Отражения нашего дома - Диба Заргарпур

Миг – и я стою перед стеклянными дверцами шкафа в моей гостиной, рассматриваю длинные ряды редчайших драгоценностей, разложенных внутри. В голове клубится туман, он орошает дождем мои плечи, стекает с кончиков пальцев, уговаривает медленно открыть стеклянную дверцу.

Там стоят пиалы, чашки и тарелки с узорами из зелени и золота, с витиеватыми персидскими надписями, их я с трудом могу прочитать. Дрожащими руками провожу по краю бело-золотой чайной чашки. На меня наваливается ночь, из-за нее кажется, будто стены сдвигаются, ожидая, пока я решусь. Обхватываю чашку ладонями. Когда я была поменьше, то часто любовалась этими семейными сокровищами с благоговейным восторгом. Хотелось знать, какие истории скрываются в них.

Но теперь я не доверяю рассказчикам. Потому что они лгут.

В лунном свете блестит небольшой ножик. Его рукоять инкрустирована самоцветами, по ней вьется надпись, которую я не могу прочитать. Кажется, она выгравирована вручную. Ирина положила его сюда после того, как биби-джан во время приступа чуть не разрезала себе щеку. Обнаружив, что ножик исчез из ее комнаты, она плакала целый день.

Туман направляет мои руки, помогает осторожно завернуть нож в полотенце.

Еще миг – и я снова в Самнере.

* * *

Самнер подмигивает: «Привет, с возвращением!»

Велосипед с лязгом падает на землю, и я ввинчиваюсь в разбитое окно гаража. Брожу по бесконечным коридорам, надеясь, что прошлое где-нибудь проявится.

– Биби! – зову я в тишине. Люстра покачивается, приветствуя меня, как старую знакомую. – Малика!

Пинаю осколок штукатурки. Верно. Надо преподнести подарок. В кухне опускаюсь на колени, копаюсь в сумке. Встаю и протягиваю нож.

Итак. Сейчас или никогда.

Изо всех сил бросаю нож.

– А-а-а! – Он, кувыркаясь, летит к стеклянной двери, ведущей на террасу. – Ой, нет! Не туда! – Сжимаюсь, ожидая услышать звон стекла, но за летящим по воздуху ножом тянется шлейф из мерцающих искорок звездной пыли, словно лезвие прорезает себе дорогу во вчерашний день.

Нож ударяется о стекло. Но оно не разбивается, а лишь пронизывается тонкими щупальцами серого дыма. Кашляю и прикрываю глаза. Комната окутывается туманом, начинает кружиться. И с ревом выталкивает меня за дверь.

И все исчезает.

Снаружи, с террасы, доносятся тихое пение и стук ножа по деревянной доске.

– Привет! – Вижу девочку, которая что-то нарезает. Вокруг тянутся прилавки, длинные ряды во все стороны. Осторожно ступаю на скрипучую террасу. – Я справлюсь, – говорю я себе и тихо шепчу: «Во имя Аллаха», – просто на всякий случай.

Терраса растягивается до бесконечности. Иду поперек, мимо прилавков, за которыми стоят и ведут свою торговлю мерцающие людские тени. Кажется, они меня не замечают. Но какая-то невидимая ниточка в груди тянет меня в нужную сторону. Поравнявшись с последним прилавком, оказываюсь лицом к лицу с девочкой лет четырнадцати, с волнистыми волосами, едва достающими до плеч. Свободно накинутый белый платок сполз с головы и лежит на ключицах.

Она держит нож с самоцветами и усердно нарезает сушеные фрукты.

– Я справлюсь, справлюсь, справлюсь, – твердит она себе под нос, будто мантру или молитву.

– Помочь тебе? – Делаю шаг к ней. Ветер сдувает волосы мне на глаза. Ее взгляд прикован к разделочной доске.

Девочка поднимает глаза, ее лицо наполовину скрыто в тени, но я сразу узнаю ее. Биби.

– Тебе что-нибудь нужно? – спрашивает она, не глядя на меня и покусывая губы. – Если ищешь что-то, чего нет у нас на прилавке, сейчас придет отец, он подскажет.

– Нет, я просто… смотрю. – Задний двор кружится и растягивается, будто в сказочной стране. Ветер несет с собой отголоски сотворения мира. Под его напором сцена меняется все сильнее и сильнее. Исчезает бассейн. Терраса превращается в дорогу, по которой едут старые автомобили. Самнер уже не виден. Я оказалась неведомо где. На нас льется дымчатое кроваво-оранжевое зарево. – С-сколько прошло времени?

– После чего?

– После твоего никаха.

Руки биби застывают, она наконец поднимает на меня острый взгляд темных глаз.

– Да кто ты такая?

– Я… – «Хочу узнать, что было дальше».

– Тебя кто-нибудь послал? – огрызается она.

– Нет. Я…

– Тогда чего ты пристаешь ко мне, если я сказала, что отец скоро придет, а я должна… мне надо… – При этих словах ее глаза на юном личике наполняются слезами. Нож со стуком падает на землю. Она торопливо вытирает глаза. И только когда поворачивается в профиль, я замечаю, что ее живот под свободным платьем немного вздут. – Что, сильно заметно?

Я смущенно отвожу взгляд. Ну да, логически я, конечно, понимаю, что происходит после свадьбы. Но здесь, в этом месте, я в глубине души надеялась на другой исход.

– А что еще я могла сделать? – В ней пылает огонь, но он уже меркнет. Как будто бы мы обе знаем, что рано или поздно пламя погаснет. – Я слишком взрослая, чтобы цепляться за свои детские мечты. – Но пламя еще пылает, когда она отходит от прилавка и смотрит на запруженную транспортом дорогу. – Я еще никому не говорила. – Она прикусывает губу. – Боюсь.

– Почему?

– Потому что, как только скажу, получится… – «Что все по-настоящему».

Я опять тянусь к ее руке и ощущаю, как разбивается ее сердце, как слезы текут по ресницам и капают на круглые щеки.

– Можешь мне рассказать. – На этот раз дым тянется ко мне, я чувствую, как дрожит ее рука. Она упрямо смотрит вдаль.

– По ночам мне хочется думать, что все это как-нибудь уйдет само собой. То чувство в животе, которое не позволяет мне спать. Может быть, малыш не дает мне заснуть, чтобы отнять у меня сновидения. Раньше я хотя бы видела сны. Хотя бы. – Биби смотрит на меня, и ее лицо на фоне кроваво-оранжевого зарева кажется образцом совершенства. – Скажи, когда вырастаешь, становится легче? Эти чувства уходят?

– Не знаю, мне всего пятнадцать лет. – За этот год она сильно изменилась. Что произойдет с ней еще через год? – Может быть, выясним это вместе? Хочешь?

На ее лице расцветает что-то вроде надежды. Жаль, что со мной нет фотокамеры, я бы запечатлела этот миг и сохранила его навсегда. Мне хочется расспросить ее о многом, но вдруг картина резко меняется, прилавки вытягиваются в длину, вырастают все выше и выше, зарево сгущается в лезвия красного света, пронизывающие наши плечи и волосы.

– Ты понимаешь, что я чувствую, – шепчет она, крепче ухватившись за меня. – Я хочу снова видеть сны.

У меня сжимается горло. Сил хватает только кивнуть.

Она медленно выскальзывает из моих пальцев и кладет руку себе на живот. Хочет вернуться к своему прилавку, но среди густых теней трудно найти дорогу.

– Надеюсь, будет мальчик, – шепчет она и тянется за золотым ножичком. Потом откладывает его – лезвие окрашено красным. – Он будет иметь хоть какую-то власть над своей судьбой. – И продолжает нарезать фрукты. Лезвие опускается совсем рядом с ее пальцами, и мне хочется предостеречь ее. – И тогда хотя бы мой отец станет счастливее. Он заслуживает счастья.

На миг ее взгляд уходит вбок. Она продолжает резать, пальцы соскальзывают. Нож опускается, вот-вот…

Позади нас раздается чудовищный грохот.

Нож замирает.

Мы с биби резко оборачиваемся к дороге. Там машина врезалась в прилавок. На дороге лицом вниз лежит человек, руки и ноги изогнуты под страшными, неестественными углами.

– Ох ты… Биби, нет, вернись, не ходи туда!

Я тянусь ухватить ее, но она кричит – таких криков я никогда не слышала. С ее губ срывается вопль, нож летит на землю. Смутные силуэты выходят из-за других прилавков, толпятся около нас, бормочут на языках, которых я не понимаю. Они кружат над раздавленным телом, а биби бросается к нему.

– Дада, – рыдает она, переворачивая его на спину. Его опухшее лицо разбито до неузнаваемости. – Помогите! Кто-нибудь, помогите, умоляю! Кто мог поступить так с моим отцом? – Трясущимися руками она рвет на себе волосы, прячет лицо в ладонях. Смотрит на меня – и в оранжевом свете по ее лицу струится кровь.

Я не могу шелохнуться.

Не могу сдвинуться с места, не вижу ничего, кроме биби, взывающей к моему прадеду: