оранжевые тона. Лодка с Машей и Олегом наискось пересекла водное пространство заката и вошла в густую тень высоких скал, причудливо обрамлявших северный берег. Олег заглушил мотор, и лодка бесшумно заскользила к угловатому выступу небольшого мыса.
— Когда видишь такое, становится стыдно, что кто-то тебя называет художником, — щурясь на солнце, застрявшее в щетине прибрежного кедрача, сказал Олег.
— Почему? — не глядя на него, спросила Маша.
— Природа — единственный великий художник. Подражать ей — бессмысленно, переделывать по-своему — глупо, выдумывать — омерзительно.
— По-вашему, искусство не нужно?
— Оно всегда терпит поражение в борьбе с действительностью.
— Но ведь оно тоже действительность, нет? — полувопросительно-полуутвердительно сказала Маша.
— Копия, слепок, муляж, фотография, раскрашенная картинка. Это еще в лучшем случае. В худшем — отвратительное искажение. Отец Андрей прав: только икона способна сказать больше, чем природа. Потому что она из другого мира.
— Какого?
— Высшего.
— Он есть?
— А ты как думаешь?
— Если бы он был, люди бы знали об этом.
— Они знают.
— Ничего они не знают. Не хотят. Он им не нужен. Они его боятся и ненавидят.
Лодка ткнулась в берег, но Олег не торопился выпрыгивать на темные камни.
— Какой-то тревожный закат сегодня, — неуверенно сказал он, оглядываясь по сторонам.
— Обыкновенный, — не согласилась Маша и еще крепче прижала к себе карабин.
— Отсюда двинем пешком. Только дождемся, пока стемнеет.
— А лодка?
— Спрячем. Тут где-то пещера. Пещерка, углубление в скале. Рядом будешь стоять и не увидишь.
— Могли бы проехать до устья.
— Отец не советовал. Вернее, предложил сориентироваться по обстановке.
— Нормальная обстановка.
— Не знаю. Что-то не по себе.
— Чего вы боитесь?
— Я? Ничего. Боюсь — кто-нибудь нас увидит.
— Ну и что? Разве мы не можем ехать, куда хотим?
— Мы не можем, чтобы кто-то узнал, куда мы едем. Чтобы вообще нас видели. Строжайший приказ Романа Викентьевича. Иначе все сорвется.
— Что сорвется?
— Все, что он задумал.
— Неправильно задумал. Он там один, а мы прячемся, словно в чем-то виноваты.
— Не прячемся, а занимаем выгодную позицию. И он там не один.
— Она его обманет.
— Вообще-то я имел в виду не её, — сказал Олег, выскакивая на берег.
— Это все из-за меня? — тихо спросила Маша.
— Из-за тебя тоже.
— А еще из-за чего?
— Понимаешь… — Олег задумался. — Нельзя все время жить в страхе и унижении. Это непродуктивно и бессмысленно. Согласна?
— Согласна.
— Сиди здесь, а я пойду отыщу убежище для нашего плавсредства.
Он прихватил свое ружье, пошел вдоль берега и скоро исчез за большими камнями, тесно загромождавшими узкую прибрежную полосу.
Маша некоторое время сидела неподвижно, потом встала, с трудом подняла тяжелый рюкзак Олега, вытащила его на берег. Рядом положила мешок с палаткой. Потом оттолкнула лодку от берега, заскочила в неё, и когда берег отдалился на несколько метров, села к мотору и с силой рванула стартер. Мотор завелся сразу.
Выбежавший к самой воде Олег, увидел только, как, удаляясь, лодка растворяется в тревожном зареве заката.
* * *У ворот дома Егора Рудых остановился милицейский уазик. Сашка, безуспешно пытавшийся запрячь большого, свирепого с виду пса в старенький трехколесный велосипед, оставил это увлекательное занятие и с интересом уставился на идущих через двор Чикина и Надежду.
— А деда на задание пошел, — сказал он,