ОДУРАЧЕННЫЙ ФОРТУНОЙ - Рафаэль Сабатини

– Вы и вправду считаете, что может подвернуться что-нибудь еще?

Герцог сделал паузу, во время которой его лицо помрачнело.

– Откровенно говоря, Рэндал, я не особенно на это рассчитываю. Как вы сами понимаете, для вас и вам подобных такие шансы редки. Но неожиданное может произойти быстрее, чем мы осмеливаемся надеяться. Если это случится, не сомневайтесь, что я о вас не забуду.

Поблагодарив его, Холлс поднялся, чтобы уходить, всем своим видом выражая уныние.

Олбемарл наблюдал за ним из-под густых бровей. Когда Холлс подошел к двери, герцог остановил его.

– Одну минуту, Рэндал!

Полковник повернулся, поджидая, пока Олбемарл подойдет к нему. Его светлость был погружен в раздумье и, казалось, колебался, стоит ли ему говорить.

– Надеюсь, вы не нуждаетесь в деньгах? – спросил он наконец.

Жест и усмешка полковника являли собой стыдливое признание в обоснованности подозрений герцога.

Взгляд Олбемарла несколько секунд оставался неподвижным. Затем он вынул из кармана явно не слишком тяжелый кошелек и развязал его.

– Если долг поможет вам до тех пор, пока…

– Нет-нет! – воскликнул Холлс, чья гордость восстала против принятия почти что милостыни.

Отказ его был искренним лишь наполовину, но Олбемарл не настаивал. Туго завязав кошелек, он сунул его в карман, и на его лице отразилось облегчение.

Глава одиннадцатая. ОТВЕРГНУТАЯ ЖЕНЩИНА

Полковник Холлс возвращался назад пешком. Поездка в экипаже или по воде была теперь не для него, так как рухнула последняя преграда между ним и нищетой.

Конечно, выход из положения существовал, но в высшей степени отчаянный: участие в мятеже, к которому тщательно пытался привлечь его Такер. Мысль об этом начала шевелиться в голове у Холлса, когда он, волоча отяжелевшие ноги, брел к Темпл-Бару note 40, задыхаясь от необычайной для конца мая жары. Полковника одолевало искушение не только потому, что в восстании заключалась его единственная надежда на спасение от голода, но и вследствие возмущения несправедливыми действиями правительства, которое выбрасывало опытных солдат, вроде него, в сточные канавы, покровительствуя ничтожным фаворитам, игравшим роль сводников при распутном монархе.

Порок, говорил он себе, стал единственным пропуском на службу в Англии после реставрации Стюартов. Такер и Ратбоун были правы. По крайней мере, их действия были оправданы необходимостью спасения страны от терзающей ее чумы морального разложения – болезни, куда более страшной, чем настоящая чума, которая, как рассчитывали республиканцы, может побудить нацию осознать свое положение.

Конечно, в случае неудачи его ожидает гибель. Но коль скоро жизнь – единственное, что он теперь может поставить на кон, к чему колебаться? Что, в конце концов, стоит его жизнь, чтобы не сделать ее ставкой в последней игре с Фортуной? Эта богиня благоволит смелым. Возможно, в прошлом он не был достаточно смел.

Глубоко задумавшись, Холлс дошел до церкви Святого Клемента Датского, когда его внезапно остановило предупреждение:

– Держитесь подальше, сэр!

Полковник посмотрел направо, откуда донесся голос.

Он увидел человека с пикой, стоящего у запертой на замок двери, на которой красной краской были намалеваны крест и надпись: «Господи, помилуй нас!»

Полковник вздрогнул, словно столкнулся с чем-то нечистым и ужасным. Поспешно перейдя на другую сторону улицы, он на мгновение задержался там, глядя на закрытые ставни пораженного болезнью дома. Это зрелище было для Холлса внове, ибо, когда он проходил здесь неделю назад, эпидемия, хотя уже поражала людей по соседству, была все же ограничена Бутчерс-Роу на северной стороне церкви и отходящими от него небольшими улицами. Случай чумы на основной дороге между Уайт-холлом и Сити служил грозным свидетельством ее распространения. Инстинктивно ускорив шаг, Холлс задумался о пользе, которую могут извлечь революционеры из ужасной болезни. Постоянные беспокойные и сумбурные размышления затуманили обычную ясность его ума, и он уже начинал становиться на точку зрения, что чума это наказание, которому Господь подверг нечестивый город. Следовательно, небеса должны быть на стороне тех, кто стремился к очищающим переменам.

Когда полковник поднимался на Ладгейт-Хилл в сторону собора Святого Павла, решение было принято. Вечером он повидает Такера и свяжет свою судьбу с республиканцами.

Войдя на Полс-Ярд, Холлс увидел солидную толпу, собравшуюся у западных дверей собора. Она состояла из людей самых различных занятий: торговцев, лавочников, подмастерьев, конюхов, мусорщиков, мошенников с переулков за Старой биржей, просто зевак, а также городских щеголей, солдат и женщин. На ступенях портика стоял притягивающий их магнит – похожий на черную ворону проповедник, который предрекал городу гибель. Текст проповеди изобиловал повторами, подобными припеву в песне.

– Вы осквернили ваши святилища множеством пороков, мерзостью вашей торговли!

Тем не менее, между коринфскими колоннами, на фоне которых ораторствовал проповедник, не было видно лавок торговцев шляпами, стоявших там во время республики, – их снесли после Реставрации.

То ли до слушателей дошла бессмысленность обвинений, то ли группа подмастерьев внесла среди собравшихся дух непристойного веселья, но ответом на угрозы проповедника послужили громкие насмешки. Это не смутило пророка конца света, бесстрашно ринувшегося в атаку.

– Покайтесь, нечестивцы! – завопил он, покрывая пронзительным голосом шум и смех. – Подумайте о том, что с вами будет! Через сорок дней Лондон погибнет! Чума восторжествует в этом средоточии греха! Она подкрадывается, аки лев рыкающий, ища, откуда наброситься на вас. Еще сорок дней, и…

Яйцо, брошенное каким-то мальчишкой, угодило в лицо оратору, вынудив его оборвать фразу. Клейкая масса стекала с его бороды на поношенное черное одеяние.

– Насмешники! Нечестивцы! – визжал он, воздев руки к небу и напоминая огородное пугало на ветру. – Ваша погибель близка!..

Рев смеха заглушил голос проповедника, на которого отовсюду посыпались метательные снаряды. Последним из них была живая кошка, которая вцепилась когтями ему в грудь, испуганно фыркая.

Посрамленный пророк повернулся и скрылся в соборе, преследуемый хохотом и бранью. Однако едва он исчез, смех стих, сменившись мертвой тишиной, после чего толпа с криками ужаса рассеялась в разные стороны.

Полковник Холлс, оставшись в одиночестве и не понимая, что вселило в этих людей такую панику, шагнул к опустевшему пространству перед ступенями собора. Там, на вымощенной грубым булыжником мостовой, он увидел молодого парня, одетого, как преуспевающий торговец, и скорчившегося, словно от боли. Шляпа валялась рядом с ним; он тихо стонал, судорожно подергивая головой. Из-под полузакрытых ресниц виднелись белки закатившихся глаз.