Жизнь на общем языке - Татьяна Александровна Алюшина

Как прекрасно понимал и осознавал и всю стратегическую важность и необходимость для страны отраслей промышленности по добыче и разработке ценных ископаемых, одним из самых крутых профи в которых и числился, причем с впечатляющим послужным списком. Поэтому откровенно недоумевал, почему не может найти работу и не востребован как специалист.

Его невероятно угнетало, что он, здоровый, сильный мужчина, в самом расцвете своих физических и профессиональных сил и способностей, оказался выброшен из жизни и никому не нужен со всем своим уникальным багажом знаний и умений.

Он стучался во все возможные двери, ходил на приемы к разного рода начальникам и людям, отвечающим за главные отрасли хозяйствования в стране, – все безрезультатно. А чтобы хоть какую-то копейку поднять, параллельно с этим «хождением по мукам» начал подрабатывать по вечерам извозом на своих «Жигулях». И, в общем-то, неплохо получалось заработать, на скромный «прокорм» семейства хватало.

Но однажды два бухих пассажира, которых он вез, избили его, отобрав всю выручку за день. Хорошо хоть, не убили и не угнали машину-кормилицу. Но избили изрядно, и Андрей Васильевич попал в больницу.

Вот тогда Ладожским совсем тяжко пришлось.

В те времена болеть обходилось слишком дорого, дороже жизни, потому как нормальные лекарства и уход за больным стоили очень больших денег его родным и близким.

Закончились все их долларовые заначки, Анастасия Игоревна начала продавать вещи и аппаратуру, чтобы хоть на что-то жить и лечить-поднимать мужа.

Трудно было. И ужасно обидно, а от какой-то сжимающей душу непоправимой несправедливости их семью словно втянуло в облако непроходимой, черной тоски. И было так глухо и безнадежно, без какого-либо просвета впереди, что хоть «горькую» пить начинай от безысходности.

И именно в это время с мамой связалась Софья Михайловна.

Когда-то давно Софья Михайловна Алексеева была учителем русского языка и литературы в советской спецшколе с гуманитарным уклоном, а параллельно занималась научной деятельностью, которая позволила ей, пройдя курсы повышения квалификации, стать преподавателем в педагогическом вузе. В который и поступила мать Матвея, тогда еще Настенька Кузьмина, приехавшая из маленького городка в Ростовской области в Москву.

Настя была одной из лучших и любимых учениц Софьи Михайловны по предмету педагогика, который та преподавала в институте. Она же порекомендовала Настеньке продолжить учебу и поступить в аспирантуру, что девушка и сделала. И даже доучилась до старшего научного сотрудника, но защищаться не стала: влюбилась и вышла замуж за Андрея Ладожского, практически сразу забеременев. А выйдя из декретного отпуска, Настя устроилась в физико-математическую школу преподавателем и со своей наставницей не пересекалась, за жизненной суетой и плотным рабочим графиком практически утеряв с той контакт. А потом и вовсе уехала за мужем в Монголию, и тоненькая нить их редкого общения с Софьей Михайловной и вовсе оборвалась.

В начале девяностых Софью Михайловну разыскал ее бывший ученик, долго уговаривал возглавить частную гимназию с серьезной гуманитарной целевой ориентацией и изучением иностранных языков, которую он вместе с друзьями организовывает и финансирует. И умолил-таки в конце концов.

Каким-то образом, через бывших учеников и знакомых, до Софьи Михайловны дошли слухи, что Настенька с мужем и детьми вернулась в Россию и ищет работу, оказавшись в весьма затруднительном финансовом положении. Софья Михайловна разыскала телефон Ладожских, позвонила и пригласила Анастасию на встречу, результатом которой стало немедленное оформление Анастасии Игоревны на должность преподавателя математики задним числом и выдача той аванса.

– Это было в августе, – говорил Матвей ровным, малоэмоциональным тоном, не позволяя себе расчувствоваться, поддаваясь воспоминаниям, – а в начале сентября и мне довелось познакомиться с Софьей Михайловной. Мама попросила прийти в гимназию и представила меня своему директору. Дело в том, что твоя бабушка придумала, как и чем можно еще помочь моей маме и нашему семейству в целом. – На этот раз он улыбнулся, посмотрев на Клавдию. – Мы пообщались и остались весьма довольны друг другом. Софья Михайловна оформила на должность разнорабочего деда Василия, который, к сожалению, тогда не мог выполнять таких обязанностей, побаливать сильно начал, слишком тяжело психологически ему дался этот голодный год нашего трудного положения. Ну вот вместо него приходил после школы я и что-то там приколачивал, привинчивал, если требовалось. Но на самом деле завхоз гимназии, в подчинении которого я находился, отличный, кстати сказать, дядька, которого почему-то все называли Платоныч, прекрасно справлялся и сам. Да и зарплата, причитавшаяся мне, была совсем небольшая, и не ради нее это все затевалось Софьей Михайловной.

– Тогда зачем? – спросила заинтригованная Клавдия. – Чтобы сопровождать меня?

– Нет, эта необходимость возникла попозже, недельки через две после начала моей «трудовой» деятельности, – усмехнулся Матвей. – Дело в том, что в гимназии было прекрасно организовано питание и имелась отличная столовая, в которой очень хорошо готовили из качественных, свежих продуктов. Стоимость продуктов входила в плату за учебу, но для всех сотрудников гимназии, в том числе и для раз-но-ра-бо-чих, – посмеиваясь, произнес он по слогам, – обеды предоставлялись бесплатно. Но только обеды. Я был подростком и в тот момент начал быстро расти, так что есть мне хотелось постоянно. А Софья Михайловна, зная от мамы, полностью ей доверявшей и без утайки рассказавшей, обо всех наших семейных проблемах и перипетиях, просто решила таким образом меня подкормить. Помнишь арбуз, который мы как-то ели? – спросил он, улыбаясь тем далеким воспоминаниям.

– Еще бы! – уверила радостно Клавдия. – Я его запомнила на всю жизнь. Во-первых, потому, что ты был очень странный мальчик.

– Почему странный? – подивился неожиданной характеристике Матвей.

– Ну как почему, – усмехнулась Клавдия. – Для начала тебе поручили сопровождать маленькую девочку и заботиться о ней. Согласись, вряд ли найдется много мальчиков, которым поручают столь важное дело. Во-вторых, ты постоянно молчал, что-то там вечно обдумывая, решая у себя в голове. Правда, как-то так позитивно молчал, что меня это нисколько не напрягало и не смущало. Но молчал же.

– Да уж, – рассмеялся негромко Ладожский, – я тогда такой паренек был задумчивый, все задачки мысленно решал.

– Если тебе кажется, что сейчас ты как-то кардинально изменился, то ты сильно ошибаешься, – иронично усмехнувшись, уверила его Клавдия. – Если тебя не разговорить, ты будешь молчать, погрузившись в свои размышления. Как там у Гафта было? Сейчас вспомню… – Она наморщила лоб, подумала и расплылась в довольной улыбке: – Вспомнила: «Так иногда порою поговорить хочу, но только сам с собою, поэтому молчу».

– Отлично сказано, – рассмеялся негромко Ладожский. – Человек определенно знал, о чем пишет. – И попытался возразить: – Но я что-то не припомню, чтобы погружался в затяжную задумчивость, общаясь с